ТЕЛЕГРАФИСТ
– Учить мы вас будем на телеграфистов-эстистов.
– Эстетично учить будете?
– Шутка, курсант? Ну-ну. В стройбате хорошую шутку ценят. Тебе сейчас повестку организовать или весны дождёшься? Я так и думал.
Телеграфист-эстист, курсанты, это не шутки. Это нужная военная профессия!
И я стал телеграфистом. Ну, и эстистом заодно.
– Эстист? Была у нас в части одна вольнонаёмная эстисточка… – начальник хозотдела Главсредволговодстроя мечтательно вздохнул и сунул бумажку с моим предписанием себе в карман, – Понедельник, среда, пятница, говоришь? Учись, сынок. И не вздумай прогуливать, я проверю.
Начальником в нашем отделе был майор в отставке и за глаза мы звали его Сапог. Два слесаря-сантехника, два электрика, полтора плотника, считая меня за половину, и маляр-штукатур подчинялись Сапогу, как македонская фаланга – мгновенно и без вопросов. Но не в этот раз.
– Он, значит, будет три раза в неделю на два часа раньше с работы уходить, а работать за него я буду?! – задал вопрос маляр-штукатур из-за спин электриков. Электрики были после вчерашнего и взгляд Сапога застрял в них, как пуля в кевларе.
– Не перетрудишься. Особенно ты. Дырку на третьем замазал?
– Уже иду.
– Вот и иди.
Сапог развернулся на месте, как танк через левое плечо и ушел по коридору. Не оборачиваясь.
– А эстист, это как? – штукатур в часы досуга разгадывал кроссворды в «Огоньке» и ответы записывал в толстую общую тетрадь. Слова «эстист» в тетради штукатура не было.
– СТ-2м, так телеграфный аппарат называется, – как по писанному ответил я.
– Вряд ли пригодится, – сам себе сказал штукатур и зашёл в малярку.
– Записывать пошёл, – заржали электрики и тоже пошли. Опохмеляться.
А меня ждали заготовки для швабр и врезной замок на пятом этаже. Электрикам со мной было скучно.
***
Учиться на телеграфиста мне понравилось. Телеграфный аппарат был очень похож на печатную машинку, только ещё лучше – с его помощью можно было переписываться с удаленным адресатом.
Нас учили набирать тексты вслепую, десятью пальцами: группы букв, цифр, связанные и не очень тексты, а иногда и полную абракадабру. Но ошибаться было нельзя, особенно в абракадабре.
– Не вникай в то, что набираешь. Не ищи смысла в тексте. Твоя задача в точности передать порядок знаков, – учили наставники. И мы не вникали. Тридцать лет с тех пор прошло, а руки до сих пор помнят.
***
Первые полгода в армии телеграфный аппарат я не видел даже издалека – было очень некогда.
Когда я отчаялся вырваться из замкнутого круга нарядов в караул, дневальным по роте и нарядов в столовую, меня неожиданно допустили к боевому дежурству. Счастью своему я не верил – отдельная комната, топчан, собственный шкаф… Пещера Алладина не шла ни в какое сравнение с моей сказкой.
я на боевом дежурстве
Посторонним вход в мою сказку был строго запрещён. Даже командир роты не имел права входить в помещение, когда шла передача шифровки. Я этим пользовался.
Под топчаном, пристегнутая резинками от эспандера, у меня хранилась гитара. Чтобы её обнаружить, нужно было перевернуть топчан вверх ножками. Сделать это в голову не пришло ни одному проверяющему.
На подоконнике стоял ламповый радиоприёмник. Ночью по нему звучали вражеские голоса. В 1986-м их уже не глушили. До сих пор помню позывные самой любимой музыкальной программы. Женский хор на русский народный манер запевал: «Сева, Сева Новгородцев. Город Лондон. ВВС» и начинался настоящий рок-н-ролл!
В шкафу были печеньки из чипка (армейское кафе, расположенное на территории части). Печеньками я подкармливал себя, своих друзей и мышь. Мышь, в отличие от командира роты, могла входить на боевой пост в любое время. И мышь этим пользовалась.
Однажды стырила печеньку.
Вход в норку у мыши был маленький, а печенька большая. Мышь пыхтела минут пять, разворачивая добычу и так и эдак. Я рассмеялся. Мышь тут же остановилась, укоризненно посмотрела мне в глаза, разгрызла печеньку и втащила ее в норку по частям. Могу поклясться, я слышал, как мышь смеялась надо мной там, под плинтусом.
Как-то ночью попытался мышь поймать. Просто так. Загнал в шкафу в угол. Мышь замерла, напружинилась и кинулась прямо в лицо. Еле увернулся.
С тех пор никого и никогда не загонял в угол. Даже на бильярде.
***
После армии устроился на почту. Телеграфистом. Подозреваю, я был единственным мужчиной-телеграфистом в департаменте с 1917 года. Характеристика из армии и корочки, полученные в ДОСААФ не оставляли конкурентам на вакансию никаких шансов.
Собственно, других претендентов на это место и не было. До меня эту должность занимали две женщины. Обе ушли в декрет. Я по этой части для отделения связи Волжского района города Саратова был просто находкой.
***
В мои обязанности входило принимать и отправлять телеграммы, заказывать междугородние переговоры. Курить в мои обязанности не входило, но чтобы иметь законный повод на перекур, я научился курить. Буквально заставил себя научиться и вот уже двадцать семь лет не могу оставить эту дурацкую привычку.
– Чего это ты куришь такое?.. Душистое, – заинтересовался как-то начальник почтового отделения.
С сигаретами в 1988-м было туго, но достать советские ещё как-то было можно. А сигареты с ментолом были недосягаемы по совокупности причин, поэтому я делал их сам: высыпал табак из гильзы сигареты, смешивал его с мелко порубленными листьями мяты и снова набивал сигаретную гильзу.
В том числе и поэтому коллектив узла связи считал меня за оригинала.
***
Междугородний звонок для сотрудников почтамта был бесплатным. Что делать с этим счастьем я понятия не имел. Позвонил несколько раз девушке, в город, в котором служил, и девушка приехала в гости.
Виртуальное общение оказалось очень даже реальным, но женился я только через три года. И на другой.
***
До боли в губах запомнилась юная практикантка. Ежедневно она приходила на службу к восьми утра и решительно игнорировала все виды связи, кроме межгендерных. Чтобы не компрометировать стратегический объект, мы целовались на улице. Но зпт кроме поцелуев зпт поговорить с практиканткой было решительно не о чем тчк Даже так ТЧК.
***
Соединять родственников, влюблённых и нотариусов посредством телеграфного аппарата, оказалось увлекательным делом, но не настолько, чтобы посвятить ему остаток жизни. И я стал филологом. Не пожалел. Ни разу.