ПОГОНЫ
В армию я идти не хотел – нет ничего страшнее неизвестности. Два года вдали от дома и тех, кого любишь – серьезное испытание для 18-летнего пацана.
Помню на призывном пункте, мы спасались от жары в тени трансформаторной будки и ждали, когда нас разберут «покупатели». Покупателями на армейском языке называли офицеров, которые приезжали в областные военкоматы за пополнением. Личные дела новобранцев тщательно изучались, сортировались в стопочки и если у «покупателя» были дружеские отношения с коллегами из военкомата, ему доставался первосортный материал. А если нет, подсовывали без разбора.
И вот, сидим мы в тенёчке трансформаторной будки, ждём, когда из июньского марева за нами вынырнет хоть какая-то определённость, ждём и боимся признаться себе, насколько нам страшно.
В этом теньке я впервые осознал – два года! Двадцать четыре месяца!! 730 дней!!! Вечность.
Вечность пролетела чуть медленнее истребителей МиГ-29, которые наша часть обслуживала в Ростове-на-Дону. Дембель.
Готовиться к демобилизации я начал за полгода до приказа министра обороны Дмитрия Язова. Последнего министра обороны СССР, последнего маршала Советского Союза.
Уходить из части решил в модернизированной парадке, но клоуном выглядеть решительно не собирался, поэтому улучшил парадную форму одежды по минимуму: шеврон на кителе на белой подложке и пластиковые вставки в погоны, чтобы погоны не мялись.
Для шеврона разработал собственное ноу-хау.
До меня миллионы дембелей Советского Союза мастерили подложку из десятка слоев подшивы для подворотничка, прихватывая их ювелирными стежками один к другому. Долго и муторно.
Копировать чужой опыт мне было жаль времени, да и просто лень. Поэтому вырезал по контуру шеврона картон чуть большего размера, обтянул его белой тканью в два слоя и посадил на клей ПВА. Быстро, дешево, красиво. А чтобы шеврон был чуть выгнутым, сушиться я его приспособил к бутылке-чебурашке из-под лимонада.
Когда друзья-дембеля увидели результат, мне пришлось сделать еще с десяток копий.
Рубашку купил офицерскую, погоны прапорщицкие. К ним на ПВА приклеил буквы "СА" – советская армия. Всё.
И никаких аксельбантов!
Но даже с такой минимальной «красотой» патрулю на глаза лучше было не попадаться.
Из части я уходил вместе со своим закадычным армейским дружком Серёгой Поздняком. Уходили, переодевшись в гражданскую одежду – в нашей парадке за ворота нас никто бы не выпустил.
За пять минут дошли до квартиры сердобольной женщины Ирины, которая работала вольнонаёмной служащей в офицерской столовой части №65222. Молодая одинокая Ирина воспитывала сына призывного возраста, поэтому сочувствовала солдатикам.
Я неоднократно бывал приглашён к Ирине в гости на чай и домашние пироги, где отогревался душой от суровых армейских будней. Знаю, звучит фраза пошло, но так оно и было на самом деле – после казармы, обычное чаепитие в тесной хрущёвке, казалось маленьким чудом.
А ещё, Ирина любила хард-рок и бардовские песни. Любимой певицей Ирины была Сьюзи Кватро, а любимой группой "Pink Floyd". Стены малогабаритной Ириной квартирки украшали самодельные постеры рок-групп и графические абстрактные картины, выполненные чёрной тушью.
Наши вкусы совпадали.
Ирина была первым критиком моих песен, которые сами собой стали сочиняться у меня в армии. Критиковала Ирина безжалостно, но всегда по делу. Но и в обиду мои робкие начинания не давала.
– Подумаешь, песенку сочинил, – скептически морщился рядовой Ерохин, – Если бы у меня было столько свободного времени на боевом дежурстве у телеграфного аппарата в отдельной комнате, я бы ещё и не такое сочинил.
– Ероша, зависть – плохое чувство, – улыбалась Ирина, – Ты бы нифига не сочинил даже в отдельной комнате, даже со спиртными напитками.
– А чо, выпить есть, Ир? – оживлялся Ерохин.
– Ну, ты и наглец, Ероха! Иди, картошку чисть.
В общем, свою красивую, но совсем неуставную парадную форму одежды, мы хранили у Ирины и перед отъездом переоделись у неё в квартире.
До вокзала добрались без приключений – мы с Серёгой были очень осторожны.
У касс, где продавали билеты только для военнослужащих – в 1988 году ещё были на советских железнодорожных вокзалах такие кассы – мы предъявили документы, по которым полагался бесплатный проезд в плацкарте до места назначения – это был прощальный подарок от Родины. Но плацкарт это было так не празднично… И мы шиканули – доплатили за билеты в купейные вагоны – Серёга до Тулы, я до Саратова.
Поезд друга отходил раньше, и я проводил его до вагона.
Здесь меня патруль и прихватил.
– Нарушаем парадную форму одежды, боец? – офицер скорее не спрашивал, а констатировал факт, – Пошли…
До отхода моего поезда оставалось 20 минут.
В обшарпанной комнатке железнодорожного вокзала начальник патруля, не торопясь, проверил документы на значки, которые красовались на моём кителе и озадаченно хмыкнул – все значки были честно заработанными. Потом дошла очередь и до «дипломата».
– Закрыто? – подергал замки офицер, – Открывай.
Я похолодел – в модном по тому времени чемоданчике из чёрного кожзама лежал дембельский альбом с фотографиями секретных объектов.
Это могло стать проблемой.
***
Дембельский альбом я начал делать за год до приказа о демобилизации. К процессу подошёл основательно. Покупные фотоальбомы меня не устраивали, и я написал письмо деду, в котором просил сделать мне альбом из отдельных листов, скреплённых болтами.
Дедушка учёл все пожелания и сделал так, как его просили и даже лучше.
Начал я с того, что загрунтовал отдельно каждый лист гуашью и самодельным пульверизатором нанёс на них космической красоты брызги. Не на все листы нанёс – чувство меры воспитывалось во мне с детства.
Когда листы высохли, покрыл их лаком и отложил в сторону – настал черёд обложки.
Не помню уже, сам догадался или подглядел у кого, но обложку решил сделать из зимней портянки. Как раз перед зимой нам выдали новенькие комплекты пэша (полушерстяная форма) и ни разу не надёванные байковые портянки. Они-то и пошли в дело.
Портянки на ощупь были совсем как плюшевые игрушки, но белого цвета, а по замыслу должны были стать "как небо на погонах – голубыми". Должны были стать и стали – развёл в тазике синьку и замочил в ней портянки. Результат превзошёл все ожидания – байковое небо в руках, да и только.
Двадцать восемь лет прошло, а обложка альбома не потускнела.
Целый год я вырезал из фольги уголки для альбомных листов, рисовал на кальках смешные сюжеты из армейской жизни, печатал фотографии…
Печать фотографий. Сейчас, когда почти у каждого в мобильном телефоне есть не только фото, но и видео камера, которая снимает в формате Full HD, трудно себе представить насколько трудоёмким был процесс получения отпечатка одного единственного кадра.
Сначала в фотоаппарат заряжалась катушка с плёнкой. Но сначала плёнку нужно было в эту катушку заправить. Делалось это так: с обратной стороны рукавов пальто просовывались руки, пальто заматывалось вокруг рук на манер женской меховой муфты по моде 18-19 века и рулончик плёнки наощупь наматывался на катушку, которая на ощупь же вставлялась в светонепроницаемую кассету. Были и другие способы зарядки плёнки в кассету, например, залезть в шкаф или дождаться ночи или закрыться в ванной… Но дверь шкафа могла предательски открыться со скрипом в самый неподходящий момент, а свет в ванной могли включить домашние, позабыв о вашей просьбе не трогать выключатель хотя бы пять минут.
Итак, плёнка заправлена в кассету, а кассета вставлена в фотоаппарат. Дело за малым – сделать снимок. Цифровые камеры автоматически определяют расстояние до объекта съёмки и сами же выставляют выдержку и диафрагму. Фотоаппараты из моего детства делать этого не умели. Но ленинградский завод ЛОМО выпускал для начинающих фотографов фотоаппарат «Смена-8м», на объективе которого были изображены значки облачков, солнышек и расстояние в метрах. Ясный день – выставляешь выдержку на солнышко, пасмурный – на солнышко за тучкой, потом крутишь колёсико с метрами, взводишь спусковой механизм и жмёшь на кнопку.
Правда, была ещё и диафрагма, но выставить её – это уже высший пилотаж и постигался он на километрах загубленной фотоплёнки.
Когда плёнка была отщёлкана, её в полной темноте и снова наощупь нужно было зарядить в бачок для проявки, строго по технологии развести реактивы и минут десять крутить в проявителе, потом промыть в холодной воде, потом влить в бачок закрепитель и закреплять негатив минут двадцать-тридцать, затем снова промыть и в сушку. Если плёнка была цветной, количество операций увеличивалось в разы.
Сушили негативы обычно на кухне, на верёвочке, пристёгивая их к верёвочке бельёвой прищепкой.
Но все эти процессы были только прелюдией к получению фотографии. Печать фоток – это было священнодействие и камлание одновременно, только не при свечах, а при свете красного фонаря – красный свет не засвечивал фотобумагу.
Фотобумага продавалась в плотном бумажном пакете, внутри которого скрывался ещё один пакет, но уже из чёрной светонепроницаемой бумаги. Листов в таком пакете обычно было двадцать. Стоила фотобумага не сказать чтобы дорого, но и не дёшево – фотография в СССР не являлась предметом первой необходимости и потому фотоальбомы были далеко не у всех. А у тех, у кого фотоальбомы были, снимки в них исчислялись десятками, а не гигабайтами, как сейчас. Одним словом, фотобумагу мы берегли.
Однажды я засветил целую пачку. Расстроился жутко, но решил минусы обратить в плюсы и разыграть закадычного своего школьного дружка Серёгу Незнамова.
– Смотри, какую мне фотобумагу дядя из Риги привёз – она не засвечивается!
– Врёшь! – не поверил Серёга.
– Зуб даю! – и я смело вытянул из чёрного конверта уже засвеченный лист фотобумаги.
– Странный цвет какой у неё, в желтизну отдаёт. Точно не засветим мы её?
– Да ты чо! Это ж покрытие такое… специальное! – вдохновенно врал я.
– Вещь! Ведь могут, когда захотят!– восхищался Серёга, – Это чего же, теперь можно в ванной не закрываться по ночам и прямо днём фотки шлёпать?!
– Ага.
– Класс!
Сразу после уроков мы с Серёгой забурились ко мне домой, быстро собрали увеличитель – это прибор такой: вставляешь в него негатив, матовая лампа просвечивает плёнку, а специальная линза фокусирует изображение негатива на фотобумаге. Перемещая колбу увеличителя вверх-вниз по штативу, можно было изменять размер фотографии и даже кадрировать снимок. И здесь снова важна была выдержка – чуть переборщил и лист бумаги оказывался безнадёжно засвечен, недодержал, и тогда изображение выходило блёклым. Золотая середина достигалась только опытным путём.
– Чего это? – удивлённо поднял на меня глаза Серёга, когда я вынул из кюветы с проявителем почерневший лист фотобумаги – Передержали что ли? Пару секунд ведь всего выдержку делал! Там инструкции не было к этой специальной бумаге твоей?
– Да обычная это бумага, Серёг. Только засвеченная. Случайно засветил целую пачку и решил вот…
– Ну, и гад ты, Диман! – и Серёга ушёл, хлопнув дверью. Друг разозлился на меня не за то, что я его разыграл, он и сам частенько меня подкалывал, Серёга обиделся на меня за то, что я разрушил его веру в чудо.
Чудо возможно, Серый – теперь фотобумага вообще не нужна. А там, где ты сейчас, я уверен, есть фотобумага, которой солнечный свет нипочём.
***
На следующий день после розыгрыша, Серёга подошёл ко мне на перемене и спросил:
– Осталась ещё эта, твоя супер-фотобумага? Я Барулину её хотел подогнать.
– Конечно осталась, Серёг! Приходи, забирай хоть всю!
– Конечно, для друга говна не жалко! – и Серёга рассмеялся, и мы помирились.
***
В общем, фотопечать в конце 80-х годов прошлого века была делом трудоёмким даже на гражданке, а в армии превращалась в самую настоящую секретную операцию – ведь командование части не поощряло фотодела, если оно носило стихийный характер. А оно носило. Поэтому раз в месяц мы закрывались с киномехаником Димкой Грицоем в его кинобудке и печатали фотографии, сюжеты которых могли стать поводом для нескольких нарядов вне очереди. Минимум.
Фотки я вклеивал в дембельский альбом на клей ПВА, придерживаясь определённой концепции, которая по ходу работы то и дело менялась, и тогда неудачные листы уничтожались и переделывались заново. Так я скрашивал свой солдатский досуг, не забывая о том, что военную тайну никто не отменял. Но, несмотря на запреты командования, мы продолжали делать фотографии себя на фоне секретных объектов и про военную тайну не думали.
О военной тайне думали начальник особого отдела и замполит части майор Коломейцев. Майор время от времени устраивал обыски на всех секретных объектах в части и безжалостно изымал запрещённые в армейском быту вещи. Поэтому дембельские альбомы мы прятали тщательно.
Друг мой Валерка Чулков хранил свой альбом в самой настоящей землянке.
Валерка нёс боевое дежурство на дальнем приводе – это такая радиостанция, которая наводит самолёты на взлётно-посадочную полосу. Спрятать в маленьком домике запрещённые уставом вещи, было решительно негде. Но парни проявили солдатскую смекалку и вырыли глубокую яму во дворе дальнего привода. Вход в нору был замаскирован листом железа, поверх которого уложили аккуратно срезанный дёрн и строительный мусор.
Помнишь сцену из фильма "Терминатор-2", где Сара Коннор на какой-то свалке берётся за конец цепи, торчащей из земли, тянет изо всех сил и открывает вход в подземный тайник, забитый разнокалиберным оружием?
Почти в таком же тайнике свой дембельский альбом хранил мой друг Валерка. За четыре года до мировой премьеры американского блокбастера.
У меня тайник был попроще – аккумуляторный отсек бесперебойного питания связи. В нём, надёжно обёрнутый в несколько слоёв полиэтилена, мой дембельский альбом и дожил до приказа министра обороны о демобилизации. И теперь, когда до дома было рукой подать, мой альбом мог стать препятствием на пути к гражданской жизни.
***
– Таааак, дембельский альбом… – старший патруля аккуратно достал из дипломата мой небесно-голубой шедевр и с трудом удерживал его в руках – весил альбом килограмма три.
– Товарищ старший лейтенант, у меня поезд через десять минут. Может быть…
– Может, а может и не быть… А это что тут у тебя? – офицер отложил в сторону убойную улику и с интересом рассматривал содержимое дипломата. На дне чемоданчика лежал двойной альбом «the Beatles» – сборник песен о любви, выпущенный болгарским лейблом "Balkanton". Винил был куплен на черном рынке Ростова-на-Дону во время очередного увольнения в город. Пластинки меня и спасли – начальник патруля оказался битломаном и закрыл глаза на фотографии секретных объектов в дембельском альбоме.
В вагон я вскочил за три минуты до отхода поезда.
***
Утром следующего дня быстрым шагом я шёл от вокзала домой. Не смог ехать на троллейбусе. В троллейбусе нужно было стоять, а мне хотелось лететь. И я летел.
Дверь открыл своими ключами. Все два года я хранил их на режимном объекте. Брал в руки связку ключей и дом на минуту переставал быть миражом.
Два года я мысленно открывал дверь и представлял, как шагну за порог. И я шагнул, и мама сказала:
– Сынок!..
Потом еще что-то сказала, а что я уже не могу вспомнить.
Помню, мы пошли к бабушке с дедом. Форму я снял только у них в доме, там она двадцать лет и хранилась в платяном полированном трёхстворчатом шкафу.
***
– Что с твоей формой делать? – спросила меня тётушка лет десять назад, – пусть и дальше висит или?..
– Или. Только погоны от рубашки отстегни, пожалуйста.
Тётушка вынесла парадку к мусорным бакам. Через пятнадцать минут форму кто-то забрал. Только погоны и остались.
