3 …пытается избежать опасности…
А вот и – о проклятие! – анатомированные органы, части скелета, почернелые беззубые черепа, отвратительные своей замогильной гримасой, подвешенные человеческие утробные плоды, сухие и скрюченные, выставленные напоказ несчастные крошечные тельца с пергаментным лицом и бессмысленной жалкой улыбкой. А эти круглые стеклянные золотистые глаза – глаза совы с выцветшим оперением, которая соседствует с аллигатором, гигантской саламандрой, ещё одним важным герметическим символом. Страшная рептилия как бы выплывает из темноты – цепь позвонков на низких толстых лапах, тянущая вверх костистую пасть с жуткими челюстями.
♂ Край мира
Здесь очень красиво. Закаты. Кофейный вечер подбрасывает теплыми ладонями пригоршни алмазных звезд. Восходы. Песня утреннего ветра с запахом ультрамарина: соль, йод, морская тайна. Жаркие ослепительные дни, а после вечерние облака снимают апельсиновую кожуру с солнца, и оно падает за горизонт. Здесь белыми черточками в небе – чайки, и белыми треугольниками – паруса в заливе. А ночью всё заполняется шепотами и страстью, в кафе зажигают свечи, и мы на дне огромного водоема, в котором отразились звезды. Край Мира.
Единственное, что напоминает о континентальной жизни – всё те же новости. Привычные, навязчивые, всепроникающие.
– Здравствуйте, – говорит улыбчивый телеведущий, а потом добавляет тревоги в голос, – в префектуре Канагава тайфун повредил энергоблок атомной станции Хаконе-1. Экологи ООН оценивают размеры катастрофы.
Потом идет заставка. Минута подарена вам фирмой Ролекс. Затем новости из мира искусства и премиальных лауреатов. И снова кадры разрушенного энергоблока, вереница беженцев, вперемешку с рекламой шоколада. И кое-что ещё.
– Специальное средство, уменьшающее воздействие радиации на организм! Безопасно для всех возрастов! Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров! Спешите…
Наверное, кто-то спешил. Тот, кому это казалось нужным.
– Провинция Канагава… Радиация… Зачем же такое рекламировать на весь мир? – спросил кто-то из посетителей бара, совершенно разомлевших от жары.
– Реклама – потому что вещание со спутника. Переключите на спортивный канал, – ответил такой же умиротворенный голос.
– Но эта провинция далеко? – спрашивает Леди с белыми, будто шелковыми, волосами.
– Очень далеко, – отвечает её мужчина, – пожалуй, можно выпить текилы…
Девушка в накидке из тончайшей ткани разносит лимонад и алкоголь. Покачивает бедрами. Маленькими айсбергами бьются о стенки бокалов кусочки льда. Пить алкоголь в жару – чистое безумие. Но жара делает всех безумцами. Со стороны бархатных пляжей – детский смех и жужжание водных скутеров. В перерыве между раундами боксерского поединка идет реклама. Снова что-то необходимое. Важные вещи, о существовании которых мы не догадывались всю предыдущую жизнь.
Потом экскурсия на яхте. Паруса глотнули ветер и помчали кораблик к сердцу Океана. Ловля рыб. Фотографии. Улыбки топлес. Шампанское под шоколад и кусочки пармезана. Кофе-шейк с тропическими сладостями: авокадо, манго, бананы в кокосовом кляре. А ночью – прикосновения к вечности. Млечный путь подобен сияющей ленте, опоясывающей небо. Звезды падают неслышно и неожиданно. Никому не успеть загадать желание.
Третий день прогулки. Капитан взволнованно спорит с кем-то по рации. В волнах тело мертвого дельфина. Потом сразу десяток мертвых дельфинов. В вечерние краски вплелся странный отзвук колышущегося сиреневого цвета. Будто северное сияние у самого горизонта. Капитан сказал, что нужно возвращаться, и долго пил виски. Ночью было много падающих звезд. Наверное, дюжина в секунду, как праздничный фейерверк.
Когда яхта подошла к причалу, её никто не встречал. Побережье оказалось пустым. Лишь в кафе у самого пляжа бармен вглядывался в телеэкран, и путешественники с яхты перебрались к нему за столики.
– Здравствуйте, – диктор не улыбался. – Разрушениям подверглось большинство стран. Растет уверенность, что все виновные в развязывании конфликта в скором времени получат по заслугам. Через две минуты прямой репортаж из Лондона, а пока мы прерываемся на рекламу…
Бармен тряс головой и на все вопросы говорил одно:
– Край Мира. Это Край…
Он наливал всё подряд, без разбора: коньяк, текилу и виски. Он смешивал с мятным ликером джин и горький абсент. Бездумно подкидывал шейкер, в котором плескались водка и другая водка. На большом подносе высилась горка чипсов и крекеров. Всё, что можно было наскрести из закусок.
– Сейфы для хранения ценностей! Ни взлом, ни кража! – доносились рекламные слоганы. – Выдерживают температуру свыше тысячи градусов! Даже находясь неподалеку от эпицентра…
Пошли кадры с лондонских окраин. Подобраться ближе, чем на десять миль, к останкам мегаполиса было невозможно. В кадр попало гигантское облако-гриб. Оно завораживало и вселяло чувство безысходности. Оно было красиво, как осенняя листва, которой никогда уже не стать живой.
– Боже! Что это? – вопрос без ответа. Бармен трясет шейкер. Микстура для конца света. Принимать по две рюмки до полного исчезновения иллюзий.
– Эту минуту вам дарит Ролекс!
Интервью с представителем ООН не даёт никакой ясности. Снова картинка взрыва над Лондоном. А потом над другой столицей.
Кто-то кинулся к отелю. Паковать вещи. Звонить. Заказывать билеты. Делать кучу ненужных дел. Вечер уже не был кофейным. Багряный горизонт, рябь по зеркалу залива, будто где-то топнул ногой великан. В телестудии на карте гасли огоньки, обозначавшие уцелевшие города.
– Мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал! – и после нам советовали приобретать консервы, что хранятся едва ли не вечность. – Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров. Спешите! Резервуары для питьевой воды… Остерегайтесь подделок… – по экрану тоже прошла рябь. Неведомые великаны добрались до спутниковой связи. И вскоре остался только голос. – Прослушайте эксклюзивное интервью с представителем ООН при штаб-квартире НАТО…
– Кто правит миром? – недоумевала Леди с шелковыми волосами.
– Террористы, вот кто! – резонно отвечал не успевший как следует загореть мужчина. – Из-за них все беды. Мы просто ответили ударом на удар, иначе и быть не могло. Или нанесли превентивный удар. А потом кто-то ещё ответил своим ударом. Там подключились другие. Чёртовы ублюдки!
Утром в заливе не оказалось океана. Только грязный карьер с заваленными на бок беспомощными яхтами среди груды водорослей. Мёртвые яхты и мёртвые чайки. С неба сыпался пепел. Диктор сказал, нетронутыми остались десять процентов обитаемого пространства.
– Десять процентов? Так мало? – заплакала Леди с шелковыми волосами.
Диктор сказал, последние города ждут удара, система оповещения передала, что ракеты вышли на цель, а мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал.
В прибрежном отеле с отчаянным звоном вылетели стекла, выбитые горячим воздухом, и пролился нестерпимо яркий свет.
♀ Бремя автора
«На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос, солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:
– Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026 года, сегодня…»[16] – внезапно громко продекламировал он и захлопнул книгу.
– Опять? – она подняла голову от вязания.
– Опять, опять, опять, снова, снова, снова! – раздраженно выкрикнул он, вскочил и стал мерить шагами комнату. Старые половицы жалобно заскрипели.
– Ну и что в этом такого… – миролюбиво пожала плечами она.
– Что? А то, что как только я что-то придумываю, как только придумываю что-то хорошее, красивое, замечательное, как уже оказывается, что это не только придумано, но и написано, и хуже того, опубликовано!
– Все уже украдено… до нас… – рассеянно сказала она, пересчитывая петли.
– Да, до нас! Точнее, до меня!
– Но насколько я помню, когда-то это мало кого останавливало. Вспомни, сколько исков было по поводу плагиата, судов, скандалов…
– Мало кого, но не меня. Я никогда так не мог – и не могу сейчас. Тем более, сейчас!
– Почему тем более? Почему тем более – сейчас?
– Не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю… – он схватился за голову. – Просто не могу. Просто знаю, что так сейчас нельзя. Нельзя.
– Но кто об этом говорит? Кто сказал, что нельзя?
– Я сказал.
– Никто не узнает, даже если ты напишешь «Одиссею»!
– Ты плохо меня знаешь. «Одиссея» никогда не была моим любимым произведением.
– Ну, не ее, так что угодно, – она снова пожала плечами. – Хоть перескажи сказку о Спящей Красавице! Причем теми же самыми словами. Никто, никто, никто ничего не узнает!
– Зато об этом буду знать я. Я! Я буду знать это! Я – самый привередливый свой читатель. Я буду знать и не смогу простить себя за это!
– Тяжелое бремя автора, – усмехнулась она, начиная новый ряд.
– Именно так, – кивнул он. – Именно так.
– Но когда же автор разрешится от бремени?
– Когда он поймет, что ребенок не родится мертвым.
Она покачала головой, думая о чем-то своем:
– Не «поймет», не «поймет»… а «начнет надеяться»… Но эта надежда… эта надежда…
Она резко замолчала и склонилась над вязанием, пряча лицо.
– А у меня нет даже надежды! – он стоял к ней спиной и ничего не заметил. – Я вижу, вижу, вижу… Все дети уже родились, но у других. У других!
Она помолчала. Затем глубоко вздохнула.
– Но зачем тогда все это? Зачем тогда тебе писать? Зачем тогда пытаться найти что-то новое?
– А вот ты? – повернулся он. – Зачем ты вяжешь? Я же знаю, я же видел, что ты распускаешь петли, как только приближаешься к окончанию.
– Вот потому, что «Одиссея» никогда не была твоим любимым произведением, поэтому и не понимаешь.
– Я не настолько темен, чтобы не знать ее, даже если и не люблю. Пенелопа распускала ткань, чтобы оттянуть время до появления Одиссея. Она ждала его. И не хотела уступать женихам. А ты?
– Я тоже жду.
– Кого?
– Людей.
– Зачем?
– А зачем Пенелопа ждала Одиссея?
– А кому ты не хочешь уступать?
Он не ответил.
– Призраки, призраки, призраки… – тихо сказала она. – Даже сейчас все эти призраки авторов. Даже сейчас…
Он не ответил.
– Никто не узнает, – сказала она. – Они не узнают. Другие не узнают. Никто. Ничего. Не узнает.
– Я знаю, – печально сказал он. – Я знаю. Я знаю, что просто не успел это придумать. Они – успели. А я нет. Я опоздал придумать. Просто опоздал.
– Придумай заново. Придумай чуть по-другому. По-другому.
– По-другому я не могу. Я придумал именно так. Тоже – так.
– Но почему не хочешь попробовать иначе?
– Потому что иначе – это не так, как я хочу. Не так, как я хотел с самого начала. Не так, как я придумал в первый раз. Это будет мертвое, мертвое с самого начала.
– Но даже если ребенок… мертв… его же все равно нужно… извлечь, – с трудом, запинаясь, сказала она.
– Мне негде хоронить своих мертвецов, – ответил он.
– К твоим услугам весь мир.
– Я не могу, – покачал головой он. – Может быть, раньше… Но сейчас – не могу. Сейчас – нельзя.
Она промолчала.
Он вышел на балкон.
С высоты двадцатого этажа город казался игрушечным макетом, позабытым заигравшимся неряшливым ребенком. Где-то там, в деревьях, нервно щебетали птицы, кто-то, – ему не было видно, наверное, собака, – мелкой вальяжной трусцой перебегал дорогу, а с севера, заслонив собой уже почти все небо, шла огромная черная туча.
– Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари, —
медленно произнес он.
Туча надвинулась над головой, вплотную, кажется, еще чуть-чуть, и она расплющит здание, сомнет его, вдавит в землю.
– И ни птица, ни ива слезы не прольет… —
тише сказал он, спрятав за вздохом следующую строчку.
Крупные капли ударились о перила перед ним, забарабанили по мостовой внизу. Он скорее понял это, чем услышал или увидел. А потом весь мир вокруг исчез за плотной и грубой занавесью ливня.
Он стоял еще долго.
И молчал.
Потом шепнул совсем тихо, словно боясь разбудить кого-то:
– И весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет…[17]
И ушел обратно в дом.
Ливень шел всю ночь.
Грунтовые воды поднялись, и без того дышавшая на ладан арматура не выдержала. Фундамент лопнул, разорвавшись на десятки частей, словно что-то, доселе спящее в его недрах, проснулось и растерзало его.
Миллионы трещин покрыли странно прекрасной сеткой бетонные панели. А потом расцвели гигантскими черными цветами.
И дом, в одной из сотен пустых квартир которого уже сорок лет жили двое последних оставшихся на Земле людей, рухнул.
На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены торчал одинокий, обугленный до клочка, листок бумаги, и когда его осветило солнце, то можно было прочесть, – если бы остался кто-то, кто мог прочесть! – одно-единственное слово:
«сегодня…».