Отражение тайны - читать онлайн

… запрещено препятствовать пользоваться нашей книгой достойным людям. Скажи им правду и дозволь пользоваться нашей книгой, и не бойся, тут нет греха. Эта книга пусть будет им помощником в пору необходимости и нужды, при бедности и на чужбине, или по какой-либо ещё из причин…

♂ Шекспир Универсум

Большую комнату освещают четыре светильника, расположенные по углам. Круглое зеркало, висящее над кроватью, переливается бликами пламени, словно прощаясь. Ведь его скоро разобьют, раскрошат на мелкие осколки, чтоб навсегда исчезла та картина, которую оно успело запечатлеть в тонком слое амальгамы. Кровать – на мраморном постаменте, высокая, с резными спинками, размерами под стать комнате. На кровати взбитыми сливками вспухают кружевные простыни. С медного крюка, вбитого в потолок, свисает тонкая сеть.

– Балдахин, – услужливо пискнула подсказка.

Корвин заинтересовался этим странным словом и даже проговорил его несколько раз. Почувствовав, как оно ворочается под языком тяжелыми камушками-слогами (бал – самый большой, да – поменьше, хин – совсем маленький), он с отвращением выплюнул его, уже начиная сожалеть, что выбрал режим реального антуража. Текстуры выглядели крикливо, отвлекали. Ну кому могло прийти в голову спать на таких кроватях, с которых если свалишься, наверняка сломаешь шею? Да ещё отгораживаться этим самым бал-да-хином от кровососущих насекомых. Комар, семейство двукрылых, группа длинноусых, у самцов челюсти недоразвиты, они не кусаются, в отличие от самок, подсказка тут как тут.

И только Део, лежащая поперёк кровати, волновала его, как и в тот день, когда он перелистал страницы Универсума первый раз. Разве что улыбка сейчас не играет на её губах, глаза закрыты, длинные ноги запутались в скомканном одеяле. Ещё всё портили синюшные пятна, выступавшие на белой шее. О них, об этих пятнах, теперь шла речь.

– Она мертва? – спрашивает полковник с фигурой баскетболиста-профессионала. Фигура облачена в нелепые одежды, большущие темные ладони сжимают белый платок.

– Мертвее мёртвого, – отвечает другой человек.

Этот другой – полная противоположность полковнику. Стоит чуть позади, но так, чтобы видеть Део.

Во-первых, он существенно ниже ростом. Во-вторых, он белый, европеоид, а не афроамериканец. Лисьи черты лица, бегающие глазки, и ещё имечко, Ягер. Но за всем этим скрыт глубокий ум, в чём можно убедиться, просмотрев хотя бы пару сюжетов с его участием.

– Итак, она мертва, – говорит тот, другой, – таков финал, мой друг! Давай-ка взглянем по-другому на дело наших сильных рук…

Корвин чертыхнулся, переводя режим голосового сопровождения с архаичного на специализированный. В сиреневом фоне голокуба мелькнула короткая искра, Ягер продолжил другим голосом:

– Признаки асфиксии в данном случае определяются визуально. При пальпации нижнего свода черепа обнаруживается перелом третьего и четвертого шейных позвонков. Повреждения гортани…

Корвин откинулся на спинку кресла, установив максимальный уровень информационного проникновения, и убавил насыщенность текстур, чтоб не отвлекали. Через неделю ему предстояло сдавать экзамен по патологоанатомии, и Универсум был настоящим спасением, хотя и недешёвым.

Сюжет с лекциями по медицине был обновлен всего несколько дней назад. Как раз вовремя, иначе всё стало бы намного сложнее. А так – сама простота. Корвин считал, что экзамен у него в кармане.

– Имеется обновление. Вводная часть. Асфиксия, её признаки и последствия, – скороговоркой возвестил несколько дней назад виртуальный лектор. – Добавить сюжет?

Корвин кивнул, серебряным колокольчиком прозвенел сигнал совершаемого события, где-то на счёт Глобал-Банка капнуло немножко денег. И пошла закачка.

С трех лет Корвин состоял в обществе книголюбов. Ему, слава Богу, повезло с родителями, которые смогли обеспечить такую роскошь. Тому, кто не имеет Универсума, личной интерактивной книги, никогда в жизни не стать медиком. Ни медиком, ни юристом, ни инженером. Вообще никем не стать.

Вначале это был Универсум «Ганс и Гретель», потом, когда Корвину исполнилось десять и он изучил, исползал все сюжеты от корки до корки, научившись считать, писать, составлять гербарий, и кое-что узнал об окружающем мире, появился новый Универсум, Марк Твен – Интерактив. Там было много нового. Особенно его забавлял сюжет с путешествием Гекльберри Финна на Марс, где живут маленькие человечки и из земных семян выращивают огромные фрукты и овощи. Ещё показалось смешным имя директора корпорации по добыче соли. Мистер Пончик. Через Марка Твена Корвин познавал систему торговли и обмена, а попутно знакомился с правилами поведения во время транспланетного перелета. Родители специально вставили в Универсум эту страницу, потому что хотели отправиться с Корвином на всё лето в путешествие к спутникам Юпитера. Что-то вроде подарка в честь окончания лицея.

Потом, достигнув совершеннолетия, Корвин сам выбрал Книгу для чтения. Разумеется, ею оказалась «Тысяча и одна ночь», хит сезона, и конечно, Корвина интересовали вовсе не главы с описанием политического устройства мира, не законодательные реформы Гаруна аль Рашида, а наложницы, наложницы и ещё раз наложницы, с подглядыванием в щелку в дверях гарема. Когда же обновления под «Тысячу и одну ночь» перестали производиться библиотечными службами, книга легла пылиться на полку семейного хранилища. Появился новый Универсум. Шекспир – Интерактив. И это оказалась книга что надо! Ведь Део с Эммой и Бьянкой являли изумительное трио. Корвину приходилось менять интерфейс героинь всего лишь раз в месяц. Да и то больше по привычке, потому что они никогда ему не надоедали. Део была длинноногой шатенкой, полной чувственности и казавшейся наивной. Но в то же время она оказалась весьма деловой женщиной, историографом Критской крепостной дивизии под командованием полковника Мэвра Оттелона. Того самого, что был сейчас похож на баскетболиста НБА. Изначальный сюжет, в котором Део приходилась полковнику супругой, Корвин отверг сразу же, впервые испытав нечто похожее на ревность.

Эмма, ослепительная блондинка, носящая чулки на подвязках, тоже перестала быть спутницей жизни Ягера и болталась без дела, являясь близкой подружкой Део. И только для Бьянки, рыжеволосой зеленоглазой бестии, Корвин сделал исключение, позволив остаться тем, кто она есть. Строгой учительницей в местной школе и любовницей майора Кассиуса Клея, неуверенного в себе тугодума, который постоянно влипал в скверные истории из-за неумения пить спиртное. Связь Бьянки с Кассиусом придавала пикантность любому сюжету. Ещё постоянными оставались парни из джаз-бэнда «Каирские ночи» и описываемый в Универсуме правитель, Дож Буш, представляющий партию Венецианцев. Ну, и вообще там много чего интересного было. Ежемесячный бал-маскарад, деревенские пляски, фламенко, пьяные оргии в трактирах, поножовщина в разделе обучения приемам самообороны и прочие кипения страстей под томным южным небом.

Когда тема лекции была усвоена, Корвин связался со своим другом Феликсом, живущим где-то в Евразии, в городе со странным названием Во-ро-неж. Опять камушки под языком.

– Привет, Фел! Как дела?

– А, Корвин! Здравствуй. Нормально, готовлюсь к экзамену. Как сам?

Корвин, который предпочёл обычной спутниковой связи библиотечную, через Универсум, делал сейчас два дела сразу. Разговаривал с другом и следил за Део, которую привели в чувство и отправили прихорашиваться в ванную. Под картинкой бежала красная строка с надписью «не пытайтесь повторить!».

То, как Мэвр крушит челюсть Ягеру, смотреть было неинтересно. Корвин наблюдал эту картину всякий раз, когда заканчивался очередной сюжет. Ягер всегда и во всём был козлом отпущения, финал для него постоянно выходил трагическим. Тут тоже было всё, что угодно. От банального рукоприкладства через зловещий электрический стул к изысканной смерти от бокала вина с ядом цикуты. Поэтому Корвина больше привлекала сама Део. В этот момент она как раз пыталась втиснуться в моднейший комбинезон «змеиная кожа». Зрелище что надо, особенно для парня, не обзаведшегося пока подружкой. Спасибо хакерам, сумевшим взломать Универсум Корвина и изменить установки в секторе «ню» на плюс двадцать один. Тотальная обнаженка и прочие прелести.

– Я уже прослушал лекцию. Решил тебя набрать.

– Мне тоже чуть-чуть осталось. Пытаюсь разобраться с настройками. Вот как этот чертов дым убрать? Не видно же ничего.

У Феликса, насколько знал Корвин, Универсумом была Война и мир – Интерактив. Они даже обменивались скриншотами, и Корвин убедился, что Наталья Ростова очень даже ничего. Такое море анекдотов абы кому не посвятят. А вот здоровяк в очках – полный лох. Хотя и прикольный. Да и вообще там всё было запутано и сложно. Бедняге Феликсу приходилось постигать азы анатомии среди пыла и чада крупного сражения. До Корвина доносились лошадиное ржание, пальба артиллерии и какие-то дьявольские звуки.

– Что это у тебя стрекочет? Они что, дерутся на бензопилах, как в Техасской резне?

– А, это… Тут встретились Ка-пятьдесят вторые, Аллигаторы, с Супер-пумами. Русские и французские вертолёты огневой поддержки, – пояснил Феликс.

– Разве кавалерия ещё существовала, когда изобрели вертолёты и пустили их в дело? – изумился Корвин.

– Ну, ты даешь! Конечно! Последний фильм в Голливуде про Наполеона… Даже раньше! Точно! В «Зверобое», там классно показано! Ночь, прерия, ирокезы в седле, а апачи в небе. С Фенимором Купером не поспоришь. В фильме про Македонского вертолётов точно не было. Но Бородино – это ведь позже, да? Или нет? Чёрт, совсем запутался в настройках!

Корвину, всё ещё хранящему сомнения по поводу вертолётов и кавалерии, захотелось посмотреть, что же творится сейчас у Феликса.

– Дашь почитать? – поинтересовался он.

– Конечно, скачивай. Только побыстрее, мне ещё атмосферные явления изучать… облака в перьях и в кучках, кажется. Там кто-то умирает и рассказывает про эти облака. Сюжет просто жесть.

– Нет проблем. Сейчас…

– Скопировать сюжет со страниц 292, 293, 294, – голосом Бьянки попросил подтверждения Универсум. – Стоимость скачивания восемь вебталеров. Продолжить?

Корвин кивнул. Сюжет был списан.

– Ну, давай, я тут почитаю ещё, – попрощался Феликс, – после экзаменов айда кататься на байдарках?

– В вирте?

– Ну, а где ещё? Не в речке же. Там в воду упал, считай, пропал, – со смехом выдал он бородатую поговорку. – Договоримся о парном сеансе, попрыгаем по порогам!

– Ага, – согласился Корвин, подмигнув на прощанье.

Затем он вышел на балкон, и хотя с высоты семидесятого этажа внизу было ничего не разглядеть, он всё равно стоял и долго глядел вниз. Он знал, что там резвятся соседские дети, чьи родители часто ворчали, когда бывали в гостях у родителей Корвина, что вот, мол, какие времена и какая глупая пошла детвора. Всё им в какие-то резиночки-казаки-разбойники играть, нет чтобы как раньше, встретились в чате, погоняли в гонки или, там, в танчики, или ещё во что, ведь так много раньше было игр. Так нет же, всё тянет их куда-то наружу, где и кислорода-то почти не осталось, один смог. И родители Корвина соглашались.

– Да, это точно. Совсем другие времена. Ну, наш-то ничего, – говорили они вполголоса, так, чтобы Корвин не услышал, хотя он всё равно слышал и потому думал, что они нарочно говорят не слишком тихо, – наш вроде при книжке всегда, грызет гранит наук. Друзей много. Со всего света, не то что у этих, которые по двору гоняют.

А после его родители прощались с соседями и отключали гостевой голограф. Ну, Корвин и не спорил. Общение – великая вещь. А книга… Книга – это, конечно, здорово! Но вот все эти старинные аудиокниги на антикварных аукционах всегда казались ему глупостью. Вставить в плеер. Так плеер найти сначала нужно, тоже у антиквара! Выбрать тембр. Громкость. Скорость воспроизведения. Никакого впечатления от этого. Сидишь и слушаешь, как придурок. А что творилось ещё раньше, когда не было ни Универсумов, ни даже аудиокниг? Неужели и вправду книги печатались на бумаге? Каменный век какой-то. Мамонты и писатели. Вымерли и те и другие.

Обычно в конце сюжета зеркало в комнате Део разбивалось. Это и означало, что сюжет окончен. С минуту он смотрел на трюмо, к которому уже протянулись чьи-то руки, потом отрицательно крутанул головой, и руки убрались. На этот раз зеркало не было разбито.

«Как же это скучно! – подумал Корвин., – Следить за чужой мыслью, не имея возможности хоть что-то во всём изменить».

♀ Книги Миранды

Городской Механизм сегодня работал тяжело, с натугой, хрипя и подвывая. Еле различимое в сером тумане Колесо Большой Шестерни проворачивалось медленно, нехотя, словно его сдерживало какое-то невидимое препятствие. Зацепившись за зубцы, колыхались темные клочья, похожие на рваные тряпки – будто Шестерня с каждым поворотом вгрызалась в окружающее Ничто и вырывала из него куски. Хотя бывают ли у Ничто куски?

Миранда поежилась и прижалась к дверному косяку – ветер сегодня шел с океана, поэтому город обволакивали сырость и мелкий дождь.

зачем-то пробормотала она.

Старая привычка, ставшая уже не второй, а первой, первейшей натурой – ну а как иначе? Если ты лектриса и наполнена цитатами, как кувшин талой водой, – то рано или поздно твои слова начинают растворяться в словах чужих. Миранда с этим боролась – как ей казалось, успешно, – но все равно, иногда те цитаты, которые заставляли себя произнести, ставили ее в тупик.

Третий круг Ада? Обжоры и гурманы? Но она – она сама – совсем не так видит Город: Золотой Квартал – всего лишь малая его часть, как можно по нему оценивать всех жителей? Или дело в том, что в городе прожирают и выгаживают свою жизнь – какая кому досталась? Возможно, но с чем сравнивать? Где то, что можно назвать «хуже»? Где найти то, что окажется лучше? И что брать за точку отсчета? Что делать, когда для тебя существует только этот город?

На Окраине что-то засвистело – наверное, Ременная Передача отсырела, и техники пытались просушить ее. Колесо натужно заскрипело, со стороны Малого Механизма донесся хруст, что-то защелкало, разнося гулкое эхо по извилистым кварталам трущоб – потом раздался хлопок, и Шестерня, ускорив на пару минут свой шаг, пошла резво и чисто.

Миранда снова поежилась – то ли от холода, то ли от сырости, то ли от неприятного предчувствия, которое крепло с каждой минутой.

кажется, она произнесла это вслух?

Миранда мотнула головой, словно отгоняя муху – на самом же деле прогоняя слова и липкие мысли. Да, когда-то ей нравилось то, что книги начинают жить своей жизнью, но сейчас это уже больше похоже на безумие. Вкрадчивое, огоньками чудесных звонких афоризмов заманивающее в болото черной безнадеги верлибров.

В последнее время цитаты приходили злые, колючие – Бодлер, источающий горький яд, Шекспир в своем мрачном величии – они пугали ее, ввергали в оцепенение, но они были мыслями, единственными мыслями, доступными в этом городе – и она принимала их обратно. Потому что без них становилось совсем одиноко.

Кто говорит вами, принцесса? Слова, слова, слова…

Она вздохнула, вошла в дом и, держа в голове расположение прогнивших досок, поднялась в темноте по скрипучим лестницам к себе на чердак.

Из маленького окошка под самой крышей можно было видеть Шестеренку на фоне свинцово-серого сегодня Ничто и краешек океана между домами – единственная причина, почему Миранда не переезжала. В других домах окна слепо таращились на соседние стены, груды отработанного металла, хибары Песолюдей – и поэтому нередко заколачивались. Не так уж и много света поступало через них в этих кварталах, не жаль было его и потерять.

Интересно, на что отсюда был вид раньше? До… эксперимента? Если, конечно, тот не является всего лишь байками, сказками для глупых детей и не менее глупых взрослых. Никого из современников – возможных современников – эксперимента уже давно нет в живых. И лишь бродят по городу, так, крупицы, обрывки, ошметки сплетен и домыслов, которых недостаточно, чтобы собрать целое полотно – слишком огромны будут в нем прорехи смысла. В незапамятные времена были город, совсем не похожий на этот; мир, в котором нет Ничто; холм где-то там, куда мы уже не можем взглянуть – и лаборатория на холме. Эксперимент и что-то, выпущенное в мир. Завязка неплохой истории, да. Но кто поведает продолжение? И самое главное – кто скажет, каким будет финал?

Она снова вздохнула – кажется, туман сгущается, дышать становится все тяжелее и тяжелее – и отошла от окна.

В керамическом подсвечнике на столе тлела свеча. Миранда так и не погасила ее, когда выходила на улицу. Сотни раз ругала себя за эту забывчивость – не рановато ли терять память в тридцать с небольшим? – и так же сотни раз оправдывала себя, что все равно тут сгореть нечему.

Последние годы выдались особо урожайными на сырость. Шутка местных «в районе Странных Рож есть только два вида погоды – грязь сухая и грязь мокрая» потеряла свою актуальность – сухой грязи уже давно не водилось не только в районе Странных Рож. Крыша дома, в котором снимала комнату Миранда, перманентно текла – и если она когда-то пыталась спасти пол и подставляла под капли, а то и струи, воды тазы и плошки, то теперь махнула на это рукой. Сырость ползла не только сверху, но и со всех сторон – и иногда, по ночам, ей даже казалось, что эта сырость рождается в ней, где-то под ребрами, и только потом медленно и тягуче, неумолимо и вкрадчиво обволакивает все вокруг.

И главную победу вода уже одержала – час за часом, день за днем она атаковала, медленно, вкрадчиво, самое ценное в этой комнатушке – самое ценное для Миранды во всем городе.

Она взяла свечку и подошла к шкафу. В полумраке тот напоминал какое-то диковинное животное, вставшее на дыбы, забившееся в угол – да так и замершее там.

Тихо зашуршала мокрыми петлями дверца.

Миранда провела пальцами по склизким форзацам. Не стоит и открывать книги – если только лишь для того, чтобы увидеть плесень и мох. Книги уже ничего не стоят здесь – как не стоят слова, мысли и образы. Так, забавная безделушка – такая же, как и театральные представления. Никто не заметит, если они исчезнут. Никто не заметит, если исчезнет что-либо – или кто-либо. Как можно заботиться о таких пустяках, если ты живешь в городе, окруженным Ничто?

Она полюбила книги в тот самый момент, когда к ней в руки попала первая – сборник стихов безымянного автора, точнее, полсборника, с напрочь оторванной обложкой. Россыпь черного на пожелтевшем зачаровала ее – она возжелала узнать, что же это такое. Старый билетер из Циркового Квартала по этой книге и научил ее читать. А потом подарил еще несколько – выменянных у какого-то опустившегося аристократа за три хронометра. Откуда у билетера занюханного балаганчика оказалась такая ценность, как хронометр, да еще и целых три, Миранда до сих пор не могла понять – Цирковой Квартал надежно хранил тайны своих жителей.

А потом она стала лектрисой. И стала читать другим.

Год за годом книги скапливались в ее руках – случайно найденные в канаве, небрежно отданные клиентами, купленные, выменянные – и с каждым годом они встречались все реже и реже. Пока она не поняла, что владеет всеми книгами в городе.

Поначалу она испугалась – что же делать с этим богатством, как справиться с такой ответственностью. А потом поняла: богатство это – лишь в ее глазах, всему городу на книги плевать. Правда, что делать с ними, она все равно не знала.

А затем начали приходить цитаты.

Сначала робко, вкрадчиво, приучая к себе, приручая – и вот теперь уже нагло, по-хозяйски, вламываясь в разум, распоряжаясь чувствами.

Пока Миранда не поняла, что уже она сама является книгами.

В углу под шкафом что-то зашуршало. Крыса, что ж еще. Частый гость в этих трущобах.

– Крыса, мышь, лисица, кролик следят за корнями; лев, тигр, конь, слон – за плодами[7], – шепнула Миранда чуть слышно.

Шуршание стихло.

– Ну так что, за какими такими корнями ты следишь там, малыш? – собственные слова вышли из горла хриплым бульканьем.

Она присела на корточки и поднесла свечу к углу.

Подвижная мордочка высунулась на мгновение, спряталась, послышались повизгивание и скрежет – и крыса вышла на свет.

Миранда вскочила и отшатнулась, чуть не загасив свечу.

Из спины крысы росла другая – полутуловище, выходящее под прямым углом из позвоночника товарки. Такая же вострая мордочка – и такие же цепкие лапки, которые, мелко суча, пытались ухватиться за что-то – или кого-то схватить.

Миранда уже видела подобных этой крысе. Людей. Карликов, горбунов, скрученных и изуродованных. Тех, кто когда-то за провинности и преступления – кражу, дуэли, мошенничество – были сосланы к Дальним Механизмам. Туда, где совсем рядом царило Ничто.

Город по периметру окружала изгородь – не стена, нет, разве стена может сдержать Ничто? – просто изгородь, как знак, как символ того, где заканчивается жизнь. Осужденные и местные жители – отщепенцы, нищие, которых не пускали даже на улицы, хотя там и так болтался всякий сброд – избегали приближаться к изгороди. О нет, из Ничто не выходили никакие чудовища, не полз яд – просто от долгого соприкосновения с ним человек менялся. Во всяком случае, так говорили – и во всяком случае, именно от Дальних Механизмов привозили в город тех, кто потом населял Цирковой Квартал.

Может быть, конечно, крыса попала сюда случайно. Может быть, та как-то пробралась в телегу, в которой в город отправляли новых сиамских близнецов, говорящих голов, людей-червей и прочих существ без имени и подчас без памяти.

Крыса пискнула – Миранда не успела понять, какой именно из голов – и начала обнюхивать шкаф. Полутуловище вцепилось когтями в отсыревшее дерево и начало медленно подтягиваться – и подтягивать свою товарку.

Нет, вряд ли. Нет, не может быть. Такую крысу заметили бы в тесной телеге. Она не могла появиться здесь таким образом. Сама. Только если пришла сама. А это значит, что Окраина заинтересовалась Городом…

В этом не было ничего страшного – обитатели Окраины не представляли для Города сколь-либо серьезной угрозы. Они были разрознены, слабы, голодны – и городская стража легко справилась бы с ними, реши те напасть даже и всем скопом. Но что кто-то с Окраины мог так вот запросто прийти в Город, так легко пробраться в дом – на минуточку, на третий этаж! – и так нагло вести себя тут… Это было не к добру. Это означало только одно – с Механизмами что-то происходит.

На губы не шла никакая цитата, поэтому она просто пнула крысу. Слабые лапки не удержали полуторный вес, чудовище шлепнулось на пол, злобно пискнуло – и потрусило прочь, к двери. Полукрыса на спине дергала лапками и шипела. Миранде даже показалось, что она слышит в этом шипении что-то членораздельное.

всплыло откуда-то из глубин памяти мутным комом.

Резко заболела голова. Наверное, к перемене погоды. Ветер с океана, со дня на день может прийти шторм – и тогда из пучин вод и Ничто в изобилии принесет осколки прошлого. Истлевшие куски ткани, обломки металла, стекло, странные детали не менее странных механизмов – если это можно назвать механизмами – останки того, что кануло в небытие в день эксперимента. Или… в небытие канул сам Город?

всплыл еще один комок.

В висках грызло, стучало и ворочалось – к перемене погоды, пусть это будет всего лишь к перемене погоды! Это всего лишь цитата, всего лишь цитата!

За окном снова сипло простонал Механизм – неужели на него так влияет сырость? Неужели десятки техников не могут постоянно поддерживать пар в обогревающих цилиндрах? Говорят, что раньше вообще использовали жаровни с углями!

«Куда еще не опускался лот», – вдруг пришла мысль.

Миранда мотнула головой.

«Куда еще не опускался лот», – мысль была неумолима в своей настойчивости.

Миранда закрыла глаза.

Крыса. Крыса не к добру. Такая крыса – не к добру. «Куда еще не опускался лот», – не отступала мысль. Миранда открыла глаза.

Крыса не к добру.

«Лот!» – приказала мысль.

Миранда сдалась.

Крыса ее убедила.

Она протянула руку к шкафу и вытащила одну из книг наугад – по тому, каким был корешок за секунду до того, как потерял форму и оплыл жижей, она догадалась, что это «Отелло». Потом еще – на этот раз угадать не успела.

Еще и еще.

Еще и еще.

Она выгребла книги – всю полку, все, что могли взять руки.

Большая часть слиплась в вонючую черно-желтую кашу. Но это было не столь уж и важно – всё равно все они, все, вот тут, в ее памяти.

Она держала их в охапке – а страницы просачивались между пальцами и с чвяканьем стекали на пол. Наконец она разжала руки. Водопад – грязепад – слизепад – книгопад обрушился ей под ноги.

И тогда она взяла сумку.

Рассказывали, что Механизмы удерживают Ничто за пределами города и пока те работают, городу ничего не грозит. Правда, другие говорили – шепотом и оглядываясь – что именно Механизмы и создают это Ничто, и третьи добавляли: пусть так и будет, потому что на самом деле за пределами Города есть нечто похуже. Рассказывали о смельчаках, которые выходили в Ничто – да так и не возвращались. А веревки, которыми они были обвязаны, тянулись и тянулись, тянулись и тянулись – как не могла сделать ни одна веревка. Говорили, что их концы так и валяются там, у изгороди, уходя в Ничто, оставаясь в Городе.

Миранда не особо вслушивалась во все эти истории. Что бы в них ни говорилось, все равно суть оставалась одна – Город и Ничто были, есть и будут. И над всеми ними царствуют Механизмы. Так и никак иначе. А мелочи уже не столь и важны.

В любом случае, тот мир, о котором она читает в книгах, – для них потерян. Точнее, даже никогда и не существовал. Может быть, он есть где-то там – за Ничто – но никому нет в него хода. Да и каков он, тот мир? Как в «Гамлете»? «Войне и мире»? «Доме в тысячу этажей»? Подчас она не понимала половины из того, о чем повествует текст – непонятные слова, неизвестные названия, странное поведение персонажей. Вряд ли это понимали и те, кому она читала, – они слушали слова, мелодию, фразы, но никак не мысли. Ей даже казалось, что мысли давно уже умерли здесь, запутались, как те тряпки в зубцах шестеренок, и весь город влачит жалкое, бессмысленное, растянутое во времени и ограниченное в пространстве существование – путь в никуда, дорога ниоткуда.

Выйдя на улицу, она подняла воротник и покрепче прижала к себе сумку. Кратчайший путь к океану требовал на себя около получаса – но ничего, в данном случае время не имеет значения. Перед лицом вечности мало что имеет значение.

Ее влекло к океану, тащило туда со страшной силой, словно что-то гнало, заставляло, торопило.

– пробормотала она, сжимая виски руками.

Над городом парил цеппелин – много-много лет назад пойманный в тиски Ничто, не могущий ни опуститься, ни уйти вдаль, Увязший Голландец, вечное напоминание о том, что из Города нет выхода. Одни говорили, что вся команда и пассажиры давно мертвы, другие – что они превратились в существ, описать которых не хватит слов, а третьи шептали, что на Голландце и время течет по-другому, и мир вывернут наизнанку, так что сказать, что он мертв – так же сложно, как и сказать, что он жив.

Когда-то Миранда, как и другие самоуверенные и наглые юнцы, пыталась добраться до Голландца и своими глазами увидеть то, о чем перешептывались на углах. Но Голландец не поддался никому – попутно забрав жизни нескольких десятков самоуверенных и наглых юнцов. Он так и парил над городом – огромный, бесстрастный, потерявший выход, не нашедший вход.

Шахматный автомат на углу – грубо собранная из металла и дерева модель человека, сидящего за столом, – поднял руку, словно приглашая Миранду присоединиться к партии. Он всегда так делал, когда мимо проходили люди – или с периодичностью в полминуты, когда собиралась толпа. Наверное, в него был вмонтирован какой-то механизм, который распознает шаги, – подумалось ей. Ведь не может же он в самом деле обладать интеллектом. Хотя, надо признаться, партии он обычно выигрывал.

Иногда ей казалось, что в глазницах деревянной головы мерцают настоящие, живые зрачки – но она отметала сомнения. Вряд ли в этой фигуре мог сидеть человек – в таком случае он должен быть великолепным гимнастом. И еще более великолепным жуликом.

– С завтрашнего дня я больше не буду Деревянным Человечком, а стану настоящим мальчиком, как ты и все другие,[11] – тихо сказала она, погладив его по плечу.

Ей показалось, что внутри автомата что-то забулькало.

От стены напротив отделилась тень.

– Не надо, – серьезно сказал небритый здоровяк, поигрывая мускулами. – Убери руку. Или играй – или иди своей дорогой.

Она кивнула и поспешила прочь – шахматы никогда не были ее сильной стороной. Собственно, как и вообще какой-либо стороной.

Сворачивая в проулок, она оглянулась на автомат. На мгновение ей показалось, что тот поднял руку – и вращал кистью так, как мог только человек. Но охранник, поймав ее взгляд, загородил автомат – и ей послышался смех. Двух людей.

На Площади – как обычно, за два часа до спектакля – с тихим щелканьем сам собой собирался театр «Конструкто». Зеваки уже обступили площадку и делали ставки, на что в этот раз будет похоже здание. Ровно в полночь – через час после окончания спектакля – театр сложится и уйдет под землю. Золушка-золушка, это похуже, чем карета, превращенная в тыкву. Рассказывали, что в высшем обществе один из способов избавиться от врага – пригласить его в театр, а потом оглушить или связать и спрятать в каком-нибудь углу. Шептали, что тогда в следующую сборку «Конструкто» подернут чуть розоватой пленкой. Глупо, конечно – «кто бы мог подумать, что в старике столько крови?».[12]

Архитектор – он сильно поседел за тот месяц, что его не видела Миранда, неужели говорят правду, что за каждый новый проект Театра он платит днями своей жизни? – жестами просил зевак отойти как можно дальше. Видимо, на этот раз театр раскинется по ширине – а не уйдет ввысь. Увидев Миранду, архитектор приветственно махнул рукой – когда-то она начитала ему несколько пьес, с которых и началась слава театра. Потом показал три пальца и провел ребром ладони над головой – есть свободные три места на одном из верхних ярусов. Миранда благодарно кивнула. Она успеет. Осталось совсем немного – она успеет к спектаклю.

Океан слегка морщинился.

Буйки обозначали, где начинается Ничто.

На берегу было пусто, за исключением Смерти, которая, аккуратно свернув из газеты кораблик, пускала в последнее плаванье чью-то прядь волос. Смерть сегодня была мужчиной – твидовый клетчатый костюм выгодно оттенял белоснежность черепа. Завидев Миранду, он махнул ей рукой – вряд ли признав, скорее всего, просто запомнив, что «в человеческой коммуникации жесты играют немаловажную роль». Бобби Тодд, журналист и биограф Смерти, сидел тут же на камне и наблюдал за манипуляциями компаньона. Бобби импонировал Миранде – как, впрочем, и многим в городе – то ли потому, что неплохо владел пером, то ли потому, что был молодым и симпатичным, то ли потому, что знался с самой Смертью. Некоторые говорили, что с тех пор, как стал биографом Ее Костейшества, Бобби несколько озанудился – наверное, этого и следовало ожидать. На пороге смерти многие меняются – неужели не изменится тот, кто живет у нее в квартире?

Кораблик скрылся в Ничто, Смерть встал, тщательно отряхнул и без того чистые брюки и отправился прочь от берега. Бобби лениво потянулся, бросил на Миранду задумчивый взгляд, словно спрашивающий: «Ах, ты еще жива?» – и вальяжно пошел вслед за Смертью.

Миранда поежилась.

– Вода была мокра насквозь, песок насквозь был сух…[13] – как в трансе пробормотала она, медленно расстегивая сумку.

На самом деле, давно это нужно было сделать, давно. Останавливала какая-то странная жалость. А может, и страх. Страх взять на себя ответственность – похоронить последние книги в городе. И пусть от книг там осталось всего лишь одно воспоминание – но именно на воспоминание тяжелее всего поднять руку.

Крыса ее убедила. Пора.

Ничто приходит в город. Пора.

Она достала из сумки газету и сложила из нее кораблик – настолько большой, насколько могла. Неуклюжий, кособокий – все-таки она не была ни кораблестроителем, ни Смертью – он закачался на воде, то и дело зачерпывая бортом.

пробормотала она, открывая сумку.

Как она и боялась, часть страниц уже протекла через ткань и, наверное, пленкой желтоватой жижи устилает улицы города. «Наконец-то он наполнится мыслями», – подумалось ей. К утру они смешаются с грязью, разнесутся на подошвах ботинок – мысли расползутся по городу как зараза, незаметная и – увы – совершенно безопасная.

Она зачерпывала книги обеими горстями и выливала в кораблик. Под грузом – разве можно это было уже назвать книгами? мыслей, чистых мыслей – тот кренился, дрожал, словно вот-вот развалится, но пока еще стоически держался.

Казалось, что она поступает неправильно. Что нельзя это делать так. Что нельзя просто брать и хоронить. Мысли должны жить. Нужно верить в них. Но крыса ее убедила.

Она оттолкнула кораблик от берега и отвернулась, чтобы не видеть, как тот уходит в Ничто.

И увидела пристально смотрящего на нее Смерть.

И вздох – полушепот-полушорох – остановившихся Механизмов окутал город.

И наступила тишина.

спросила Миранда, когда Ничто коснулось ее пальцев – так же, как она касалась книг. И все стало для нее ясным.

Не она возглавляла похоронную процессию книг – те сами хотели покинуть город, пусть даже и таким путем. Долгими месяцами их цитаты подчиняли ее себе, обволакивали сознание, травили сначала сладким, а потом и горьким ядом – пока она не потеряла волю, не лишилась себя и не пошла на поводу у них. Крыса была ни при чем.

Как Морж и Плотник устриц, книги обаяли ее, очаровали, уговорили – и так же, как Морж и Плотник, использовали в своих целях.

Крыса совершенно случайна.

Неясный разум последних в городе книг совершил последний в жизни рывок.

И освободился.

Крыса не имела никакого значения.

Она не похоронила книги – те бросили город. Бросили город, который бросил их.

Сбежали.

Забрав с собой слова и мысли.

Прихватив чувства и воспоминания.

И оставив городу только ничего. Младшего брата Ничто.

– А кончив мыслить… – ей безумно хотелось, чтоб хотя бы в этот раз цитата осталась просто цитатой. Не отражением реальности, не предсказанием будущего – не мыслями, даже не мыслями! – а просто цитатой, набором старых слов. Пусть в этот раз это будет просто цитата – первый раз в жизни просто цитата.

Ничто погладило ее волосы. Словно говоря «спасибо».

– Кончаем жить,[15] – ответил Смерть.