Встречный автомобиль возник внезапно.
Он всплыл из метели черным пятном и приближался, стремительно вырастая в размерах.
Фары не горели; видимо, они погасли из-за неисправности, водитель потерял ориентацию в наступающих сумерках, выехал на чужую полосу и мчался в лоб.
Впрочем нет, автомобиль никуда не ехал, стоял на месте – просто снег летел со всех сторон и казалось, что вместе с ним движется все окружающее.
Рассуждения промелькнули в голове за долю секунды, а нога, нажавшая на тормоз, уже ощущала удары антиблокировочной системы.
Сознание прыгнуло на пике напряжения и отключилось, предоставило телу действовать самостоятельно.
Громов вздрогнул, обнаружив, что снег еще летит, а его машина уже стоит и магнитола играет очень громко, поскольку в салоне не осталось других звуков, кроме тихо работающей печки. Стрелка тахометра лежала на нуле: затормозив, он не выключил передачу и двигатель заглох.
Такие ошибки случались редко, но ситуация выходила из ряда вон; руки, сжимавшие баранку руля, все еще казались чужими.
Вздохнув, Громов вытер лоб тыльной стороной ладони, поднял рычаг «ручника» и снял ногу с тормоза. Кузов подался на сантиметр вперед. Переведя коробку на нейтраль, он повернул ключ зажигания от себя.
Магнитола смолкла, через секунду заиграла ту же мелодию сначала, перескочив назад по дорожке компакт-диска, двигатель зарокотал.
Он вздохнул еще раз и закрыл глаза, пытаясь вспомнить последние мгновения: это всегда помогало.
В осмысленной памяти остался лишь автомобиль без огней, который перегородил полосу. Все прочее сохранилось в зрительной и моторной.
Тормозил он резко, одним запредельным нажатием, поскольку «Дэу Нексия» отличалась путевой устойчивостью и в любой ситуации ехала прямо, не отклоняясь ни на градус.
АБС очередью била в педаль, Громов сжимал руль обеими руками.
Он всегда правил одной левой, правая лежала на ручке переключения передач. «Опелевская» коробка, заимствованная с прототипа, была эластичной, на трассе позволяла ехать, выдвинув рычаг на пятую повышающую. Но Громов чувствовал себя комфортно, лишь ощущая скорости под рукой, поэтому никогда не покупал машин с «автоматом». Сейчас ситуация требовала высокой точности; после нагревшейся головки КПП баранка показалась прохладной.
Тормоза работали исправно, но скорость гасла медленнее, чем хотелось.
До препятствия оставалось совсем немного, когда на дороге возник какой-то наполовину заснеженный предмет – слишком низкий, чтобы заметить издали, слишком высокий, чтобы пропустить между колес.
Глаза метнулись, увидели на встречной полосе приближающиеся огни, бросились вправо, дали ноге команду перескочить с тормоза на газ, рукам – рвануть руль вправо и тут же влево.
Машина скользнула по краю дороги, нога вернулась на место и опять почувствовала пулеметную дробь.
Удара не раздалось, Громов сумел объехать препятствие.
Еще через один длинный миг, за который можно было долететь от Солнца до Луны, «Нексия» остановилась, слегка развернувшись вправо.
Он ехал быстро, но не гнал, почти новые зимние шины с невылетевшими шипами – к тому же заправленные азотом – сделали дело добросовестно.
Теперь все было в порядке, через тихий стук двигателя привычно шумел выжимной подшипник сцепления, который следовало заменить по возвращении домой.
Громов включил аварийную сигнализацию и оглянулся.
Машина стояла неровно: траектория не успела отклониться от обочины, правое переднее колесо ушло вниз и было готово ползти дальше. Для переднеприводного автомобиля это могло кончиться плохо.
Включив заднюю передачу, Громов сдал два метра – очень осторожно, приотпустил ручной тормоз лишь когда кузов заскрипел и ощутимо подался назад – и тут же вытянул обратно.
Салон выровнялся.
Пред капотом тянулись два черных следа, обочина осталась на безопасном расстоянии.
– Твою мать, – наконец сказал он облегченно.
И только сейчас почувствовал, что лоб взмок, а по спине между лопаток течет нехороший пот.
Нажав кнопку на двери, Громов опустил стекло.
Один из русских классиков писал, что метель пахнет арбузом.
Возможно, для старорежимного барина – сытого расстегаями и пьяного Шустовским коньяком – который уютно покачивался, укутанный медвежьей полостью, и глядел в ватную спину ямщика, метель им пахла.
Но никакого арбуза не почувствовал Александр Сергеевич Громов – пятидесятитрехлетний и одинокий на трассе М7, как Пушкин, которого черти понесли в Оренбург.
Для него метель пахла жизнью.
Он увидел машину издалека. Но мог отвлечься и заметить слишком поздно.
Он сумел объехать нечто, возникшее перед носом, не соскользнул с обочины. Все прошло на грани фола: «Нексия» могла не удержаться после критических ускорений – перевернуться и улететь под насыпь. С учетом почти полного бака грозил взрыв.
Никого не оказалось сзади, никто не врезался в корму – вся поездка пошла бы прахом, даже останься он жив.
И, в конце концов, тормозные шланги не лопнули при экстренном торможении. Их тоже стоило заменить по приезде; это было проще, чем проверять на дефекты.
Живой и невредимый, Громов сидел на заснеженной трассе в предвечернем нервном полусвете. Кругом летели вихри пурги, которой был безразличен двадцать первый век.
Но самым главным являлось то, что он остался жив.
Дорога была знакомой.
По ней Громов ездил бесчисленное множество раз, хорошо ориентировался на местности.
Совсем недавно он проехал отворот на Дзержинск – сейчас городок был на траверсе справа. Через тридцать километров начинался Нижний Новгород. Его предстояло объехать по южному краю, еще через тридцать ненадолго остановиться в Кстово.
Громов не брал с собой ни термоса, ни еды. Зная придорожные городки, он предпочитал подкрепляться там, где хорошо угощали.
Дальше предстояло проехать Чувашию, имея целью Казань – достаточно быстро, поскольку с наступлением темноты движение становилось менее интенсивным.
В татарской столице Громов собирался заночевать: из Москвы он выехал слишком поздно. Да и вообще полторы тысячи километров удавалось преодолеть в один прием лишь летом, разгоняясь до недопустимой скорости на участках, где это было безопасно.
Триста семьдесят километров от Кстово до Казани занимали не больше четырех часов, он успевал до закрытия ресторанов в гостиницах.
На следующий день оставалось преодолеть шестьсот километров по М7 до Уфы, потом еще сто двадцать по Р-315 до своего города.
А там уже он мог расслабиться, сбросить груз поездки, вымыться добела и выпить две – а то и три – рюмки коньяка при неодобрительном молчании малопьющих жены и тещи, под неодобрительным взглядом совсем непьющего сына.
Но все это оставалось впереди; здесь безмолвствовала холодная пустыня, валил серый снег, небо нависло темной тяжестью и огни городов казались горящими на Марсе.
Человек, остановившийся в таких местах, ощущал себя песчинкой на сандалии бога. Или снежинкой на его начищенном сапоге – в зависимости от времени года.
В одном журнале Громов читал о прорывах цивилизованных стран.
Таинственная даже для него – профессионала компьютерной сферы – GPS-навигация, бывшая прерогативой военных, начинала применяться в мирном быту. Обычные водители могли установить в машине прибор, показывающий положение на карте, строящий маршруты и предупреждающий об опасностях.
Правда, имелся комментарий скептика, который утверждал, что при дальнейшем развитии «глобальногопозиционирования» человек не сможет попИсать без того, чтобы его не отследила какая-нибудь спутниковая система.
Предупреждение не казалось серьезным. Громов был бы счастлив иметь навигатор, перематывающий карту и говорящий приятным женским голосом.
Однако Запад, прогнивший до основания, жил в 2009-м, а по бывшей шестой части суши тянулся даже не тысяча девятьсот, а 1809-й год.
Громов поднял боковое стекло и опять остался в изоляции от всего мира. «Дворники», включенные на самый быстрый режим, кое-как справлялись с сухим снегом, но было видно, что им тяжело.
Теперь стоило спешить дальше; трасса отличалась от города тем, что за несколько минут удавалось выехать из метели. Правда, точно так же можно было в нее въехать из ясного дня, но сейчас вихри бушевали над головой и впереди ожидало лишь лучшее. Худшее уже едва не случилось.
Как солдат, продолжающий бежать простреленным и лишь потом падающий замертво, Громов ощутил в себе смертную усталость.
При всех опытах такие ситуации случались редко.
Он понял, что чувствует себя не лучшим образом.
Несокрушимым из катастрофы мог выйти Голливудский киногерой с мужественной челюстью, каких не существует в природе. Нормальный человек, пролетев на волосок от смерти, на некоторое время становился покойником.
Больше всего Громову хотелось телепортироваться в гостиницу «Татарстан». Там он сбросил бы пропахнувшую запоздалым страхом одежду, принял душ, спустился в ресторан, заказал большой графин водки и блюдо селедки с луком. Напившись до помрачения, завтра он спал бы до расчетного часа. Дома по нему не скучали, а на работе он был начальником и мог задержаться на сколько угодно.
Но до Казани оставалось почти полтысячи километров. Громов подумал, что в таком полуубитом состоянии следует поменять планы и заночевать в Нижнем, хотя он не знал там ни одной гостиницы.
А туда надо было ехать быстро, пока остались силы.
Громов выключил «аварийку», подал сигнал левого поворота и выглянул в боковое зеркало.
Сзади не виднелось близких фар, момент был подходящим для выезда. Впереди обстановка тоже оставалась нормальной: в метель никто не спешил, не обгонял по встречной, не летел в лоб. Он выжал сцепление и потянул рычаг на себя; коробка «Нексии» позволяла на ровном месте трогаться со второй скорости, не тратя времени на первую.
Не успев нажать педаль газа, Громов потряс головой.
Однозначно, ему было не двадцать лет, не тридцать и даже не сорок. В пятьдесят с лишним реакция оставалась прежней, но нервы, расшатанные в борьбе за существование, давали сбой, когда того не ожидалось.
Находясь в расслабленном состоянии от неслучившейся аварии, он собрался ехать дальше, забыв о том, что скользил по обочине, пытаясь не врезаться в какое-то препятствие.
Оно никуда не исчезло.
В паре десятков метров, слабо подхваченный еще не действующими всерьез Громовскими фарами ближнего света, стоял небольшой серый седан женского класса.
Эмблема отвалилась, но обводы намекали на нечто французское, вроде «Пежо
Последнее не представляло важности, Громов подумал о марке из любви к автомобилям как сущности.
Оторванный бампер с московским номером валялся ближе и имел такой вид, словно его переехали.
«Пежо» казался безжизненным, салон не просматривался.
Трасса диктовала свои правила. Главным из них было участие к чужой беде.
При всей своей усталости, при необходимости спешить, чтобы скорее напиться и забыться, Громов не мог следовать дальше, не выяснив, что случилось с неподвижным автомобилем.
Пятьсот километров на восток изменили погоду: в Москве таял посленовогодний снег, под Нижним стояла зима.
Взяв с пассажирского сиденья шапку, Громов опустил уши, потом застегнул доверху «молнию» пуховика. Он всегда мерз, едва температура приближалась к нулю, и одевался не по стилю, а по удобству.