От самой двери он увидел Елену, сидящую за столом.
Вероятно, она нашла свою шубку и определила назначенное место.
Волосы ее были расчесаны и уложены, губы подкрашены сдержанной помадой. Это была та женщина, которая провела с ним несколько часов, и в то же время другая.
Громов шел не спеша, она смотрела по сторонам.
– Елена… – позвал он, подойдя вплотную.
– Ой! Александр… – она испуганно выпрямилась. – Это вы… Я вас не узнала в свитере.
– Без пуховика до глаз и колымской ушанки, – усмехнулся он.
– Нет, вы просто все время разный. И я не видела, что вы такой высокий.
– Разная – это вы. А высокий потому, что я стою, а вы сидите.
Громов подвинул стул и опустился к столу.
– Вы прекрасно выглядите. Вы очень красивая.
– Александр, не говорите, что я красивая, а то, не дай бог, возьму и поверю вашему вранью.
– Женщине надо говорить, что она красивая, или не говорить ничего вообще, – ответил он.
– Вы дамский угодник, а я этого тоже не заметила.
– Это было очень давно, – он махнул рукой. – Скажите лучше, как ваши успехи, Елена. Переоделись?
– Переоделась. Показаться?
– А давайте! Знаю вас целых полдня, но видел только в шубе. Упущение.
– Смотрите.
Елена поднялась, отошла повернулась на высоких каблуках.
Черный джемпер и серая юбка обливали ее крепкое тело.
– Что молчите? Нет слов, насколько я безобразна? Сама знаю, можете не говорить.
– Нет, скажу, – Громов покачал головой. – У вас большая грудь и красивые коленки.
– Насчет коленок спорить не стану, а что касается моей груди… Пока я слишком трезва для того, чтобы комментировать заявление.
– Насчет «трезва» поправим, но вы само совершенство.
– Ну, хватит, хватит, Александр: ей-богу, вам же хуже будет.
Она села, поставила локти на стол, опустила на них подбородок и обратила к нему зеленые глаза со слегка подкрашенными ресницами.
– Будем ужинать, Елена, – сказал он, подвинув ей меню. – Выбирайте.
– Ну… не знаю, Александр, – Елена потупилась. – Вы платите, вы и заказывайте..
– Я-то закажу, – согласился Громов. – Но что любите вы? Навскидку?
– Спаржу. Позавчера покупала в магазине.
– Один-ноль в вашу пользу, – он усмехнулся. – Я ее никогда не пробовал. Даже в Ленинграде моей юности не бывало.
– Так и в Москве ее в общем нет. Настоящую спаржу надо есть не позже, чем через шесть часов после сбора, только во Франции. Это я так, вспомнила. Извините.
– Боюсь, тут нам не подадут даже недельной. Что вы любите еще?
– Что я люблю…
Еленино лицо сделалось грустным.
– Я люблю рыбу. Папа ходил на рефрижераторе. Сколько себя помню, дома был полный холодильник рыбы. Каких наименований, вспоминать не буду, иначе мы оба умрем от тоски. Икра всех видов и все прочее. Меня выкормили с детства так, что до сих пор видите, какая гладкая…
Елена вздохнула, раскрыла кожаный переплет, перелистала и снова закрыла. Громов подумал, что поступил разумно, выбросив непристойную визитку.
– А вы любите рыбу, Александр?
– Рыбу… – он потер лоб. – Любил в прошлой жизни.
– В каком смысле – «в прошлой»? Вы верите в переселение душ?
– Верю в то, что когда-то жил в цивилизованном городе среди людей, знающих толк в еде.
– Это вы о Ленинграде?
– Именно о нем. Единственный город, где я хотел бы жить в будущей жизни. Когда весной шла корюшка… Ее, не поверите, ловили сетями между Большой и Малой Невой, перед Эрмитажем, напротив Петропавловской крепости: это была территория какого-то рыболовецкого совхоза. Так вот, когда ее продавали с лотков по Невскому проспекту, весь город пах огурцами.
– Я слышала, что свежая корюшка пахнет огурцами, но никогда понюхать не пришлось.
– А вот мне пришлось даже поесть. Но это бывало только в мае… или в апреле, уже забыл. Зато весь год я любил сардины. И в любой забегаловке брал рыбу под маринадом, только не знаю, какая именно это была…
– Думаю, что хек. Я его иногда делаю.
–…В кафе «Север» на Невском напротив Гостиного двора заказывал миноги в горчичном соусе, копченого угря… А однажды – представляете юных болванов – мы с соседом по комнате купили двадцать банок консервированных анчоусов, маленькие такие были, по девять копеек: открываешь, а там проложена бумага типа пергамента …
– Не обязательно именно анчоусы, – перебила Елена. – Могла быть и килька и мелкая салака, анчоусного посола – почти без соли и на грани разложения.
– Вот-вот, – Громов засмеялся. – Мы, два дурака, решили, что раз консервы, значит можно хранить без холодильника, положили под кровать, они через три дня вздулись. Достали и прочитали – «Продукт не подлежит длительному хранению
– Да, анчоусы – они такие. Купил и съел побыстрее.
– Но и это не предел совершенству. Однажды одна… – он запнулся. – …Знакомая, работала в ресторане, достала по магазинной цене банку черной икры размером с… Ну, диаметром вдвое больше компакт-диска и толщиной в вашу руку, синяя такая, жестяная и осетр на крышке… Икра, кстати, и в Ленинграде была не так, чтобы очень: в любом кино в буфете есть бутерброды, а купить невозможно.
– Икра черная в банке толщиной с мою руку… – Елена помолчала. – Сейчас стоит, как комплект зимней резины.
– Причем на дисках и для обеих машин, вашей и моей. Брежнев, сволочь поганая, всех осетров в Волге выловил, они так и не восстановились.
– Да, Александр… Неужели мы когда-то могли поесть черной икры? Без мысли о светлом будущем, которое оказалось черным.
– Если бы поесть! Вы будете смеяться, но я ее сгноил. Не по незнанию, от жадности. Решил поэкономить, съел немного и спрятал. Потом достал – она покрылась плесенью. Сейчас бы нам эта банка пришлась кстати. Как видите, я тоже по рыбному сходил с ума. Нас с вами, Елена, связывает много общего.
– Нас с вами, Александр, связывает гораздо больше, чем вы можете представить, – очень серьезно сказала она.
– Увы, рыбное меню осталось в прошлой жизни. Как и почти все, что тогда казалось само собой разумеющимся.
– А что, в вашем… нынешнем городе плохо с рыбой?
– Плохо – не то слово, – он вздохнул. – В этом регионе понятие рыбного меню отсутствует. Ни рыбы, ни морепродуктов, а если и есть, то дрянь и стоит немеряно. Нет культуры питания: кто там живет? Соль земли русской. Им скажи «судак подпольским соусом» – они впадут в ступор от обилия непонятных слов. Косорылая деревня.
– Вы не любите деревенских?
– А за что их любить? Вы не поверите, Елена, весной восемьдесят пятого весь город был завален варено-морожеными конечностями камчатского краба.
– В Москве они и сейчас есть. Коробка, как от французских духов, две лапки на двести пятьдесят граммов и стоит полторы тысячи.
– О чем и говорю. А тогда крабы стоили чуть дороже, чем мойва для кошек. Их никто не брал, потому что непривычно. Мом домашним подавай «макарошки» да «пельмешки», крабы не по вкусу. Так вот, я питался самостоятельно. Покупал крабов и на обед ел с вареной картошкой. Сейчас кажется, это было не со мной. Но хотя бы есть что вспомнить.
Елена грустно кивнула.
– Ну что ж, давайте подумаем над заказом, – сказал Громов. – В этих местах, наверное, когда-то подавали и осетрину и уху из стерлядей…
– С вязигами. У нас дома варили такую уху. Помню, из рыбы выходил белый шнурок. На вид страшный, но вкусный. Мама даже пекла с ними пирожки. Хотя сейчас ума не приложу, откуда у нас были осетры. В детстве деталями не интересовалась.
– Да, Елена, мы с вами успели пожить и поесть…
– Хотя по мне это видно, а по вам нет.
– В каком смысле?
– Да в том, что я разъелась, как тюлень, а вы худой. Вас бы не мешало откормить.
– У меня ускоренный метаболизм, – возразил он. – Ну ладно, время идет. Думаю, при нынешнем состоянии отеля рыбу спрашивать бесполезно: я проглядел меню, почти все вычеркнуто. Но за другими столами что-то едят, вроде бы какую-то поджарку. Девушка подойдет, спросим и закажем. Сейчас решим второй вопрос.
– Какой?
– Будем смывать отрицательные эмоции и стресс.
– Каким образом?
– Самым надежным. После нынешнего происшествия лучший способ – напиться до бесчувствия, чтобы утром встать и в голове было пусто.
– Вы думаете?
– Не думаю, а знаю.
Громов усмехнулся.
– Думаете, вы побились, а я несокрушимый? Тоже бился и не раз. Потом напивался и все как рукой снимало.
– И обязательно до бесчувствия?
– Ну, не обязательно, конечно. Можно просто в доску, в стельку, в дугу, вдребезги, в дымину… ну раз вы водитель – значит, в баранку.
– Ну, Александр, с вами точно со скуки не умрешь! – Елена засмеялась. – Но в точку. Мне самой хотелось выпить, но я как-то…
– Не туда смотрите, – сказал он, видя, что она читает страницу с сортами пива. – Ищите дальше, там должно быть виски.
– Виски… А откуда вы знаете, что я люблю виски?!
– Все москвичи помешаны на висках. А москвички – особенно.
Он вздохнул и замолчал, не добавил, что не знает одинокой женщины, которая не выпивала бы в одиночку.
– А что делать? – она вздохнула. – Мы в России, не во Франции, «Шабли» тут не подадут.
– Не волнуйтесь, Елена, – Громов усмехнулся. – Если Францию заселить русскими Ванями, там тоже не останется ничего, кроме кваса с тараканами.
Она засмеялась.
– Смотрите, что там у них есть? Я в виски не разбираюсь, потому что не пью. Не люблю запаха ячменного спирта. Единственное приемлемое, которое пил – японские «Сантори» по классической шотландской технологии, но то было в восьмидесятые, сейчас даже в Москве не найти.
– Ну вы гурман, Александр, – уважительно сказала она. – Вас не пропоить… А что пьете вы?
– Что пью я? – он пожал плечами. – Ну, в порядке убывания приоритетов примерно так… Коньяк – армянский и желательно армянского разлива. Джин. Водка. Текила. Ну и дальше то, чего уже никогда не выпить. Шэрри-бренди и ром «Гавана Клаб». Но сейчас не об этом, я себе что-нибудь найду, хотя сомневаюсь, что у них есть коньяки лучше Тольяттинских. Скорее всего, буду пить просто водку. Какое есть виски, выбирайте лучшее из худших.
– Но виски любое дорого, даже худшее.
– Неважно. Выбирайте. Я угощаю, в кредит не записывайте.
– И за что вы меня угощаете? – Елена посмотрела пристально. – За что, что весь день со мной возитесь?
– Не весь, а только половину… И за это тоже. Выбирайте, не то я сам закажу самое дорогое, а оно не обязательно окажется лучшим.
– Вряд ли они подают тут виски в малых дозах…
– А кто говорит о малых? Возьмем бутылку.
– Я столько не выпью.
– Так и не пейте, – усмехнулся Громов. – Остатки заберем с собой.