1925 год, Палермо
Грейс расположилась в плетеном кресле, покачивая в руках бокал красного вина и любуясь Средиземным морем. Это место на веранде виллы тетушки Лукреции было ее любимым, во многом из-за вида, но также из-за воспоминаний, что хранил этот белоснежный парапет.
Небо уже окрасилось в цвета дымчатой розы. Грейс не хотела это признавать, но вступивший в зенит закат ее взволновал. Придет ли он сегодня? Или Грейс придется ждать следующего дня? Или следующей недели, месяца? В этот раз Генри пропал без предупреждения, более четырех месяцев назад. «Главное, что не навсегда», – успокаивала себя Грейс. Генри всегда возвращался. А она ждала, как Пенелопа своего Одиссея5.
Удобно, когда твоя тетушка проживает в Палермо на берегу Средиземного моря. Всегда можно сбежать от городской суеты в прохладные стены каменного дома. А морские воды, манящие своей синевой и игрой солнечных бликов на поверхности, дарили необходимое спокойствие. Вдалеке средиземные волны были цвета синих чернил, но к берегам они светлели, становясь почти такими же прозрачными, как вода в стакане. В таком месте хотелось мечтать, творить. Ждать возлюбленного, предвкушая встречу.
Грейс готова была прожить здесь всю жизнь, да и тетя Лукреция Алерамо всегда была рада ее видеть. Предложение остаться на подольше постоянно сыпались от одинокой тетушки. Жаль, конечно, что спустя пару месяцев родители снова потребуют ее в Лондон. Они не любили отпускать надолго единственную дочь.
Мать Грейс, Дельфина, была строгой и сдержанной женщиной, привившая дочери должные манеры и заботившаяся о ее образовании. Но именно тетушка Лукреция научила Грейс всему необходимому как женщина женщину. Как держаться в дорогущих заведениях Италии, как сочетать блюда, чтобы не попасть впросак, как заказывать вино, выбирать десерт, курить с изяществом, когда того требуют правила флирта, – хотя Грейс не выносила запах табака, – как правильно отвечать на ухаживания мужчин за соседним столиком и ориентироваться в безбрежном океане платьев, украшений и косметики, когда вырез стоит сделать пониже, а макияж поярче, – всем этим премудростям до мельчайших нюансов Грейс научилась у тетушки Лукреции. Но Дельфине об этом знать не стоило.
Только с тетушкой Лукрецией Грейс начала посещать банкеты, светские рауты и прочие взрослые мероприятия, от которых ее оберегали родители. С тетушкой Грейс объездила почти всю Европу и побывала в Америке. Что и говорить, без такой прекрасной тетушки и наставницы, как Лукреция Алерамо, Грейс выросла бы совсем другим человеком. А еще тетушка научила ее стоять за себя, верить в собственные силы и делать выбор. И что выбирать надо, в первую очередь, себя.
Тетушка Лукреция себя и выбирала, к большой скорби мужчин Палермо. «Никаких мужчин в моем доме дольше, чем на одну ночь!» – категорично заявляла пятидесятиоднолетняя синьора, выпроваживая очередного кавалера наутро за ворота. Эх, знала бы тетушка про кавалера своей любимой племянницы. Впрочем, она явно и так знала. От тетушки Лукреции мало что можно скрыть, а Генри уж больно любил пошуметь по ночам. Но Грейс все великодушно прощалось.
– И в чем прелесть цветов? Их красота так недолговечна, а, срезая их, мы совершаем убийство.
Грейс даже не обернулась, узнав голос любимого. Только улыбка застыла на ее алых губах.
– Красота в принципе не вечна. А так ты можешь меня порадовать, – Грейс изо всех сил старалась сдержать дрожь в голосе. – И извиниться за то, что тебя не было почти полгода!
– Всего четыре месяца, одну неделю и пять дней! – Генри подошел к столику и отпил из бокала Грейс. – Славное вино, жаль, что жажду не утоляет. У твоей тетушки отличный вкус.
Грейс не выдержала и резко обернулся, только светлые локоны мазнули по щекам. Генри стоял перед ней ровно таким, каким она его и запомнила: ровный пробор темных волос, голубые глаза с лукавой искрой и маленькой родинкой под правым нижним веком. Точеные черты лица прорезала чуть капризная складка губ. Высокое, стройное тело, затянутое в плотный костюм благородно-черных тонов. А еще рубашку голубую догадался надеть – подарок Грейс, – хотел сделать ей приятное. Генри был молод, свеж, бодр и весел, словно не оставлял свою возлюбленную без предупреждения на четыре месяца, одну неделю и пять дней.
Он протянул девушке цветы, ее любимые красные тюльпаны, которые та без раздумий выкинула с балкона веранды. Цветы, подхваченные ветром, разлетелись по скалам, как капли крови, брызнувшие из раны.
– Грейс… – Генри покачал головой.
Как уверенный в себе мужчина, он ощущал себя хозяином везде, где ступал, поэтому капризы и своеволие своей женщины терпел с трудом.
– Я могу смириться с твоей сущностью, твоими обязанностями… но смиряться с внезапными исчезновениями я не намерена! – выкрикнула Грейс, не беспокоясь, что кто-то услышит, – преимущества жизни в доме на скале. – Ты должен был меня предупредить!
– Я не смог, возник неотложный вызов, – Генри оправдывался спокойно, признавая свою вину. – Если бы я замешкался, то они бы догадались, что что-то не так!
Больше не желая выслушивать оправдания, Грейс бросилась к Генри на шею. Как же она скучала! Тепло его сильных рук, запах ее любимого одеколона с ноткой табака (ах, когда же Генри бросит эту отвратительную привычку! Или хотя бы заменит сигары!), ощущение шершавой ткани под ее щекой… Только с Генри жизнь Грейс приобретает целостность. Нет Генри – нет Грейс. В его отсутствие у нее будто забирают жизненно важные органы – сердце, легкие, мозг, – и она не живет, а существует, как пустая оболочка, как музыкальная шкатулка, настроенная играть лишь одну мелодию, а когда ее владельцу надоест ее слушать, стоит без дела, как ненужная деревянная коробка с винтиками.
– Грейс, клянусь самим Хроносом, я скучал! – воскликнул Генри. – Если бы я мог, то сорвался бы к тебе в ту же самую минуту!
– Тихо, – Грейс прижалась к нему еще ближе, – ничего не говори!
– Тогда я молча сделаю вот так! – хитро улыбнулся Генри.
Он подхватил Грейс на руки и закружил, как те самые лепестки тюльпанов, которые то подхватывал, то отпускал, швыряя по скалам, ветер. Грейс засмеялась.
Она проявляет инициативу: целует, приподнявшись на носочках. И получает пылкий напор в ответ. Грейс кажется, что они под летним дождем: теплая вода обволакивает их, даря острую нежность и разжигая страсть. Ее прикосновения мягкие, ласковые, аккуратные, Грейс отдает всю себя, без остатка, как умеет. Она растворяется в Генри, его влажных, горячих губах, что терзают ее нежную плоть. Генри никогда не умел, да и не хотел сдерживаться, отвечая с азартом и страстью. Его руки скользят по ее телу, заставляя позабыть и месяцы ожиданий, и слезы тоски, и расспросы близких о причинах ее грусти, от которых ей пришлось сбежать к тетушке в Палермо. Генри был рядом, его руки обвивали ее талию, а большего Грейс и не просила. Его она готова была ждать всю жизнь. Ему она готова была отдать все свое время.