Имущественное положение маленьких сирот скоро выяснилось. Оказалось, что их родители не оставили никакого состояния, но отец застраховал свою жизнь, хотя и на очень маленькую сумму, которая могла обеспечить детей лишь самым необходимым и не дать им умереть с голоду. Но все-таки не придется, по крайней мере, прибегать к общественной благотворительности. Завещания не осталось никакого, и отец, застигнутый смертью врасплох, не успел даже назначить детям опекуна. Все это сообщил брату и сестре нотариус, месье Тупе, заведовавший делами их родителей, пригласив однажды молодых людей к себе в контору.
– Теперь вы знаете положение дел. И как же вы намерены поступить?.. Вы ведь совершеннолетний, не правда ли? – с официальной торжественностью спросил нотариус, обращаясь к Гаспару. – Согласны ли вы быть опекуном этих детей?
Молодой человек задумался.
– А если бы я отказался? – после продолжительной паузы спросил он.
Из-за своей трусости и нерешительности Гаспар вообще не любил брать на себя никаких обязательств.
– В таком случае опекун будет назначен правительством, и дети будут помещены в какое-нибудь учебное заведение, – ответил нотариус. – К сожалению, располагая очень скромными средствами, мы должны будем отдать их в учебное заведение подешевле, и притом в провинцию, о том, чтобы воспитывать детей в Париже, при здешней дороговизне нечего и думать.
– А куда же девать самого младшего? – от волнения едва переводя дыхание, спросила Шарлотта, с беспокойством глядя на равнодушное лицо нотариуса.
– Его придется отдать на воспитание в деревню, в какую-нибудь крестьянскую семью, – ответил месье Тупе.
– Это невозможно! – воскликнула молодая девушка и с мольбой сложила руки. – Он такой слабенький, болезненный, впечатлительный мальчик! На него уж и без того так подействовали все эти невзгоды! Без хорошего ухода он непременно умрет…
– Но как же иначе, мадемуазель? – заметил нотариус. – Куда же поместить этого малютку, если у него никого нет, кроме вас с братом?
Шарлотте поневоле пришлось замолчать. Она знала, что с братом разговаривать бесполезно – он все равно ни за что не согласится быть опекуном этих несчастных сироток. Она словно онемела и только взглянула на Гаспара с таким умоляющим видом, что тот, очевидно, был тронут.
– Пожалуй, я согласен быть их опекуном, – нерешительно сказал он, – но только с условием, что сестра все хлопоты возьмет на себя.
– Согласны ли вы, мадемуазель, взять на себя заботы о воспитании детей? – обратился нотариус к молодой девушке.
– Ах, Боже мой, об этом нечего и спрашивать! – воскликнула Шарлотта.
Однако нотариус счел нужным предупредить девушку обо всех последствиях принимаемого ею на себя обязательства: ему казалось, что, не зная всех трудностей, с которыми сопряжено воспитание детей, она поступает, может быть, слишком легкомысленно и неосмотрительно.
– Вы сами еще так молоды, что вам, право, не пристало посвящать всю свою жизнь этим детям! – говорил он. – Вы должны подумать о своей личной жизни! Вы можете полюбить кого-нибудь, что в ваши годы так естественно. А выйти замуж, имея троих детей на руках, очень трудно! Едва ли найдется желающий взять жену с таким приданым, так что о замужестве вам, пожалуй, придется забыть!..
Но все его доводы, все убеждения были напрасны. Шарлотта все это обдумала заранее и вполне понимала, какую трудную задачу берет на себя и сколько ей предстоит трудов и испытаний, но надеялась на свои силы: при сильном желании можно достичь многого!
– Я твердо решила всецело посвятить себя этим несчастным осиротевшим детям! – решительно сказала молодая девушка. – Что же касается моего замужества, то мне кажется, что о таком человеке, который из-за детей не пожелает жениться на мне, право, не стоит и жалеть!
Видя такую решительность, нотариус поневоле замолчал. И в самом деле – что мог он возразить на это? Тронутый добрым сердцем и самоотверженностью молодых людей и видя их одиночество и беспомощность, нотариус, сам человек крайне добрый и сердечный, обещал им, что он всегда охотно будет помогать им, в чем только сможет, и просил их, не стесняясь, обращаться к нему за советами.
Возвратясь домой, Гаспар, сам удивившись, как это он решился взять на себя такую ответственность, с ужасом сказал сестре:
– Господи, какую я сделал глупость, согласившись быть опекуном этих детей! И все это благодаря тебе, Шарлотта!.. Ну, на что мы будем жить? Ведь тех денег, которые будут получать дети, только-только хватит на то, чтобы заплатить за квартиру да не умереть с голоду. А откуда мы возьмем средства на все остальное?.. Нет, мы очутимся в ужасном положении!
– Напротив, мы заживем прекрасно! – весело заметила Шарлотта. – Ты будешь посещать лекции в университете и давать уроки математики, а я, как тебе и говорила однажды, постараюсь найти уроки музыки и переводы с английского языка. Ты увидишь, как нам будет хорошо! О, у меня так много энергии!
– Зато у меня ее совсем нет, – грустно сказал Гаспар.
– Я уступлю тебе часть своей! У меня энергии хоть отбавляй!
И она радостно принялась обнимать старшего брата. Но мрачное настроение его не проходило: работа и навалившаяся ответственность пугали его.
Теперь на первом месте у молодых людей был вопрос о квартире. Оставаться в меблированных комнатах было для них и дорого, и неудобно. Кроме того, дети так шумели, что все жильцы жаловались на них. Действительно, Роза и Виолетта были такими непоседами, каких мало, и удержать их было невозможно.
С раннего детства испорченные матерью, которая то чересчур баловала их, то, наоборот, из-за малейшего пустяка ругала и даже колотила, девочки не получили никакого воспитания и, подросши немного, были предоставлены самим себе. Без всякого надзора проводили они целые дни в саду, заставляя прислугу исполнять все их прихоти и вообще делая все, что взбредет им в голову.
Сидеть смирно и заниматься чем-нибудь спокойно они не могли, а если начинали играть, то, как настоящие дикарки, поднимали страшную возню, крик, шум и портили все, что попадалось им под руку. Прежде всего досталось электрическому звонку. В Сан-Пабло у них не было звонков и, когда надо было позвать прислугу, они обычно просто хлопали в ладоши. И вот теперь Роза, увидев около камина пуговку электрического звонка и уяснив, как надо им пользоваться, лишь только старшие уходили из дому, тотчас принималась звонить без перерыва. Естественно, это вызывало недовольство всех жильцов, не знавших просто, куда деваться от этих оглушительных звонков, а также прислуги, недоумевавшей, как справиться с этими непослушными детьми. Кончилось тем, что девочки испортили звонок и стали искать себе другую забаву.
В один прекрасный день они сняли оконные занавески, понадобившиеся им для игры, чтобы изображать подвенечные вуали. Любимыми развлечениями сестер была игра в войну и в разбойники, причем девочки, чтобы еще иболее походить на краснокожих индейцев, завертывались в простыни и, вооружившись железными прутьями, выдернутыми из кроватей, с дикими, пронзительными криками гонялись друг за другом.
Маленький мальчик, в противоположность своим сестрам крайне тихий и спокойный, не принимал в их шалостях никакого участия. И, когда Шарлотта уходила из дому по делам, поручая ребенка на это время прислуге, на него находила какая-то меланхолия: он не хотел играть и, усевшись где-нибудь в уголке, горько плакал вплоть до возвращения старшей сестры.
– Когда придет моя мама? – то и дело повторял мальчик, и от него нельзя было добиться ничего другого.
И всякий раз, когда Шарлотта в беспокойстве о детях, запыхавшись, прибегала домой, не сделав и половины того, что ей было нужно, ребенок крепко обнимал ее за шею своими худенькими ручонками и умоляюще говорил: