Я запихала телефон с наушниками в карман и вышла, мысленно цепляясь за гламурный образ жизни Леона, ведь то, что меня ожидало за дверью, отдавало пошлостью обыденной жизни.
Хэмиш меня уже заждался. Он отвернулся, и тут я кое-что заметила: он вроде бы повел рукой. У него были такие изящные пальцы – и эта крохотная искра разожгла во мне глубинный очаг любви к нему, и я внезапно перестала злиться. Я его любила. Я любила наших дочек и нашу семью. Я понимала, что у нас не ладится, но я любила его. Я любила все эти сеансы семейной терапии и ссоры. Я любила своих девочек и тишину ранним утром, спокойные воскресенья. Я понимала, что все кончено, но я была к такому не готова. Я утопала в горечи утраты.
Я закрыла лицо руками и зарыдала.
– Хэмиш, пожалуйста, не оставляй меня. Прошу тебя. Прости меня за то, что я такая. Я люблю тебя.
Хэмиш обернулся, тоже в слезах. Он обнял меня, и я рыдала у него на груди и без конца повторяла «будь со мной нежен» – что это на меня нашло? Не знаю, но мы оба понимали, что все кончено. Я чувствовала себя опустошенной.
Умоляла его не забирать с собой девочек:
– Я не вынесу, если их не будет рядом. Неделя – это слишком. Я умру. Прошу тебя, останься. Я уйду из дома. Только останься. Прошу-прошу-прошу.
Он пробормотал:
– Анна, послушай, мне надо кое-что тебе сказать… – Но тут Эстелль крикнула с первого этажа, что такси уже подъехало, и Хэмиш отпрянул.
А потом мы спустились вниз, и я по всей прихожей раскидывала пачки банкнот на так называемое расселение. Чемодан Хэмиша вдребезги разлетелся, а я порезала ногу, и у меня по голени стекала кровь. Эстелль пришла в бешенство, когда я взяла немного крови и брызнула ей прямо на новое платье.
Вообще Эстелль меня просто поражала. Вспыльчивая, веселая, непримиримая. Как-то раз на занятии по йоге кто-то пукнул, и она так хохотала, что упала и сломала запястье. Ее не проведешь. Хэмиш что, наболтал ей, что я его тираню? Так, что ли? А может, я его и правда тиранила?
Но ей ли не знать, что ему это все не впервой. Я же ей рассказывала.
Я уже пять месяцев носила в себе Джесс, когда Хэмиш впервые пригласил меня к себе домой. Приезжай ко мне в восемь утра, сказал. Поговорим как взрослые люди. Расскажем Хелен вместе. Тогда-то я и поняла, какой он трус.
Эстелль прекрасно знала, что, доехав на метро до станции «Хиллхэд», я не стала выходить и пешком добираться сюда, чтобы рассказать жене Хэмиша, что ее потеснила модель помоложе, а вместо этого поехала дальше на поезде. Я выключила телефон и проехала весь путь по кольцу, а потом вышла в город и села на поезд до Манчестера. На время я остановилась у подруги. А когда вернулась, Хелен уже и след простыл.
Хелен писала мне в течение нескольких лет. Недоброжелательно, скажем так. Я заставляла себя читать ее письма. Письма были гадкие, но я не стала говорить о них Хэмишу. Он ведь мог выделить ей алименты. Она нигде не работала, и письма отдавали едким водочным перегаром.
Эстелль все это знала и все равно пришла к двери, как ей было велено. Жить по велению других не для всех. Уж точно не для меня.
Я наблюдала, как такси увозит их в аэропорт. Сидела на пороге, на верхней ступеньке и выла от бессильной ярости, как вдруг увидела нашу стервозную соседку Претчу, выгуливавшую своего толстого пса Стэнли.
Претча брела неторопливо, как обычно, вся в телефоне. Ей от пятидесяти до шестидесяти, и меня она всегда недолюбливала. За спиной она зовет меня «нянечкой-иностранкой». Она поглощала семейные дрязги, стояла со своим перетянутым лицом, обколотым ботексом. Всем нам приходилось делать вид, что этой хреновой кучи неудачной пластики как будто и нету. Будь с ними пообходительней, – твердил мне Хэмиш, – он практически заведует немецким банковским сектором. Он баснословно богат.
– Здравствуй, дорогуша, – поздоровалась она.
Стоит только подумать, что хуже уже не бывает, как понаблюдать приходит какой-нибудь недоброжелатель.
Только ее мне сейчас не хватало; на моих глазах такси увозило все то, что я любила в этой жизни.
Мне хотелось броситься за ним и по-собачьи заскулить, уберечь моих девочек от этих веселых каникул, спасти Эстелль от новых отношений, утянуть обратно Хэмиша в наши обоюдные муки.
Послушать меня, я как будто бы попала в самый водоворот событий. Звучит так несуразно и как будто бы богато на события. Но все было не так. Это было просто унизительно и печально.
Я стояла на ступенях под колючим дождем, под пристальным взглядом противной соседки, пока такси удалялось, забирая с собой все, что мне в жизни дорого, и внутри меня как будто что-то надломилось. Мне хотелось рухнуть на колени и выть, рвать на себе одежду и посыпать голову пеплом, проклиная Господа Бога. Но дело было в Глазго, и я была Анной Макдональд, поэтому я развернулась, зашла в дом и спряталась там.
Тут-то я и совершила ошибку.
Ведь я могла бы и не выбраться оттуда живой.