Линкольн
Неделя была не из легких, и к пятнице я осознал, что не выдерживаю напряжения, скопившегося внутри; выходные не дали ничего, кроме головной боли от слишком долгого сна, поэтому в понедельник пришлось прибегнуть к необходимым мерам. Нечто сродни тикающей бомбе давным-давно образовалось где-то глубоко в моем теле, и с каждым днем оно будто выжидает неминуемого взрыва.
Тик-так, тик-так…
Частички души умирают не сразу, это происходит постепенно, поначалу даже ты сам не замечаешь гибели своей человечности. Она сгорает, гаснет, тлеет, пока однажды разрушение в слоях не становится слишком заметным для глаз окружающих, источая едкий дым, вызывая жжение и желание приоткрыть чертово окно, содрать с себя обугленную кожу.
Вспышка ярости, которую я испытал, будучи одиннадцатилетним ребенком, была только началом. Я до сих пор не знаю, было ли это следствием пережитого или тьма всегда сидела внутри, выжидая подходящего момента, но с того дня не было ни секунды, когда бы я не слышал в ушах звук, приближающий неизбежное.
Тик-так, тик-так…
Вместо того чтобы бороться с новыми для себя эмоциями, я просто поддался им. Наверно, причиной того стало мое искаженное чувство вины, хотя все вокруг твердили, что я всего лишь ребенок и ничего не смог бы сделать, даже если бы попытался. Психологи и наставники «Стикса», должно быть, вызубрили одну и ту же брошюру по сверхэффективной адаптации новичков, потому что как один повторяли, какой я молодец, что выжил. Они воспевали несуществующую храбрость нескольких спасенных детей так, словно это какое-то достижение – остаться в живых посреди резни и хаоса.
Но все они избегали правды, в то время как я отлично знал, кем являюсь – тощим очкариком, едва умеющим отжаться больше пяти раз и боящимся темноты. Жалким. Слабым. Вот что подпитывало мою ярость сильнее, чем все эти россказни, предназначенные для залечивания душевных ран. Мне не нужно было лекарство, я жаждал совсем другого.
Сегодня топор в моей руке не более чем инструмент для утренней тренировки, кожаная рукоятка соприкасается с ладонью, что ощущается даже правильней, чем порхание пальцев по клавиатуре в попытке превзойти мисс Маленькую Всезнайку. Мое дыхание ровное и спокойное, несмотря на тиканье счетчика в голове. Вдох, выдох, короткая пауза и бросок.
Дункан приподнимает одну слишком густую бровь, почесывая темную бороду кончиком большого пальца, его голубые глаза следят за полетом оружия с чем-то похожим на удивление. Топор врезается в деревянную, покрытую боевыми шрамами мишень, пробивая не только ее, но и стену, к которой она прикручена, в воздухе раздается приглушенный свист.
– Немного рановато для того, второго парня, – комментирует он, подходя ближе к стене, изучая трещину, раскалывающую мишень пополам. – Я думал, на прошлой тренировке ты выплеснул весь свой гнев… – задумчиво растягивает, смерив меня заинтересованным взглядом.
– В моем арсенале безграничный запас, – коротко говорю, игнорируя его рассуждения, пока подхожу к мишени и вырываю топор из стены. Кусок дерева скрипит и распадается надвое, ударяясь о пол, пока я иду на исходную.
На самом деле великан преуспел в своих наблюдениях, за эти годы он узнал меня лучше, чем кто-либо, может быть, даже чем я сам. И да, обычно ежедневные тренировки не начинаются на границе ночи с утром, я стараюсь поддерживать баланс, обходиться тонной работы вместо того, чтобы подкармливать зверя внутри никому не нужными выбросами ярости.
– Есть ли что-то, что заставило тебя поднять старика в такую рань и пожаловать сюда, круша мои снаряды? – ворчит Дункан, меняя старую деревяшку на новую, более прочную на вид.
– Может быть, – говорю, стараясь, чтобы мой тон не звучал слишком отчаянно. Видит бог, мне нужна чья-нибудь помощь, чтобы разобраться в своих слишком противоречивых чувствах. – И ты не старик, – резонно замечаю, окидывая взглядом семифутовую гору мышц, прикидывающуюся моей феей-крестной.
Уж не знаю почему, но с того дня, как, сломленный и дезориентированный, я вырвал топор из грозных лап Дункана в мерцающих вспышками огня доках Джорджии, он приклеился ко мне, словно один из тех дерьмовых ценников со скидкой, которые шлепают без разбора на все подряд, будь то подарочная коробка или книга в мягкой обложке. Как бы ты ни пытался содрать эту штуку, она либо остается на месте, либо отрывает вместе с собой все, к чему прилеплена, оставляя липкий след или, что еще хуже, дыру.
Какое-то время я уверял себя, что позволяю ему заботиться обо мне, потому что слишком слаб и безволен. На самом же деле история Дункана не сильно отличалась от моей: он был военным в отставке, когда бывшие враги пришли в его дом посреди ночи, выпустив четыре полных обоймы во всех, кто попался им на глаза, включая жену и двоих детей Дункана. Он сам был тяжело ранен, но выжил благодаря своей исполинской комплекции, боевым навыкам и какому-то гребаному чуду, но не смог спасти семью, чего так себе и не простил. Так что ему тоже был нужен человек, который бы понял весь диапазон внутренней боли, рожденной из потери близких. В период, когда я боролся с адом внутри, он был единственным, кто не пичкал меня напрасной психологической фигней, просто позволив горю омыть мои внутренности целиком, а потом научив заковывать его в доспехи.
Моя боль перевоплотилась в момент, когда Дункан без возражений позволил взять в руки оружие, и теперь я просто знал, что, может быть, это и его второй шанс на что-то большее, чем бесплотное существование в омуте вины и отчаяния.
– Не поделишься? – спрашивает Дункан, слишком быстро и комично отбегая в сторону. Он знает, что я не промахнусь, но все равно каждый раз делает это ради нелепой забавы.
Подкидывая топор в руке, рассчитываю новый угол броска, собираясь с силами, чтобы озвучить причину, по которой выдернул своего старшего друга из кровати практически до рассвета. Уже предчувствую, что мне не понравится его реакция, но другого выхода нет. И если внешне я спокоен, то внутри все снова бурлит, как только перед глазами встают эти хитрые серо-зеленые глаза, которые становятся почти синими всякий раз, как маленькая выскочка бросает мне вызов.
– Уэйд подкинул мне помеху, посадив в соседний кабинет новичка, – начинаю, не зная, как бы корректней сформулировать факт, который меня беспокоит. Дункан не говорит ни слова, поэтому продолжаю: – Она раздражающая, постоянно выставляет меня полным дураком перед моими людьми, придумала дурацкую кличку, а еще всякий раз, когда приходится подвозить ее к подруге, она переключает музыку в моей машине, а это практически святое…
– Она? – уточняет Дункан, и я уже вижу, как гадкая издевательская улыбка зарождается в уголках его губ, которые медленно ползут вверх.
– Это все, что ты услышал? – раздраженно говорю.
– Ну, из того, что ты сказал, я понял только, что она не на шутку взволновала тебя, сынок. Это пугает и сбивает с толку, не правда ли?
Теплое обращение, к которому Дункан иногда прибегает, сам того не осознавая, немного согревает мои остывшие кости, но вот его вопрос висит в воздухе так же, как топор, зажатый в моей руке. Я сотню раз спрашивал себя, что в ней такого, что я не могу игнорировать ее присутствие, даже если внешне остаюсь абсолютно спокойным, и ни разу не смог ответить. Она – типичная маленькая задира, как те карманные собачки, которые лают по поводу и без; большую часть времени Наоми клацает по клавиатуре, а в редкие перерывы сплетничает с Элси или хамит окружающим. Хамит мне, если быть конкретнее. И у нее какие-то разногласия с едой, потому что она то набрасывается на нее так, словно это последняя пища перед казнью, то лениво потягивает воду из пластиковых бутылок в течение всего вечера, пока другие успевают перебрать по два или три блюда, добив трапезу десертом.
И я солгу, если скажу, что меня не тревожит нездоровая худоба, которую она явно пытается скрыть мешковатой одеждой ее бойфренда. У нее вообще есть бойфренд?
Тик-так, тик-так…
Поток моих мыслей стремительно утекает, меняя русло, и то, как пальцы крепче сжимаются в кулак вокруг рукоятки топора, мне тоже ни капли не нравится. Но больше всего я раздосадован тем, что целых две минуты размышляю над словами Дункана вместо того, чтобы тренироваться.
– К черту это дерьмо! – говорю, замахиваясь и метая топор. Как и в первый раз, он попадает точно в цель, пробивая дерево. – Давай устроим спарринг!
Я разворачиваюсь и, сняв очки, иду к рингу, решив отбросить то, за чем пришел. Но Дункан не был бы собой, если бы не догнал меня, тихо посмеиваясь.
– Не кипятись, парень, я лишь пытаюсь сказать очевидное. Девушка нравится тебе, вот и все.
Застываю на месте посреди ринга.
– Ты нарочно злишь меня, великан?
Голубые глаза смягчаются в уголках, когда что-то отеческое мелькает в выражении его лица.
– И думать не смел. – Дункан театрально прикладывает большую ладонь к могучей груди. – Но будь я трижды проклят, ведь раньше, чтобы отвлечь тебя от этих сложных гудящих железок, приходилось вырубать электричество в здании, а теперь достаточно всего одной девушки. Ты встречался с другими женщинами, но это первый раз, когда я вижу интерес на твоем лице.
«Встречался» – слишком громкое слово для коротких отношений без обязательств, в основе которых был просто секс. Все эти истории с чувствами и чем-то серьезным обычно заканчиваются разбитыми сердцами, ночными звонками, полными слез, и проклятиями. Годами я наблюдал, как Джош изнывает по девушке близкого друга, умирает от ревности и теряет себя в ком-то другом, это дерьмо не для меня – слишком сложно, а еще это признак слабости, тогда как я поклялся больше никогда не становиться уязвимым.
Конечно, я не бесчувственный робот и защищаю своих близких ценой жизни, но на этом все.
– Она – просто заноза в моем боку, – говорю, хватая со стула в углу свежие бинты и обматывая костяшки пальцев, чтобы удары не оставили видимых следов на коже. Мне понадобится все, чтобы выбить из головы этот короткий бесполезный разговор. Я так и не получил ответов, поэтому остатки беспокойной энергии планирую выплеснуть в бою.
Почти три часа спустя весь потный и истощенный направляюсь в душевую комнату за спортзалом. Одолеть Дункана – все равно, что с разбегу прыгать на огромную гору в попытке сдвинуть ее с места. Но я меньше и быстрее, поэтому несколько точных и достаточно сильных ударов все же угодили в цель, заставив его кряхтеть от боли.
Ледяная вода помогает избитому телу немного прийти в норму, а капли, спадающие на кафельную плитку, почти схожи со звуками в моей голове.
Тик-так, тик-так…
Пока я принимаю душ, перебираю способы, которыми смогу занять Наоми, заставив ее сортировать файлы или копаться в банковских счетах, полных нагромождения цифр, тогда она не будет так часто мелькать перед глазами. Я завалю ее работой по самое горло…
Вид ее тонкой шеи в моих мыслях – совсем не тот образ, который нужен, но он все равно появляется, и мой член поднимается только от представления, как она сглатывает и мышцы под полупрозрачной кожей сокращаются.
Я смотрю вниз: «Ну, привет, приятель». В последнее время стояк слишком частое явление.
– Блядь, – не верю, что делаю это, потому что происходящее уж слишком близко к выводам Дункана, но прежде чем успеваю осмыслить все до конца, одна моя рука упирается в твердую стену, а вторая опускается к члену, сжимая его до боли. Пока я двигаю ладонью вверх и вниз, ругая себя и ту, что вызвала в моей голове эту мешанину из мыслей, ее образ все ярче вырисовывается за полузакрытыми веками.
И я не могу подавить стон.
Серые глаза в этом недостижимом мираже вспыхивают нефритовыми оттенками, зрачки разрастаются, приобретая темный ореол, затягивающий меня в воронку дурных решений. Позвоночник покалывает, и это верный знак, что не потребовалось даже гребаных пяти минут, чтобы прийти к разрядке, представляя только ее горло и глаза.
Удовольствие взрывается, выплескиваясь на холодную плитку, и доказательство моей небеспристрастности смывается в канализацию, оставляя после себя легкое облегчение, смешанное с разочарованием и новой злобой.
Закрываю краны, хватая полотенце с вешалки, слишком резким движением оборачивая его вокруг талии, пока возвращаюсь в смежную раздевалку за своей одеждой.
Что-то маленькое и мягкое врезается мне в грудь, заставляя резко остановиться. Воздух покидает легкие, когда опускаю глаза вниз, видя перед собой сгорбившуюся и красную, как помидор, Наоми. Ее ошарашенный, полный паники взгляд направлен на мою голую грудь, зрачки девушки расширены так же, как в моем недавнем видении, пока она изучает некоторые татуировки, сплошь покрывающие все части тела, обычно прикрытые одеждой. Она медленно облизывает губы, проводя по ним розовым язычком, и я снова чуть не стону, потому что, клянусь, мой член опять начинает оживать.
Я пока не уверен, как отношусь к вероятности того, что она могла слышать, как я только что дрочил на нее.
– Простите, я ничего не видела. – Наоми резко зажмуривает глаза, отворачиваясь от меня и еще больше сжимаясь в размерах. – И не слышала. Честное слово. Душ в моей квартире сломался, я просто пришла сюда, чтобы… Матерь Божья, что ты несешь, Наоми… Не важно. Простите! Я ничего не слышала, – как скороговорку повторяет она, а потом пулей вылетает из раздевалки, по пути подхватив свой рюкзак, и почти врезается в дверь.
Оставшись наедине с собой, прижимаюсь спиной к стене, задирая голову к потолку, не понимая, как результаты целого утра изнурительных тренировок и получения разрядки в душе безвозвратно сгинули при одном лишь ее коротком появлении.