Линкольн
Мне нужно было уйти, как только я увидел свечение, манящее призывом сквозь жалюзи ее кабинета. Но, будучи боссом Наоми, я прекрасно знал, что большую часть ее работы можно было завершить еще к обеду. На котором она, кстати, так и не появилась. За весь день ни разу она не вышла, и я продолжал снова и снова спрашивать себя, почему мне не плевать.
Ответов, которые приходили, было много, и все они пугали меня до чертиков, а я уж было решил, что ничего в этой жизни не боюсь с тех пор, как научился отличать прошлое от настоящего, заперев свои страхи под замок. Но знание того, что Наоми, вероятно, не позаботилась о том, чтобы захватить с собой еду и прикончить ее в своем кабинете, почему-то тревожило мои внутренности. Я даже совершил величайшую в мире глупость, позвонив Элси и попросив ее принести что-нибудь съедобное, зная, что она не оставит без внимания подругу и первым делом завалит ее стол всякой выпечкой. Но Элси была занята со свадебным организатором, и я грязно выругался еще до того, как повесил трубку, чем заработал ее удивленный вздох. Решив отбросить это в сторону и оставить Наоми мариноваться со своими тараканами, которые зачем-то пытались переползти и в мою голову, я спустился в зал и там пару часов упражнялся на тренажерах. Потом вернулся к себе, захлопнув двери и опустив жалюзи, чтобы не возникало соблазна таращиться на соседнюю дверь, как какому-нибудь маньяку, ожидающему, когда его жертва выползет из укрытия.
Просто чтобы внести ясность – я не собирался ступать на неведомые земли, нарушая чьи-либо личные границы, но следующий порыв был еще менее объясним, чем все мои действия, так или иначе связанные с Наоми Рид. Я и не заметил, как мои пальцы стали набирать строчки из кодов, открывая удаленный доступ к ее компьютеру.
Первое, что появляется на экране, – широкоугольное изображение чьей-то спальни. Вид увеличен втрое, и не надо быть гением, чтобы понять – Наоми ведет наблюдение за спящей парой. Обнаженной парой. Другой на моем месте мог бы решить, что это часть извращенного фетиша или вроде того, но это было бы слишком даже для такой чокнутой девушки. Поэтому я сворачиваю окно, просматривая некоторые ее файлы, на ходу подбирая пароли к защищенным папкам, каждая из которых содержит видео, воспроизводящие по меньшей мере восемь локаций с той же женщиной, электронную таблицу с ее распорядком дня и бесчисленное множество фотографий.
Я уже знаю, что Наоми выросла в приемных семьях, как и Элси, возможно, потрепанная на вид блондинка с неаккуратным макияжем и в вульгарных платьях – ее биологическая мать, тогда это объясняет необузданный интерес Наоми. Но, не заметив внешнего сходства с аккуратными чертами лица и пепельно-русыми волосами своей подчиненной, я запускаю программу распознавания лиц и принимаюсь копать глубже, проваливаясь в кроличью нору.
Генриетта Морган – тридцатидевятилетняя бывшая модель, ныне нечто среднее между женщиной по вызову и безработной. В шестнадцать она заняла второе место на конкурсе «Мисс Алабама», после чего перебралась в Западную Вирджинию вместе с бабушкой и тетей, где продолжила посещать другие конкурсы красоты, пока не попала под подозрение в подтасовке и подкупе судей, за что вылетела из ассоциации. Несколько лет они жили втроем, пока бабушка не скончалась, оставив небольшое состояние, ставшее причиной раздора. Поделив скромные пожитки, родственницы разъехались, и Генриетта переехала в Массачусетс, попытавшись продолжить карьеру уже не юной конкурсантки.
Пролистывая файлы один за другим, не могу отделаться от гадкого ощущения грядущего пиздеца, но я должен знать, почему уже два часа кряду Наоми не закрывает это чертово окно камеры ночного видения, если только она действительно не извращенка. Понимание приходит, как только в поле моего зрения попадают снимки маленькой девочки, поразительно похожей на свою более взрослую версию. Далее идут пятнадцать страниц полицейского отчета о происшествии между учениками средней школы в Роксбери, с приложенными медицинскими файлами и подробностями осмотра, включая заключение психолога. Кирпичик за кирпичиком произошедшее выстраивается в один ряд с реальностью, и в моем горле образовывается сгусток незнакомой энергии, мешающей сглотнуть.
– Святое долбаное дерьмо, – произношу в тишине своего кабинета, потому что это единственное, что получается из себя выдавить, глядя на фрагменты жизни Наоми.
После инцидента Генриетта отказалась от девочки, выбросив ее как ненужный кусок зачерствевшего хлеба. Наоми больше не могла участвовать в конкурсах красоты, зарабатывая для своей опекунши деньги, а я мог только представить, какой ненужной и использованной она себя чувствовала после всего пережитого, когда так нуждалась в ком-то, кто должен был ее защитить и залечить любые раны, особенно душевные. Между нами не так уж много различий, остается лишь надеяться, что дальнейшая судьба была к ней благосклонна, чем за три года, проведенные с Генриеттой Морган и в окружении гиен.
Как по сигналу, курсор на экране Наоми шевелится, открывая новое окно, она шерстит даркнет и открывает старые статьи о некой семье Пэрриш – благотворителей и меценатов с собственным хедж-фондом. Такой контраст заставляет придвинуться ближе к монитору, и я изучаю новое фото с более взрослой версией девочки; она, заснятая на каком-то мероприятии, выглядит как настоящая красавица, широко улыбаясь в камеру и стоя с парой других детей. Шеренга из взрослых, разодетых, как голливудские звезды, выстроилась в ряд позади девочек, и на какой-то миг мне в глаза бросается выражение лица того, кто кажется лидером. Я уже видел такие глаза – холодные и безжалостные, почти мертвые, в сочетании с расчетливой улыбкой они делают его лицо дьявольским и даже пугающим.
Курсор начинает дрожать на месте, и это мало похоже на системный сбой, скорее на легкий тремор руки, лежащей на тачпаде. Я не даю себе времени, потому что хочу убедиться, что не ошибся, встаю и выхожу из кабинета, без стука распахивая дверь во владения Наоми. Ее глаза расширяются за секунду до момента, когда она берет свое лицо под контроль, и я вижу, как дрожит ее правая рука и подпрыгивает горло. Наоми до смерти напугана, может быть, зла, но не от моего появления, тогда я делаю шаг вперед, чтобы на всякий случай исключить этот вариант. Ее плечи напрягаются, а рука почти совершает резкий щелчок, чтобы свернуть окно, но в остальном она почти спокойна. Сомнений нет, она не хочет, чтобы я видел экран, но почему?
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю ее.
Задаю себе тот же вопрос, проклиная импульсивный порыв, заставивший вломиться без стука.
– Это мой кабинет, – говорит она, выгнув аккуратную бровь.
Я приближаюсь, снова улавливая тень страха на ее изможденном лице.
– Уже поздно.
– Ты такой наблюдательный.
– Рабочий день окончен, отправляйся домой, Наоми. Мне нужны продуктивные сотрудники, а не подобие зомби.
– Мило, что ты заботишься о своих кадрах, но я не стреляю в людей и не занимаюсь ничем важным, так что недосып никак не повлияет на мою способность раскладывать пасьянсы. – Обида в ее голосе и безжизненный тусклый взгляд заставляют мое нутро сжаться. Я – причина, по которой она до сих пор не допущена к особым заданиям, и это неоднократно вызывало разногласия между мной и Уэйдом. Но если он слепо доверяет ей, считайте его полным идиотом, я все еще придерживаюсь позиции наблюдателя.
И да, возможно, я немного зациклился на ней.
Вместо того чтобы признать вину, я веду себя как засранец.
– Пока что ты только и делаешь, что споришь, как капризный ребенок, докажи, что достаточно взрослая для серьезной работы.
Вот оно – тот блеск, что вспыхивает в ее глазах в моменты наших перепалок, возвращается, и я облегченно выдыхаю, усиливая игру, нависая над ее столом.
«Давай же, Наоми, борись со мной», – мысленно прошу, глядя, как пульс чуть быстрее бьется у основания ее тонкой шеи, пока она делает медленные глубокие вдохи, чтобы выровнять его.
– Знаешь, думаю, ты прав, – удивляет она, в два щелчка выключая компьютер, и я почти удерживаю себя от того, чтобы встряхнуть ее. Это не похоже на Наоми ни капельки. Она не спорит, не язвит и, мать его, подчиняется, вставая и начиная собирать свои вещи. – Вот, я иду домой, смотри.
Я не могу оставить это так, мне нужно узнать, что в последнем фото заставило ее потерять часть себя в моменте и стать такой замкнутой. Не помогает и то, что найденные мною отчеты заставляют видеть Наоми совсем в другом свете, и я бы предпочел никогда не знать всего этого, но память не так-то просто стереть одним лишь усилием воли.
– У тебя появилась машина? – Я знаю ответ, но все равно спрашиваю.
– Ты же знаешь, что нет, а что? – почти безразлично отвечает она, останавливаясь у лифта.
– Я отвезу тебя домой. Уже поздно. – Нажимаю на кнопку, чтобы занять руки, пока жду хоть какой-нибудь комментарий, но все, что она делает, – молча ждет, а потом заходит в кабинку, прислоняясь спиной к холодному металлу. Она выглядит такой маленькой в отражении в зеркале по сравнению со мной, смотрит в пол и, кажется, находится вообще где угодно, только не здесь. Никогда не думал, что скажу это, но меня бесит эта ее сторона, я хочу вернуть ту выскочку и занозу обратно. – Забавно, – говорю, идя следом за ней по парковке.
– Что забавно?
– То, что ты не возражала целых пять минут.
Она даже не закатывает глаза, открывая дверь и забираясь в салон, а мне хочется хлопнуть дверью в знак протеста. Какого хрена вообще происходит?
Я знаю, что может вызвать ее реакцию, поэтому включаю радио на частоту, которая чаще всего ей не нравится, но она откидывается на сиденье, вслушиваясь в слова исполнителя, и это последняя капля в переполненной чаше моего терпения.
Выкручиваю руль, паркуясь на обочине, а потом разворачиваюсь так, чтобы видеть все ее лицо.
– Какого хрена, ты думаешь, что делаешь? – Возможно, я перегибаю палку, и она просто вымоталась, но даже тогда ее поведение все равно странно. Может, она заболела, а я зря набрасываюсь с расспросами, как последний идиот?
– Я ничего не делаю.
Вот уж хрен!
– Не играй со мной, Наоми. Ты не споришь, не обзываешь меня и вообще ведешь себя не как обычно, засиживаешься допоздна, чего ты добиваешься?
– Я просто хочу домой, вот и все. – Ее голос дрожит, и у меня возникает новое желание притянуть ее к себе и просто обнять, потому что я вижу уязвимую часть ее души, которая нуждается в том, чтобы ее согрели. Но, скорее всего, после нелепых нападок и нашего обычного общения за пределами этого вечера я где-то в самом конце ее списка людей, которых она выбрала бы для утешения, если вообще в него попадаю.
Заведя мотор, я несколько минут обдумываю все, что узнал и увидел, а потом решаю, что единственный способ разгадать правду может быть только через сближение с ней. Напрасно я пытался держать ее подальше, это с самого начала было дурацкой затеей, но теперь возникла новая переменная, включающая в себя чудовищную часть ее прошлого и то, что все еще скрыто от меня.
– Завтра ты получишь задание. – Наоми в неверии смотрит на меня, словно пытаясь разгадать шараду, но ее нет, я действительно дам ей работу и буду следить тщательней.
– Что заставило тебя передумать? – спрашивает она, пока я смотрю в эти бесцветные глаза, разрываясь между тем, чтобы дать честный ответ и солгать. Выбираю второе, решив, что правда оттолкнет ее теперь, когда этот вариант неприемлем.
Машина останавливается, и я снова смотрю на нее, впитывая тень одиночества, которое, скорее всего, ждет ее дома. Так же как лжец узнает лжеца, потерянный человек сразу замечает другого такого же хаотично дрейфующего в пространстве. Это было ясно с первого дня ее появления в «Стиксе», а сегодня я лишь увидел несколько подтверждений своей теории, вот почему меня тянет узнать ее, даже когда рациональная часть мозга этому противится.
– Доброй ночи, Наоми, – говорю, прежде чем перегнусь через консоль и совершу какую-нибудь глупость вроде запоздалых объятий или, не дай бог, поцелуя.
– Сладких снов, Ботаник, – выпрыгивая из машины, бросает она, и я улыбаюсь, потому что это прозвище показывает, что еще не все потеряно. Уверен, это ее нестандартная, понятная только нам двоим благодарность за мое обещание.
Она даже не знает, что эта услуга не для нее, а для меня и моей более темной сущности, которой не понравилось видеть ее сломленной.