Линкольн
Кажется, вот-вот начнется гроза, о чем свидетельствуют раскаты грома в небе надо мной, но так темно, что почти не разобрать очертания туч. Вспышки света, как огни стробоскопов, мелькают перед глазами; инстинктивно протягиваю руку, чтобы поправить очки, но тут же понимаю, что, должно быть, потерял их в суматохе. Неосторожное движение причиняет боль, отдаваясь в легких, передо мной появляется размытая фигура, стоящая на коленях, она заслоняет обзор на небо.
– Давай дыши, парень! – просит кто-то, нажимая на мою грудь двумя руками. Кашляю, чувствуя, как по лицу ручьями стекает вода, и делаю глубокий, полный жжения вдох. – Вот так, молодец, боец! Ты будешь жить. Принесу аптечку.
Фигура похлопывает меня по груди и поднимается, а ее заменяет другая, скорчившаяся и содрогающаяся.
– Черт тебя дери! – Это голос Джоша. Он дважды всхлипывает, сердито ударяя по земле кулаками, а потом падает на задницу и рыдает, добавляя сквозь прерывистые вздохи: – Я думал, ты погиб.
Только тогда события последних нескольких часов вереницей обрушиваются на все еще затуманенную голову.
Футбольный мяч попадает в окно первого этажа миссис Уилкинс, разбивая стекло, мы хохочем, пока несемся, перепрыгивая через соседские ограждения, боясь быть замеченными. Джош умоляет родителей разрешить нам ночевку у него дома. Мама улыбается, целуя меня на пороге, и просит не опаздывать к завтрашнему семейному обеду в честь папиного повышения. Смущенно вытираю щеку тыльной стороной ладони по пути к дому Джоша, пока он демонстративно целует воздух, передразнивая акт родительской любви и насмехаясь. Грязный фургон с логотипом кошачьего корма останавливается в конце улицы, но мне не до него, мы спешим к бассейну в доме Холлов, чтобы смыть с себя липкий пот и грязь, оставленные обычным мальчишеским днем. Пока родители Джоша радуются, что им удалось быстрее обычного отправить нас спать, мы едим чипсы прямо на кровати, и я трижды обыгрываю Джоша в приставку. После чего прислушиваюсь к стрекотанию сверчков за окном и звукам проезжающих машин, проваливаясь в сон…
Крики миссис Холл и звон бьющегося стекла, который поначалу принимаю за не слишком виртуозную месть миссис Уилкинс. Звуки стрельбы и приклад пистолета, бьющий меня по виску. Темнота. Покачивания фургона на ухабах, тихий плач девочки в углу этой маленькой железной тюрьмы, воняющей бензином. Дверь фургона открывается, нас тащат по сырым камням в сторону большого грузовика, в нос ударяет запах соленой воды и водорослей. Ноги скользят, заплетаясь, и грубая рука толкает меня вперед, так, что чуть не падаю на колени. Передо мной еще несколько детей разных возрастов, все они выглядят перепуганными… Хлопки, яркий свет, грохот выстрелов, крики мужчин и вода…
Все это похоже на какой-то сумбурный сон, какие обычно снятся слишком жаркой ночью, после них болит голова и путается сознание. Но сейчас у меня только звенит в ушах и горят легкие, а в горле першит, как после сильной рвоты.
– Что случилось? – хриплю, поворачиваясь на левый бок, пытаясь разглядеть выражение лица Джоша. За его спиной полыхают грузовые контейнеры, в которые нас запихнули после прибытия в порт. Снова слышу раскаты грома, но никак не могу сообразить, почему они раздаются не с неба. Джош поднимает на меня покрасневшие зеленые глаза, качая темно-русой головой.
– Ты чуть не утонул, – тихо признается он. – Если бы не они…
Прослеживаю глазами в направлении группы мужчин, которая все еще вне фокуса, но даже без очков вижу крепкие фигуры в темной форме, напоминающей армейскую. Несколько человек окружили контейнеры, пытаясь потушить пожар, еще трое оказывают первую помощь другим детям, закутывая их в пледы и осматривая повреждения. И только один человек во всем этом адском хаосе по-настоящему привлекает мое внимание.
Звон металла оглушительным крещендо разносится по территории порта, и вот тогда до меня доходит, что это вовсе не гром. Огромный мужчина стоит в нескольких ярдах от нас, небрежно ухватившись за рукоятку топора своей гигантской рукой, а потом подключает вторую, делая замах и снова опуская на корпус грузового отсека орудие, предназначенное для рубки дров. В месте удара с невероятной легкостью появляется новая дыра, словно кто-то взял карандаш и ткнул им в листок бумаги, пробив насквозь.
Не знаю, что именно так завораживает меня в этом зрелище, но я неотрывно наблюдаю, как тяжелые удары снова и снова обрушиваются на металлический контейнер, превращая его стену в ничто. Великан будто вскрывает консервные банки, проверяя, что находится внутри, пока его товарищи обыскивают порт. Вот бы у меня было столько же силы, чтобы дать отпор, когда на нас напали. Тогда мистер и миссис Холл были бы живы, а мы бы не угодили в это подобие ада.
Некоторое время я прихожу в себя, пока люди, спасшие нас, заносят меня и Джоша в какие-то списки. Точно не могу сказать, сколько времени проходит, прежде чем сажусь, пробегая глазами по лицам спасенных детей: я хорошо их запомнил, несмотря на темноту, в которой нас удерживали. Мне нужны очки, черты расплываются, я прищуриваюсь.
– Кого-то не хватает, – пересчитываю про себя «один, два, три, четыре, пять…». – Нас было восемь.
Джош кривится, помогая мне встать, когда к нам подходит мужчина на вид за сорок. Почему-то мне кажется, что именно он тут главный, у него армейская выправка и точеные черты лица. Он снимает с головы кепку, вытирая пот со лба ее задней стороной, в светлых волосах виднеется проседь, а глаза теплого карего оттенка тщательно изучают наши лица, прежде чем он бесцеремонно произносит слова, навсегда меняющие мою жизнь.
– Меня зовут Каллум Роддс. Нам только что доложили, что ваши семьи были убиты, мне очень жаль. – Я уже видел подобное. В драматичном кино обязательно есть момент в больнице, когда врач выходит к родственникам пациента, чтобы сообщить ужасные новости о его кончине, но эта сцена кажется совсем не такой. Вместо того чтобы расплакаться, как это делает Джош, я впиваюсь взглядом в говорящего и выплевываю:
– Вы лжете… – Но, даже не договорив, понимаю, что, скорее всего, это я пытаюсь обмануть себя. Мы слышали крики внизу перед тем, как нас похитили, потом в грузовике Джош прошептал, что видел обездвиженные тела и кровь, глупо думать, что люди, очевидно зарабатывающие киднеппингом, оставят свидетелей. Но несмотря на все это, мой мозг цепляется за любой шанс опровергнуть сказанное. Вероятно, этот мужчина подумал, что мы братья, значит, все в порядке, делаю расслабляющий вдох. – Моих родителей там даже не было.
Роддс тяжело вздыхает, снова надевая кепку.
– Но мы прослушали разговоры полиции, те люди уже побывали в твоем доме. Мне очень жаль, малыш.
– Иди к черту! Никакой я тебе не малыш! – Первое в жизни ругательство слетает с моих губ поразительно легко, когда оскаливаюсь и отталкиваю мужчину с дороги, даже не дослушав его следующие слова, и, спотыкаясь, подхожу туда, где здоровяк кромсает железо в клочья. Я не собираюсь слушать.
Все, что вижу, – красная пелена, мною движет слепая ярость и желание разрушить что-нибудь до основания. Я никогда не был жестоким, учителя в школе всегда расхваливали меня как самого чуткого и доброго ребенка во всем Андовере, а мама говорила, что у меня необъятной величины сердце, способное на сострадание и предназначенное для великих дел.
Но все это отходит на задний план, когда я с силой вырываю топор из рук гиганта, чувствуя его неподъемный вес. Должно быть, адреналин разливается по мне, заставляя замахнуться и ударить со всей силы, обрушивая на несчастный грузовой контейнер всю свою злость. Металл поддается и тает как масло под натиском острого лезвия, но это не помогает. Тогда я делаю еще один замах и издаю истошный вопль, снова ударяя по образовавшемуся отверстию. Искры рассыпаются перед глазами, как звезды. За моей спиной раздается шумная возня, слышу приглушенные крики Джоша, зовущего меня по имени, но не могу перестать ковырять огромную дыру, похожую на кровоточащую рану, растущую внутри меня. Черная пустота, прикрытая ржавым металлом, которую выпускаю с каждым новым ударом, затягивает в свой плен, пока я бью с новой силой, разрывающей мою душу на осколки, представляя на месте груды железа головы тех, кто разрушил мою жизнь.
Гудение процессоров успокаивает нервы, в отличие от Джоша, я люблю эти монотонные звуки не меньше, чем младенцы обожают засыпать под белый шум. К своему тридцати одному году я уже испробовал десятки вещей, помогающих усмирить бурю, бушующую внутри. Поэтому, когда пара недотеп из числа новобранцев устраивают перепалку в коридоре, я лишь молча встаю, закрывая дверь в свой кабинет, чтобы вернуться к наблюдению за объектом, фиксируя последние перемещения, рассчитывая потом передать их группе захвата.
За дюйм до благословенного щелчка в замке в просвет между дверью и проемом влезает татуированная рука с полдюжиной кожаных браслетов, и я издаю вымученный стон.
– Собираетесь устроить спарринг, спуститесь на этаж ниже, пока я не выбил дерьмо из вас двоих прямо тут в коридоре, – ворчит Уэйд, бросая зрительные кинжалы в сторону своих подчиненных, те прекращают кричать друг на друга, не желая злить босса, и замирают, почти растворившись на фоне стены. – Работайте, придурки! – бросает он перед тем, как протиснуться в мой кабинет и с широкой идиотской улыбкой закрыть дверь изнутри.
– Я собирался поработать, – многозначительно указываю взглядом в сторону стола перед пятью мониторами, пока возвращаюсь на свое место.
– А я, как твой начальник, пришел с проверкой, – ухмыляется Уэйд, плюхаясь на свободный стул и закидывая ноги в тяжелых черных ботинках на мой стол. Он всегда так делает, чтобы дополнить свой расхлябанный рокерский образ, так не соответствующий должности.
Люди привыкли считать, что некто, стоящий во главе организации, кишащей высококлассными борцами с беззаконием, должен быть облачен в костюм-тройку, как Джош, или, на худой конец, в боевую форму, как большинство служащих. Так вот Уэйд плевал на их мнение с высоты городской ратуши, одеваясь как более молодая и опрятная версия Джонни Деппа и окрашивая волосы во всевозможные цвета, меняющиеся с завидной регулярностью. Проще поверить в то, что преступник здесь именно он.
Если бы кто-нибудь увидел нас вместе, он бы решил, что мы олицетворение праведника и грешника. В отличие от природы темноволосого и черноглазого Уэйда я – блондин с серыми глазами, в основном ношу простые рубашки и однотонные футболки с длинным рукавом, стрижку-британку[1], а еще по некоторым соображениям большую часть времени предпочитаю очки в квадратной оправе. Первое впечатление, которое я произвожу на окружающих, как правило, ни хрена не соответствует правде, но мне ни к чему переубеждать тех, кто делает выводы о человеке лишь на основе внешнего образа. Для всех в нынешнем составе бостонского филиала «Стикса» я не более чем взломщик, хакер[2], ищейка, торчащий за компьютером от рассвета до заката и предпочитающий уединение, когда обстоятельства позволяют. Лишь три человека в курсе того, какие отпечатки прошлое оставило на моей душе.
Теперь я вместе с Уэйдом и Джошем стою во главе организации наемных убийц, в числе которой люди, способные разыскать самых отъявленных ублюдков общества и филигранно закопать их глубоко под землю. Мы прячем от общества любые признаки своего существования. В отличие от дерьмово работающей полиции мы – тени, обволакивающие зло и заставляющие его исчезнуть, чтобы простые граждане могли спать спокойно.
– Слышал, ты набрал команду новобранцев, – говорит Уэйд, прерывая поток моих мыслей. Пока я регистрирую данные со спутника и перенаправляю их в отдел профайлеров, чтобы те могли использовать программу распознавания лиц и движений. – У меня есть отличная кандидату…
– Даже не начинай. – Оторвавшись от экрана, я смотрю на друга взглядом, отвергающим любые предложения. В основном потому, что уже знаю, что у него на уме. Погрешность моей работы в том, чтобы все знать наперед.
– Девчонка хороша, признай это. – Уэйд неотрывно наблюдает за моей реакцией, пока достает из кармана лакричную конфету, снимая обертку, и засовывает ее в рот. Еще до того, как я набираю в грудь воздуха, чтобы перечислить все «против», он считает нужным добавить: – В любом случае я уже нанял ее.
Мои руки, лежащие поверх модернизированной клавиатуры, сжимаются в кулаки, напряжение внутри растет. Я нечасто даю волю злости, особенно при зрителях и после стольких лет работы над собой, но с момента, как Наоми Рид появилась в моей жизни, я то и дело чувствую, как самоконтроль капля за каплей покидает мое тело. Это, по сути, не ново, и, прекрасно зная свои границы, я предпочитаю держаться подальше от пульсирующего азартом перебранки источника, нарушающего мое душевное равновесие.
Двадцатитрехлетняя маленькая выскочка, ростом чуть выше пятилетки, а весом едва ли доходящая до девяноста фунтов, несколько месяцев назад бесцеремонно вломилась в мою отлаженную систему и оставила треклятое вирусное сообщение, которое по сей день мелькает на обратной стороне моих век, когда я просто моргаю. Поэтому вместо того, чтобы сейчас сделать это, сняв очки и стиснув переносицу двумя пальцами, поглубже вдыхаю, прислушиваясь к гудению сервера и отворачиваясь обратно к монитору, всем видом показывая свое отношение к решению, принятому Уэйдом.
– Не интересно.
– Конечно. Просто к сведению, теперь она будет работать в соседнем кабинете.
Один, два, три, четыре…
Отсчитываю про себя.
Зачем вообще Джош притащил ее в «Стикс»? Ах, ну да, точно, потому что он до смерти влюблен в свою девушку Элси, чьей близкой подругой и является Наоми. Он бы прополз голышом по битому стеклу ради объекта своей одержимости, и когда на горизонте возникла угроза, а щуплая хулиганка с огромными серо-зелеными глазами помогла спасти жизнь Элси, все было решено. Теперь Наоми стала не просто частью компании, но и той погрешностью, что вечно путалась под ногами, сносила все к чертовой матери, как смертоносный компьютерный вирус, подрывала мой авторитет перед другими членами организации, взламывая мои коды и меняя их на свои ради спортивного интереса. А в качестве завершающего штриха вызывала у меня зуд, с мягкой хрипотцой произнося прозвище, которое для меня придумала.
Ботаник.
Чертов воспаленный мозг на повторе воспроизводит в уме звук ее голоса, и мой предательский член оживает, так и не научившись считывать мое раздражение по поводу этой женщины. Да, в вопросах, касающихся Наоми Рид, наши с ним мнения кардинально расходятся, и это еще одна причина для того, чтобы не видеть ее до конца своих дней.
Как бы противореча всему вышесказанному и обдуманному, стеклянная входная дверь резко распахивается, чуть не слетая с петель, и та, из-за кого я никак не могу собраться на протяжении нескольких недель, врывается в кабинет, как будто ей тут самое место.
– Уэйд, я везде тебя ищу, – запыхавшись, тараторит она, даже не глядя в мою сторону. – Кажется, есть зацепка по твоему байкеру.
Мой друг выпрямляется, на секунду переставая жевать конфету, его глаза вспыхивают озорным блеском, когда он резко вскакивает на ноги, стремительно покидая кабинет. Но вот мое раздражение никуда не девается, а лишь усиливается, ведь я искал хоть что-нибудь на этого парня гребаную вечность, а треклятая Наоми, кажется, сделала это, не успев выпить свой утренний смузи, или чем она там питается, чтобы выглядеть такой болезненно тощей.
– Сделай одолжение, – пересиливая себя, как можно вежливей произношу. – Больше никогда не заявляйся в мой кабинет без стука.
На секунду удивление вспыхивает в ее глазах, когда она оглядывается на прозрачную дверь, как бы говоря: «Ты же видел меня, чудак». Но вместо того, чтобы злобно оскалиться, как она обычно делает, Наоми натягивает на лицо милую улыбку и посылает в мою сторону воздушный поцелуй, прекрасно зная, что выиграла очередной раунд.
– И тебе доброе утро, Ботаник.
Затем поворачивается на пятках и выскальзывает в коридор, нарочно оставляя дверь открытой, пока я гадаю, как она провернула этот финт с информацией, изо всех сил пытаясь игнорировать вызванный ее появлением стояк.
Это будет чертовски долгий день.