Когда Вивьен вышла из самолета в аэропорту Чампино на окраине Рима, она сразу почувствовала, что одета чересчур нарядно, и не только из-за весенней погоды. Пегги Гуггенхайм позвонила из Венеции и предложила костюмы для поездки Вивьен в Рим, но одежда для Пегги была формой художественного самовыражения: яркие узоры, причудливые украшения и свободный, удобный крой, замаскированный эффектными линиями. А Вивьен, окруженная на работе мужчинами, использовала моду, чтобы почувствовать себя более уверенной. Судя по переполненному терминалу аэропорта, самообладание было далеко не так важно для молодых и модных итальянок. Повсюду мелькали голые плечи и ноги, и первое, что Вивьен поклялась себе купить в Риме, – это облегающую футболку в американском стиле и платье на бретелях.
Выйдя на послеполуденное солнце, Вивьен заметила старый военный джип, который ей было велено отыскать. Водитель, приветливый мужчина со смуглой средиземноморской внешностью, улыбнулся очень по-американски и, выпрыгивая из машины, весело помахал рукой:
– Привет, Вивьен, верно?
Она кивнула и с радостью позволила ему забрать у нее два тяжелых чемодана, набитых ее любимыми книгами.
– Я Леви Бассано. Запрыгивайте.
Запустив двигатель, Леви кивнул на сумку-холодильник на заднем сиденье:
– Хотите кока-колы?
Вивьен улыбнулась:
– От старых привычек трудно избавиться?
Он улыбнулся в ответ:
– Особенно таким твердолобым американцам, как я.
Вивьен почувствовала облегчение, услышав его живую речь: в конце концов, он должен был стать ее партнером по написанию текстов. Леви также не проявлял никакой внешней бравады, с которой она часто сталкивалась в общении с мужчинами и которая оказывалась впоследствии чистым притворством. Во время своего пребывания в Италии Вивьен намеревалась решительно исправить свою личную жизнь, а также сценарий Дугласа Кертиса, но в случае с Леви она сразу поняла – как всегда можно понять обратное – романтики не будет.
– Вас зовут Бассано – это итальянское имя?
– И еврейское. Мои родители родились здесь.
– Значит, вы можете мне переводить.
– Что-то подсказывает мне, что вы быстро освоитесь. Говорят, что мой итальянский così così[9]. Вы впервые в Италии? – спросил он, не выпуская сигарету изо рта.
– Да, вообще я впервые уехала из Англии. А вы давно здесь?
– С войны.
– В самом деле? Вы выглядите таким молодым.
Он ухмыльнулся:
– Я соврал, чтобы попасть на фронт. Я встретил Кертиса на крейсере, направлявшемся в Салерно, – это был мой первый выезд из дома. Он был командиром нашего полевого фотоотряда. Мы снимали кадры для новостных роликов и прочего, двигаясь позади войск, – ну, большую часть времени. С тех пор Кертис присматривал за мной. – Он бросил на нее быстрый взгляд. – Вот так я и получил эту работу. Ведущего сценариста вызвала в суд КРНД – Комиссия по расследованию неамериканской деятельности, и Кертис каким-то образом узнал, что я следующий. Смешно сказать, но здесь я в большей безопасности.
– А я жалела себя, потому что моя пьеса провалилась.
– Кертису понравилось то, что он прочитал. «Эмпиреи». Он говорит, что вы мастер по части диалогов и концовок, и мы отчаянно ищем что-то подобное.
– Вы давно готовитесь к съемкам?
– С начала года. Мы с Кертисом прилетели вместе. Начнем только в апреле, хотя наша звезда, мисс Клаудия Джонс, уже здесь, на других съемках. Она будет рада увидеть женское лицо. На студии их не хватает, за исключением, как ни странно, монтажниц.
– Монтажеров?
– Угу. К тому же теперь вы должны знать, что все мы родственники друг другу.
– Одна большая счастливая семья.
Он рассмеялся:
– Я бы так не сказал.
Киностудия «Чинечитта» была построена в 1930-х годах бывшим фашистским правителем Бенито Муссолини под лозунгом «Кино – самое мощное оружие». Семьдесят три здания – павильоны, рестораны, офисы, бассейны – возвышались над лесом огромных пиний в нескольких минутах езды к югу от центра Рима.
Вивьен удивилась, увидев похожие на казарменные ворота, когда джипу помахали, чтобы он проезжал. На самом деле, вся окружающая архитектура была внушительно квадратной («Они называют ее рационалистической – забавное слово для кинобизнеса», – объяснил Леви), что, по мнению Вивьен, подходило для студийного комплекса, основанного Муссолини в пропагандистских целях. На первоначально розовых оштукатуренных стенах, которые со временем выцвели до неузнаваемого цвета, все еще виднелись отверстия от пуль, выпущенных сначала немцами, а затем союзниками. За десятилетие, прошедшее с окончания войны, Италия стала вторым по величине производителем фильмов в мире. «Чинечитта», со своими девятью павильонами и девяносто девятью акрами открытых площадок, выпускала в год более сотни фильмов и была центром этого киномира.
Леви заметил выражение лица Вивьен.
– Я знаю, это не очень роскошно. Они берегут все это для декораций Древнего Рима. – Затем он взглянул на ее туфли на высоком каблуке. – Нам еще далеко. Джип я взял напрокат, может быть, мы сможем найти вам велосипед?
– С удовольствием.
Он повел джип по узкой улочке, по обеим сторонам которой возвышались здания ржавого цвета.
– Это teatros, павильоны. Наш – пятый. Кертис встретил бы вас сам, но его жена приехала на день раньше.
– Надеюсь, я никому не помешала?
Леви снова ухмыльнулся:
– Не беспокойтесь об этом.
Дуглас Кертис ждал их в конце длинного коридора, держа в одной руке сценарий, а в другой – нераскуренную сигару. У него было приятное морщинистое лицо с обвисшими щеками, коротко подстриженные седые волосы и легкая щетина. Недавно Кертис заключил соглашение о совместном финансировании двух картин с крупнейшей продюсерской компанией Италии «Минотавр», которое предоставило ему значительные налоговые льготы, а также доступ к знаменитой киностудии «Чинечитта».
Пегги объяснила Вивьен, что Дуглас – редкий зверь в Голливуде: режиссер, владеющий собственной продюсерской компанией. После войны он многое оставил, кроме своей набожной жены-католички, которая отказывалась его отпускать. Сам Кертис не мог инициировать бракоразводный процесс в Калифорнии, если у него не было на то оснований, которых благочестивая Мэри Кейт также никогда бы ему не дала. Это сделало Кертиса еще большей аномалией в Голливуде: влиятельный человек, который не может развестись.
– Он доставил вас сюда целой и невредимой. – Кертис тепло улыбнулся, пожимая Вивьен руку.
– Это только начало, – ответила она с улыбкой. Сквозь длинное стеклянное окно кабинета она увидела женщину лет пятидесяти пяти, одиноко сидевшую за центральным столом с четками на шее.
– Познакомьтесь с Мэри Кейт. – Кертис жестом пригласил Вивьен пройти вперед, но ей было неловко так скоро знакомиться с семьей своего нового босса. Когда Кертис представил ее, женщина осталась сидеть, оценивая Вивьен опытным взглядом собственницы.
– Вчера поздно вечером Баумгартнера вызвали в суд. – Кертис бросил сценарий на массивный стол из красного дерева и раскурил сигару. – Мы вытащили тебя как раз вовремя, малыш.
Леви вздохнул:
– Это, должно быть, какая-то невероятная удача – соврать о своем возрасте, чтобы записаться в армию и все равно считаться предателем.
– Или записаться в армию на следующий день после Перл-Харбора, имея четверых маленьких детей. – Кертис постучал пальцем по тексту рядом с собой. – Бросить кого-то за решетку за то, что он был самим собой, – разве не против этого была затеяна вся эта чертова война?
Во время их поездки на джипе Леви был необычайно откровенен с Вивьен о своих политических переживаниях. В КРНД на него обратили внимание, когда узнали, что в детстве он бывал в «Киндерленде», летнем лагере для евреев, входящем в Международный орден трудящихся[10]. Правительство США только что закрыло и ликвидировало МОТ из-за обвинений в коммунизме; тем временем расследование комитета Палаты представителей по делам «детей в красных подгузниках»[11] распространилось на отдыхающих в лагере «Киндерленд» с родителями, придерживавшимися левых взглядов, среди которых были мистер и миссис Бассано. Переезд в Италию был попыткой Кертиса обезопасить их сына-сценариста.
Кертис попросил Леви отвезти Мэри Кейт на исповедь в собор Святого Петра, а сам решил показать Вивьен студию. Они вместе прогулялись по импровизированным улицам, которые казались невыносимо узкими из-за сорокафутовой[12] высоты павильона и толп людей, собравшихся на каждом углу. В театре Вивьен привыкла видеть, как актеры в перерывах между выступлениями густо накладывают грим, но здесь люди целый день ходили в костюмах, ожидая своего звездного часа на экране. Вид гладиаторов, ковбоев и клоунов, болтающих с танцовщицами, монахинями и рабынями, вызывал диссонанс, как и само расположение студии в пустынном пригороде. Проезжая через парадные ворота, Леви указал Вивьен на длинную очередь статистов, из которых итальянскую актрису Софи Лорен отобрали на неуказанную в титрах роль в фильме «Камо грядеши?». На заднем плане Кертис показал Вивьен декорации, оставшиеся от того блокбастера, а также гигантского троянского коня, которого собирают для нового фильма о Елене Прекрасной.
– Дебора Керр, Хамфри Богарт, Грегори Пек, Одри Хепберн, Ава Гарднер, Монтгомери Клифт, – все они снимались здесь в последнее время. Это самая большая студия в Европе.
– Леви предложил покататься здесь на велосипеде.
Кертис кивнул.
– Я уверен, что мы сможем раздобыть что-нибудь из реквизита. Итак, давайте дадим вам несколько дней, чтобы освоиться, и увидимся в понедельник бодрыми и с утра пораньше. Где-то в десять, – добавил он. – Нам особенно нужна помощь со сценами в полицейском участке. Мне нравится, как вы изображаете людей, ссорящихся на работе. Очень реалистично – как будто вы сами это пережили, – сказал он, подмигнув. – Я попрошу ассистентку принести вам копию сегодня попозже – сценарий меняется каждый час.
– Леви говорит, что у Кинга Видора те же проблемы с «Войной и миром».
Кертис вздохнул.
– Наш фильм – не «Война и мир».
– Вы задаете вопрос, который не так прост.
Вивьен пристально посмотрела на пожилого итальянца, сидевшего за столом. В подставке стоял национальный флажок, а под пресс-папье из муранского стекла было очень мало бумаг. Она записалась на прием к министру здравоохранения месяцем ранее, на той самой неделе, когда получила запоздалое известие о том, что Дэвид был депортирован из Северной Африки в Италию в качестве военнопленного.
– Я ценю вашу любезность. И конечно, я ценю ваше время. Но, конечно, вы понимаете мое желание узнать как можно больше о судьбе жениха и его пребывании здесь.
– Мы предоставили вашему правительству все, что у нас есть.
– Это было много лет назад. С тех пор все могло измениться.
– Вы не являетесь близкой родственницей.
– Мы должны были пожениться. Итальянцы с большим трепетом относятся к обрученным.
Чиновник улыбнулся ее настойчивости.
– Мы чтим статус брака, sì[13], но ваш случай не совсем такой, это не… – Он беспомощно развел руками: жест, который Вивьен уже не раз видела в первые дни своего пребывания в Риме. – Вы говорите, что он был схвачен в Африке…
– В Ливии, недалеко от порта Тобрук.
– Вместе с тридцатью тысячами других людей.
– Семье сказали, что он был депортирован на грузовом судне, направлявшемся в Италию.
Он пожал плечами.
– Как вы знаете, британцы разбомбили и эти корабли тоже.
Тогда Вивьен поняла – возможно, он все еще ненавидел ее страну, несмотря ни на что. Это было неуловимо, но многое объясняло. Когда в Риме они начали разговор о войне, Леви предупредил ее, что никогда нельзя сказать, кто был фашистом, кто помогал нацистам, а кто сопротивлялся и тем и другим.
– Во время войны мы поделились нашими данными с вашим отделом по делам жертв, – продолжил служащий. – Семьдесят пять тысяч военнопленных, половина из которых сбежала.
– И еще пять тысяч до сих пор числятся пропавшими без вести.
Он поднял ладони вверх, как будто физически отгораживаясь от ее просьбы. Вивьен не понимала его безразличия – она скорее думала, основываясь на опыте, что мужчины здесь сразу обратят на нее внимание.
– Мы все перевернули. Пятьдесят тысяч человек были отправлены в Германию. Попытайте счастья там.
– Я не понимаю. – Но она на самом деле понимала. Он хотел, чтобы о войне больше никогда не упоминали, что было странно, учитывая его звание и должность в архивах итальянской армии. Она могла только гадать о том, что он, возможно, пережил во время войны или позволил другим пережить, но это был самый большой урок, который он, по-видимому, извлек.