– Арестовали Нино!
Вивьен катила на своем велосипеде в столовую, чтобы пообедать, когда услышала крики. Взглянув на узкую дорогу, ведущую к студии, она увидела, как члены съемочной группы пихают друг друга, чтобы лучше видеть, а двое полицейских проталкиваются сквозь толпу, зажимая между собой скандально известного режиссера в наручниках.
Вивьен еще не была представлена Нино Тремонти, который на прошлой неделе вернулся в «Чинечитта», чтобы приступить к съемкам своего следующего полнометражного фильма. Однако ассистентки только и говорили о нем. Им нравился его нравственный пыл, его непримиримость и его роскошная шевелюра. Эти молодые женщины без умолку хвалили всех на съемочной площадке – от священников с лицами херувимов и властных кардиналов до смуглых членов съемочной группы и независимых режиссеров-идеалистов, – но больше всего восхищались Нино.
Репутация Нино как человека с чрезмерно высокими моральными принципами действовала на ассистенток как вызов, поскольку их собственные пренебрежительные жесты никогда не могли сдержать мужчин из съемочной группы. Он возвышался над другими мужчинами на студии и в прочих отношениях: его рост превышал шесть футов[34], а в пышных темных волосах всегда прятались маленькие металлические очки. Ассистентки называли его прическу percorso – дорожка, по которой можно пробежаться пальцами. Нино каждый день носил одну и ту же стандартную оксфордскую рубашку, брюки-чиносы, кожаные мокасины и разноцветные шелковые галстуки. Это было странное сочетание: без прикрас и с оттенком причудливости. Так можно подытожить образ Нино Тремонти. На съемочной площадке ходили слухи, что его отец, принц, в начале века обратился к социализму, раздал все, кроме своих дворцов, а затем оставил их на разорение своим многочисленным собакам.
– Неудивительно, что сын стал сценаристом, – любил повторять Кертис.
Полицейские тащили Нино дальше по проспекту к Вивьен, которая отставила свой велосипед в сторону, чтобы освободить им дорогу. Казалось, Нино нисколько не смутила суета, он шел с высоко поднятой головой и позволил одному из полицейских предложить ему сигарету. Вивьен не могла не задуматься о явных противоречиях, присущих Италии: бывший фашистский режим, который каким-то образом трансформировался в мнимую демократию, находился под сильным влиянием церкви, все подвергавшей цензуре, и без особого энтузиазма управлялся полицией. И все же единственное, к чему все они относились серьезно, – это кино.
Итальянское кино было крупным национальным работодателем (давало работу почти половине Рима), ценным экспортным товаром и надежным барометром национального настроения. В результате все представители власти, как церковной, так и государственной, уделяли ему пристальное внимание. Должно быть, кто-то в Ватикане заполучил в свои руки последний сценарий Тремонти, подробно описывающий «ночь римского razzia[35]». Это была ужасающая облава на евреев, проведенная шестнадцатого октября 1943 года немцами, только пришедшими к власти на юге Италии, а реакция Ватикана на это осталась неясной и в лучшем случае противоречивой.
Проходя мимо с сигаретой в зубах, Нино в последний момент обернулся, чтобы взглянуть на Вивьен. Сцена произошла так быстро, что она едва успела ее осмыслить. Она была поражена его внешностью, – а он, по-видимому, узнал ее. Затем, так же быстро, как взглянул на нее, он отвел глаза, и неясно было, какие эмоции он испытал в тот момент. Если бы она знала его получше, то, как ни странно, сочла бы этот взгляд выражением отвращения.
Съемочная группа теперь следовала за размеренной поступью троицы, причем Нино был на голову выше своих похитителей. Леви и Кертис вышли из Teatro 5, чтобы присоединиться к Вивьен, стоявшей на обочине дороги и наблюдавшей за происходящим.
– Это что? Третий раз в этом году они кого-то арестовывают? – спросил Леви Кертиса.
Режиссер кивнул.
– Тремонти – старый профессионал.
– Он сражался в подполье вместе с повстанцами-партизанами. – Леви повернулся к Вивьен, чтобы объяснить. – В итоге он оказался в тюрьме на Виа Тассо.
– По крайней мере, на этот раз это будет домашний арест в разрушающемся палаццо, – добавил Кертис.
Вивьен молча стояла, размышляя над абсурдностью происходящего.
– Виви, ты в порядке? – Леви братским жестом погладил ее по плечу.
– Неужели они всерьез могут арестовать его за сценарий?
– Испугалась? – Кертис рассмеялся.
– Трудно понять, что здесь на самом деле реально. – Она вспомнила снисходительную, но в то же время высокомерную манеру кардинала Маркетти во время их недавней встречи. – Неужели церкви действительно угрожает такая опасность?
– От фильма? Конечно, – ответил Леви. – Нино говорит, что священники заходят в приходские кинотеатры и вытаскивают детей оттуда за воротнички Питера Пэна.
– Эти сооружения, – Кертис покрутил головой, – не забывайте, что Муссолини очень искусно использовал все это для фашистской пропаганды еще до войны. Немногие другие страны в мире понимают политическую силу кино так, как итальянцы и немцы. У нас дома это получается не так успешно. Наш самый большой успех в полевой фотографии был связан с тем, что мы снимали реальных героев в действии. Американцы всегда жаждали вдохновения и сентиментальности. – Он заколебался. – Иногда я боюсь, что именно это на самом деле и принесло победу в войне – сама идея победы, а также торжество любых идей.
– Ты это несерьезно, – ответила Вивьен.
– Посмотри на охоту на ведьм в Штатах. На кого она нацелена? Опять же на нехристиан, на слишком либеральных, на слишком левых.
Леви мрачно усмехнулся.
– Другими словами, на евреев.
Кертис сочувственно похлопал его по спине.
– Что Тремонти предпримет дальше? – Вивьен вспомнила взгляд, который бросил на нее режиссер, когда полицейские уводили его прочь. Необъяснимая напряженность этого взгляда все еще выбивала ее из колеи.
– Зная Нино, можно предположить, что он воспользуется этим временем, чтобы написать сценарий и спланировать переворот, – рассмеялся Кертис. – Я беспокоюсь об ассистентках. Итак, кто хочет присоединиться ко мне в гранд-отеле «Флора» за долгим неторопливым обедом?
Вивьен уже собиралась ответить, когда заметила Джона Ласситера, направлявшегося к ним по аллее с маленькой Маргаритой за руку.
– Нужно идти! – услышала она свой собственный возглас с нехарактерной для нее поспешностью и внутренне содрогнулась. Что же такого было в Джоне Ласситере, что выбило ее из колеи?
Вивьен начала быстро крутить педали, пока большой грузовик не преградил ей путь. Она была вынуждена остановиться и обойти оборудование, которое выгружали, что дало Ласситеру достаточно времени, чтобы догнать ее перед Teatro 15.
– Лоури, – пробормотал он, запыхавшись. – Нам пришлось устроить настоящую погоню. Мы с Маргаритой едва справились с этой задачей.
– Извини, – отрезала Вивьен, затем снова заметила странное выражение страха на лице девочки. Она всегда прижималась к Ласситеру, куда бы они ни шли, спокойному и надежному, как опора. – Прости меня, Маргарита, – повторила она, на этот раз с улыбкой.
– Ты обедать? Мы собирались пройтись по парковой зоне, но мой маленький воробышек начал уставать. – Ласситер взглянул на украшенную косами и лентами головку Маргариты, затем на велосипед Вивьен. – Я не думаю…
Вивьен ответила не сразу. Она чувствовала, что он как будто проверяет, насколько сильно она хочет присоединиться к их маленькой компании.
– Хочешь, покатаю тебя на велосипеде? – наконец спросила она ожидавшую Маргариту, которая посмотрела на своего отца и кивнула в знак согласия.
– Почему бы нам не встретиться в Teatro 18? – Ласситер легко поднял девочку и усадил на сиденье перед Вивьен. – И будьте осторожны – я хочу, чтобы вы обе вернулись целыми и невредимыми.
Маргарита крепко сжала руки Вивьен, и та почувствовала, как девочка дрожит. Она задалась вопросом, как много Анита Пачелли позволяла делать маленькой дочке. В начале поездки одна из маленьких красных туфелек Маргариты расстегнулась и опасно повисла на пальцах. Вивьен подхватила ее правой рукой и бросила в корзину.
– Так безопаснее, – объяснила она, чувствуя, как напряглась маленькая девочка в ее объятиях. К этому времени они уже добрались до участка с искусственными мощеными дорогами, точной копии Древнего Рима, который находился всего в нескольких километрах от настоящих руин. – Может, пойдем босиком?
Маргарита уставилась на нее с открытым ртом.
– Вот, смотри. – Вивьен развязала свои коричневые босоножки-эспадрильи и бросила их в корзину. Маргарита молча кивнула в знак согласия, и Вивьен сняла с девочки вторую крошечную туфельку вместе с белыми кружевными носочками, а затем бросила все в корзину.
– Это ненастоящий камень. – Вивьен толкала свой велосипед, пока они медленно шли мимо колонн из гипса. – И никаких людей – значит, никакого мусора.
– Все кажется настоящим. – Маргарита осторожно провела босой ногой по искусственному булыжнику перед собой. – Откуда ты знаешь?
Вивьен понятия не имела, как много восьмилетний ребенок может понимать в кинопроизводстве, даже если это дочка актрисы.
– Доверься мне. Просто постучи в любом месте, вот так. – Раздался глухой звук, когда Вивьен постучала костяшками пальцев по ближайшей колонне, части фасада, изображающей дворец Нерона. Маргарита быстро последовала ее примеру, и они вместе рассмеялись, пока маленькая девочка вдруг не замолчала, нахмурившись.
– Мама говорит, что я никому не могу доверять.
Вивьен не знала, что ответить. Она считала, что это не ее дело.
– Я уверена, что твоя мама всегда права.
– Откуда мне знать?
– Как доверять кому-то? – Сама Вивьен боролась с этим на протяжении всей своей жизни. – Я думаю… ну, я думаю, чем больше ты живешь, чем больше встречаешь людей, тем лучше начинаешь понимать, кому можно верить.
Маргарита подняла взгляд на Вивьен, ее большие зеленые глаза впитывали каждое слово. Они продолжили свой кружной путь по десяти гектарам участка, но девочка вскоре снова устала. Вивьен усадила ее обратно на сиденье велосипеда и повезла их по направлению к Teatro 18. За этой большой студией находилась Виа ди Торре Спакката, оживленная улица, по которой проносились спортивные автомобили и внедорожники, а реальный мир снова ожил. Вивьен притормозила велосипед, расставив босые ноги по бокам, и помогла Маргарите спешиться. Она оказалась на удивление легкой, хотя у Вивьен не было большого опыта общения с детьми.
В сторонке был припаркован маленький цилиндрический фургончик мороженщика. Не зная, чем еще занять ребенка, Вивьен предложила купить каждой из них по мороженому.
– Папа говорит, что я не должна портить себе аппетит, – ответила Маргарита по-итальянски. Вивьен подумала обо всех тех вещах, которые взрослые, окружавшие девочку, запрещали ей делать, чтобы обезопасить ее. Неудивительно, что она так неуверенно подходила к жизни.
– Несомненно, но дегустация еще никому не повредила. Мое любимое – со сливочным вкусом. – Маргарита едва заметно кивнула в ответ, и Вивьен купила для них по самой маленькой порции.
– О нет, – прошептала Маргарита, затем указала пальцем. Вивьен обернулась и увидела Джона Ласситера, приближающегося к ним своей обычной неторопливой походкой.
– Ты испортишь ей аппетит, – крикнул он, и Вивьен с удовлетворением заметила, что Маргарита смотрит на нее широко раскрытыми глазами и мило-заговорщицкой улыбкой.
Ласситер указал на ближайшую скамейку, и они сели. Маргарита устроилась посередине.
– Ты что, избегаешь меня? – спросил он Вивьен поверх головы девочки, которая медленно ела ложечкой мороженое.
– Я приехала в Италию за приключениями. А ты, кажется, вполне… остепенился. – Вивьен вспомнила, как сэр Альфред Нокс злоупотребил этим понятием на премьере, и внутренне содрогнулась. Она опасалась, что все поменялись ролями, когда дело дошло до нее и Ласситера.
– Я как раз пытаюсь это исправить. Аннулирование брака обходится недешево, ты же знаешь.
Услышав его слова, Маргарита вскинула свою маленькую золотистую головку.
– Это определенно не то, о чем стоит сейчас говорить. – Вивьен встала, вытерла руки о свою юбку-колокол и осторожно забрала у Маргариты пустую чашечку. – Fatto?[36]
Вивьен оставила их вдвоем на скамейке, а сама пошла вернуть чашки. Когда она вернулась, Ласситер аккуратно поправлял изумрудно-зеленый бант в волосах Маргариты.
– Какие красивые зеленые глаза, – заметила Вивьен. – Как у Авы Гарднер.
– Я наслышан о танцах на столе, – усмехнулся Ласситер.
– Как у мамы, – вместо этого сказала его дочь, так тихо, что Вивьен едва расслышала ее слова. Она вопросительно посмотрела на Ласситера, который поднес указательный палец правой руки к губам, одновременно поднимая девочку на ноги левой рукой.
Они пропустили Маргариту немного вперед, пока Ласситер катил велосипед Вивьен, как и в тот первый раз на Виа Сакра.
– Она не знает, что ее удочерили?
Он покачал головой.
– Мать лучше знает, когда дело доходит до таких вещей. Возможно, когда-нибудь, когда она станет достаточно взрослой. А возможно, никогда, я думаю, если Анита настоит на своем, что она обычно и делает.
Они уже вернулись к тому, с чего начали, к Teatro 15, когда он наконец рассказал об истинной причине их встречи. Это напомнило Вивьен о деловых обедах – как финансисты дожидались десерта, чтобы наконец высказать свое беспокойство или попросить об одолжении.
– У тебя ведь не очень большой опыт общения с детьми, да?
Что на это ответить? Как сказать то, чего женщина никогда не должна говорить? Вивьен очень хорошо знала, что она думает о детях и материнстве, но раньше ей не приходилось облекать это в слова. Джон Ласситер был первым отцом, с которым она пошла на свидание.
– Как сказать. Я нечасто бываю рядом с ними.
– Я думаю, из тебя вышла бы прекрасная мать.
– Тогда ты действительно плохо меня знаешь. – Она взяла руль велосипеда из его рук и уже собиралась поставить ногу на правую педаль, когда увидела разочарованное выражение на лице Маргариты.
– До свидания, Маргарита. Присмотри за своим папой, – быстро сказала Вивьен и умчалась прочь. Крутя педали, она размышляла над его вопросом. Ее ответ был правдивым. У нее не было большого опыта общения с детьми. Она даже не держала младенцев на руках.
Тем более своих собственных.