Вивьен и Клаудия стояли в Пантеоне в окружении нескольких религиозных групп, совершавших паломничество по римским святыням. Клаудия надела солнцезащитные очки и повязала тонкий шифоновый шарф лимонно-зеленого цвета на волосы, которые были приглажены для вечерней съемки на природе. Шарф и очки помогали ей оставаться неузнанной в толпе и насладиться такими редкими моментами безмятежности.
Клаудия настояла на том, чтобы показать Пантеон Вивьен, которая со времен войны не заходила в церковь и избегала храмов Рима. Она следовала за Клаудией, пока они проходили мимо различных альковов с алтарями и предметами старины, выполненных в разных стилях – от древнего византийского до неоклассицизма прошлого века. Вивьен была удивлена знаниями Клаудии о реликвиях, пока та не рассказала о своем недавнем обучении у монахини из Каноссы на съемках фильма «Путешествие матери Моретты». Это был фильм, в котором снялась Клаудия в Италии прошлой осенью, основанный на биографии освобожденной рабыни Жозефины Бахиты.
– Все на итальянском языке, при финансировании Британии. Они дублируют мой голос, и не потому, что я плохо звучу. Это одна из причин, по которой я арендовала квартиру на год. Сначала мы снимали в Африке – Бахиту похитили работорговцы в Судане еще ребенком, и она потребовала освободить себя в Италии более шестидесяти лет назад.
– В этом и была прелесть сценария?
Клаудия остановилась и посмотрела на Вивьен.
– Моего прадедушку похитили и привезли в Алабаму на корабле работорговцев. В то время это было незаконно, но это не имело значения. Но я бы хотела надеяться, что в жизни сестры Жозефины – или кого-либо еще – есть нечто большее, чем только эта трагедия.
Клаудия протянула руку в сторону статуи Святой Агнессы, и это движение вызвало тихое ворчание со стороны охранника, стоявшего рядом.
– Ты и близко к ней не подходила, – раздраженно заметила Вивьен, но Клаудия уже проскользнула мимо.
Днем прошел дождь, и в дренажных отверстиях, скрытых в мраморном полу Пантеона в шахматном порядке, все еще виднелась влага. Взглянув на массивный свод над головой, Вивьен увидела окулюс, через который падали дождевые капли.
– Выглядит маленьким, да? Но отверстие на удивление большое, почти тридцать футов[23] в ширину, – объяснила Клаудия. – Оно удерживает свод от падения. Как клапан.
Она одарила Вивьен своей всемирно известной улыбкой.
– Ты одной фразой так здорово все описала!
Женщины громко рассмеялись, и охранник снова сердито шикнул на них. После того как они отвлеклись на купол, Вивьен немного расслабилась и стала в изумлении оглядывать остальную часть круглой комнаты. Это был один из самых впечатляющих интерьеров, которые она когда-либо видела, и туристы, окружавшие ее, были в не меньшем восторге. В самом центре зала столпились немцы с нотными листами в руках. Сквозь шум толпы Вивьен различила тихое пение гимна, который был знаком даже ей.
В этот самый момент солнечный луч проник сквозь окулюс и окутал группу паломников мерцающим золотым конусом света. Как по команде, их немецкие голоса зазвучали в ответ, становясь все громче по мере того, как все остальные затихали, прислушиваясь.
Вивьен с удивлением почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Смахнув их, она взглянула на Клаудию, обеспокоенная тем, что ее застали в такой редкий и глупый момент сентиментальности. Их дружба отчасти основывалась на общем пренебрежении ко многому, что встречалось на их пути. Но Клаудия не смотрела на нее. Как и многие другие в зале, она смотрела на сияющий окулюс.
– Пошли, – резко объявила она, словно надеясь, что ее саму не застанут врасплох.
Выйдя из портика Пантеона на ослепительный солнечный свет, Вивьен попыталась улучшить настроение, пошутив о том, что в детстве мечтала стать монахиней.
– Разве не так думает каждая девочка? – Клаудия приподняла солнцезащитные очки, чтобы рассмотреть группу ребят с киностудии, которые пили аперитивы в одном из кафе, выходящих на площадь. – Я, пожалуй, схожу в трейлер припудрить носик. Ciao ciao[24].
Вивьен все еще кивала на прощание Клаудии, когда заметила, что Джон Ласситер встает из-за стола. На нем и его коллегах были модные темные очки и костюмы в том же утонченном континентальном стиле, в котором Грегори Пек предстал публике в «Римских каникулах». Ласситер и сам был похож на кинозвезду, когда пробирался к ней через переполненную площадь, его рост и аккуратно подстриженная бородка еще больше выделяли его в мире мужчин, все еще чисто выбритых после войны.
– Молились? – Он остановился в нескольких шагах от нее.
– Скорее, искала покаяния.
– Ах да, я слышал о вашей стычке с кардиналом. Чем у вас все закончилось?
Она пожала плечами.
– Мы достигли… как это называют итальянцы? Accordo?[25]
– Да, или simpatia[26]. Мягче. Менее… абсолютизированно звучит.
Ни с того ни с сего Вивьен вспомнила их первую встречу на пустынной Виа Сакра и прикосновение его кожи к своей, когда она забирала у него свой велосипед. Ласситер, словно прочитав ее мысли, огляделся по сторонам и спросил: «Сегодня без велосипеда?».
В этот момент у Вивьен впервые возникло подозрение, что они могут оказаться в постели, – хуже того, она подозревала, что сам Ласситер был в этом убежден. За тринадцать лет, прошедших с тех пор, как она потеряла Дэвида, у нее было несколько любовников, и к настоящему времени идея стать женой и матерью рассеялась, как дым, и постепенно развеялась сама собой. Она никогда не верила, что из-за этого обречена на целибат. Но хотя признаки привлекательности всегда были одинаковыми, сами мужчины сильно различались между собой. Это заставляло ее чувствовать себя менее властной, чем ей хотелось бы, и более подверженной сиюминутным ощущениям. «Ты имеешь в виду зависимой от секса», – поправила ее Клаудия.
Не меньшее беспокойство вызывало и то, что мужчина, который смог завоевать сердце всемирно известной красавицы, был еще более привлекательным. Брак Ласситера с Анитой Пачелли сделал его гораздо более интересным, чем мог бы быть любой киношник, работающий в кадре или за камерой. Вивьен приходилось сталкиваться с множеством неуверенных в себе писателей и актеров, а также чересчур уверенных в себе режиссеров и продюсеров, чтобы понимать, что ее новая профессия привлекает определенный тип мужчин. С его солнцезащитными очками «рэй-бэн», внешностью кинозвезды и соответствующим самомнением Джон Ласситер мог бы сразу же победить на кастинге.
Если Ласситер и заметил неоднозначную реакцию Вивьен, то, похоже, ему было все равно, что, к сожалению, только усилило его привлекательность в ее глазах. Ничто так не раздражало ее в мужчинах, как чрезмерная старательность. Она вспомнила неуклюжую попытку сэра Альфреда Нокса завязать разговор на премьере и то, как его великодушие вызвало у нее отвращение. Вивьен не требовала благочестия ни от кого, и меньше всего – от любовника. К счастью, Джон Ласситер не казался набожным.
Словно выигрывая время, чтобы отговорить себя от очень большой ошибки, Вивьен сняла с головы яркий вишнево-красный шарф. Она пыталась завязать его на шее, когда Ласситер подошел ближе и встал прямо перед ней.
– Позвольте мне. – Он стянул шелковый шарф с ее шеи в один долгий, соблазнительный миг и начал снова. Сперва он протянул руку и заложил оба конца ей за голову, придвигаясь еще ближе, затем завязал их узлом по современной моде, игриво поправил, не сводя с нее глаз.
– Нужно именно так. Leggermente[27]. – Он опустил взгляд на ее губы, в то время как его пальцы слегка теребили край красного шарфа. У Ласситера было чувство стиля, которого катастрофически не хватало ее американским коллегам: Леви носил простые рубашки на пуговицах и футболки, Дуглас – скучные брюки и свитера-пуловеры. В Италии мужчины гордились своей внешностью не меньше, чем женщины, и ожидали от них того же взамен. Любая небрежность во внешнем виде – часы, надетые на манжету рубашки, незастегнутая пуговица – была предметом пристального внимания, напоминая о манерах, рекомендованных для придворных четыре столетия назад в знаменитой книге Кастильоне.
– Вивьен, – решительно заявил Ласситер, – что вы скажете, если мы разнесем эту штуку в пух и прах?
– Звучит как неудачная реплика.
Он рассмеялся, затем в последний раз дернул за шарф, на этот раз сильнее.
– Я расцениваю это как согласие. Тогда завтра вечером. Я заеду за вами на студию в семь.
Вивьен смотрела вслед удаляющемуся Ласситеру – его высокая спортивная фигура выделялась в толпе, когда он вернулся во внутренний дворик к коллегам. Только тогда она заметила, что Леви Бассано тоже сидит среди них и энергично машет, чтобы привлечь ее внимание.
Вивьен помахала в ответ, и он вышел ей навстречу на середину площади. Спокойная энергия, царившая между ними, резко контрастировала с тем, какие чувства только что вызывал у нее Ласситер. Всякий раз, когда она видела Леви, ее первым побуждением было передать ему чашку теплого какао. Если о таком человеке, как сэр Альфред Нокс, нужно было подумать, а Ласситеру было все равно, что думают другие, Леви готов был услужить. Он раздобыл велосипед для Вивьен вскоре после ее приезда в «Чинечитта», нашел шкаф для ее маленькой однокомнатной квартирки, когда она пожаловалась на нехватку места для хранения, и всегда представлял Кертису изменения в их сценарии единым фронтом.
– Вижу, ты сидишь с большими шишками. – Она кивнула в сторону Кертиса и других мужчин во внутреннем дворике.
– Нам, скромным писателям – Расселу, Гендельману и мне, – пришлось довольствоваться детским столом. Так что… – Он сделал многозначительную паузу. – Ласситер не терял времени даром.
– Это очень мило, правда, – то, как ты волнуешься.
Обычно Вивьен списывала беспокойство Леви на ревность, но знала, что она не в его вкусе. Ей еще предстояло выяснить, кто был в его вкусе.
Он рассмеялся.
– Я не беспокоюсь о тебе.
– Но ты этого не одобряешь.
– В Голливуде полно таких, как он. У них либо нет прошлого, либо девять жизней.
Приблизившись к своей припаркованной «веспе», Леви предложил Вивьен подвезти ее домой. Он старался сопровождать ее в Риме при любой возможности, зная, какими настырными бывают итальянцы, когда дело касается одинокой женщины.
Ярко-мандариновый мотороллер двинулся зигзагами по узким переулкам, пока не добрался до Виа дель Корсо, самой длинной улицы в историческом центре Рима. Леви прибавил скорость, чтобы не отстать от узкой полосы движения, направлявшейся на север, подпрыгивая, виляя и жестикулируя, как итальянец, и крича в ответ Вивьен, что трафик в Нью-Йорке ничуть не лучше, он просто еле движется по сравнению со здешним. В Италии дорожное движение поощряет скорость, что особенно заметно на Корсо, где во времена древних карнавалов лошади без всадников пробегали впечатляющую дистанцию.
Внезапно все застопорилось, улица впереди покрылась лавиной фиолетовых баклажанов и ярко-зеленых цуккини. Маленький потрепанный «фиат» врезался в грузовик с продуктами, и два водителя, стоя посреди улицы, дико жестикулировали и кричали друг на друга. Леви обернулся и рассказал Вивьен, как он маршировал по Корсо, когда генерал Кларк освобождал Рим под радостные крики народа. Леви часто указывал Вивьен на подобные достопримечательности, превращая их поездки и прогулки в макабрические экскурсии: здесь произошло третье убийство scolaretta; проходы Колизея, где священники прятали резисторы; тюрьма на Виа Тассо, где немецкие оккупанты пытали евреев.
Высадив Вивьен у ее дома, Леви обратил внимание на одну из ее соседок, миниатюрную молодую художницу с растрепанными волосами, холодными манерами и зажатым под мышкой альбомом для рисования. «А, так у него действительно есть свой типаж», – понимающе улыбнулась Вивьен про себя. Как и его наставнику Дугласу Кертису, Леви Бассано явно было предначертано стать семьянином. Заботливый, серьезный и добрый, однажды он сделает какую-нибудь женщину счастливой. В глубине души Вивьен хотелось, чтобы этой женщиной была она – это было бы намного проще. Но когда дело касалось мужчин, ей еще предстояло упростить себе жизнь. Словно в подтверждение своих слов, она снова подумала о Ласситере. В нем была американская дерзость Клаудии, привлекательная внешность Гэри Купера и скользкая, обольстительная властность кардинала. Вивьен оставалось только гадать, как все обернется, когда дело дойдет до ухаживаний Ласситера за ней.