Я дожидался этой встречи полмесяца. Вот и она – Аделина. Мы увиделись в суде у зала заседаний. Аделина не изменилась с момента нашего знакомства. Всё такая же гордая, безумно красивая и неприступная. Я запомнил облик девушки до мелочей. Каждую чёрточку, каждый изгиб. Так хотелось подойти и обнять её, ощутить нежное прикосновение рук и аромат духов. Земляника и яблоко – так пахла её кожа. Но Лина, сдержанно поздоровавшись, встала у окна. Я любовался ей, а она задумчиво смотрела вдаль, словно бы происходящее ничуть не волновало её. Боюсь, она обиделась на меня, ведь я не позвонил. Бумажка с номером потерялась, должно быть, выпала из дырявого кармана. И все мои отчаянные попытки отыскать Лину не увенчались успехом.
"Что же происходит?" – спросил я себя. Бесовское наваждение. Я робел в присутствии девушки.
– Как ты живёшь?
– Готовлюсь к спектаклю, – холодно проговорила она, затем нас пригласили на заседание.
Процесс тянулся три часа. Это было суровое испытание. Чтобы нанять хорошего юриста у Аделины не нашлось денег. Отец хотел, чтобы мои интересы в суде представлял старинный друг семьи Нойманнов. Услуги этого адвоката стоили нескольких зарплат, которые я зарабатывал в ресторане. Папа предлагал оплатить, но из упрямства я настоял на государственном защитнике. Он оказался тюфяком и быстро проиграл дело. Мы горячо отрицали вину, но нас никто не слушал. Решение приняли задолго до суда, и оно было не в нашу пользу. Сам процесс походил на фарс, где нам достались роли марионеток. Когда судья готовился вынести приговор, Аделина старательно прятала слёзы.
Алая пелена ярости застилала глаза, в ушах шумело. Я почти не слышал, как судья огласил постановление Фемиды. Сжав кулаки, я выпалил на одном дыхании:
– Вы не понимаете, что творите!
– Обвиняемый, вы рискуете заработать штраф. Если не успокоитесь, я попрошу приставов удалить вас из зала заседаний.
Его слова были для меня ничего не значившим шумом, какофонией, производимой бездарными музыкантами на расстроенных инструментах.
– Однажды придут строители и разрушат то место, которое дорого вам, снесут ваш дом. Отберут землю, не оставив вам и клочка, вырубят все деревья, засыплют песком озёра, и построят там большой торговый комплекс. Как вы будете вести себя тогда?
Вопрос повис в воздухе. Служитель правосудия отложил в сторону материалы дела. Его глаза, налитые кровью, уставились в упор на меня.
– Я приговариваю вас к штрафу за нарушение порядка.
– Да, сволочи, я ждал этого! – в сердцах бросил я. – Вот даже взял наличные.
Я вынул купюры из кармана и швырнул их на стол судье. Это были почти все чаевые, что я получил за три дня.
– Приставы выведите его.
Вот так бесславно для меня завершился этот процесс. Нас приговорили к обязательным работам. Меня в хосписе "Надежда", а Аделину в "Дирекции по эксплуатации зданий". Чуть позже мы узнали, что Артёму пришлось гораздо хуже. В качестве наказания ему назначили административный арест – десять дней он проведёт в тюрьме, как настоящий преступник.
Оглушённый случившимся, я опустился на скамеечку возле здания суда. Аделина села рядом. Мы долго наслаждались трелями соловьёв, так и не решаясь начать беседу.
– Я погорячился, извини, – прервав молчание, произнёс я.
– В твоих словах есть рациональное зерно, но оно упало не на ту почву, – задумчиво промолвила она.
– Что скажут мои родители, друзья?
– Тебя волнует чужое мнение? – поинтересовалась Аделина.
– Волнует, – коротко отвечал я.
По-настоящему важным для меня было суждение отца, который редко одобрял мои поступки.
– Неважно что думают о тебе другие! Главное, что ты о себе думаешь. И чаще смотри людям в глаза. Глаза – зеркало души, но не чужой, а твоей собственной. В них отражаются твои мысли о себе, – произнесла Аделина. Я удивился её проницательности.
– Если бы всё было так, – покачав головой, сказал я. – Очень хочу продолжить знакомство, но я потерял твой номер. Позвони мне сейчас.
– Захочешь найти – найдёшь. Земля очень тесная, а судьба добрая.
Лина улыбнулась, хотя в её глазах стояли слёзы. Мы сухо простились. Аделина была опечалена и не скрывала этого. Я видел, как поникли её плечи, как улыбка, которая не сходила с губ в зале заседаний, вдруг померкла. Застыв, я ждал, что Аделина обернётся, но она, склонив голову, ушла. Наверное, в этот день мы виделись в последний раз.
***
Только переступив порог дома, я почувствовал, как устал. Положив ключи на тумбочку, и сняв ботинки, я рухнул на старый плюшевый диван. В воздух взметнулось облачко пыли. Едва я закрыл глаза, раздался телефонный звонок. Брать трубку не хотелось, но кто-то настойчиво продолжал звонить.
– Сынок, чем всё закончилось? Мы беспокоимся, – проговорила мама.
"Только ты беспокоишься, а отцу плевать" – подумал я, а вслух сказал другое:
– Нас признали виновными.
Я не хотел посвящать маму в детали приговора, но чувствовал, что беседы не избежать.
– Приходи вечером, я приготовлю ужин. Папа будет рад увидеть тебя.
– Мама, давай, не будем обманывать друг друга, я ведь знаю, что он не рад мне.
– Сеня, я не хочу спорить с тобой. В любом случае я буду ждать тебя. Ты не сможешь подвести меня.
Мама умело манипулировала мной. В этом ей не было равных. За несколько минут я собрался и через час прибыл в отчий дом.
Моя мама, сорокашестилетняя Алевтина Николаевна Нойманн, урождённая Шафт, всегда выглядела так, будто собиралась блистать в изысканном обществе. Она предпочитала платья элегантного кроя. Длинные русые волосы аккуратно уложены в пучок, а голубые глаза лучились лаской и счастьем. Мама считалась прекрасной хозяйкой. Она готовила вкуснейшие обеды из нескольких блюд. Наш дом, полный гостей, был уютным и чистым. И каждый маленький уголок навсегда останется в моей памяти. Алевтина вела уединённый образ жизни, а отца – Александра Михайловича Нойманна окружали люди. Вначале мама тяготилась публичностью мужа, но свыклась с такой жизнью, как с неизбежностью. Папа подавлял нас. И когда я подрос, то стал часто спорить с ним. Будучи максималистом, я не смирился с его точкой зрения. Узнав о том, какое наказание назначил суд, отец промолчал, только сердито поджал губы, что свидетельствовало о крайнем возмущении.
– Ты бестолковый, чёрт бы тебя побрал, – едва сдерживая гнев, отчеканил отец.
– Да, папа, я всего лишь твоя бледная тень! Недостоин, носить твою фамилию, – вскричал я.
– Если бы я мог забрать свою фамилию, – сказал отец. – Ты ведь ни на что не годен. Что ты дашь миру? Только и можешь, что работать в этом ресторане, писать посредственные книжонки и безобразничать в компании безалаберных друзей. Найди себе работу!
– У меня уже есть работа.
– Это не работа, это бунт! Холуй в ресторане, то ещё занятие!
– Я занимаюсь тем, что мне по душе!
– Тебе по душе безделье?
– Я не бездельничаю. Что бы я ни делал, ты всегда будешь недоволен!
Когда разгорелся спор, мама металась между нами. Слёзы застыли в её глазах, и мне сделалось стыдно, ведь я причина её страданий. Мама любила папу и не осмеливалась перечить ему, потому что принадлежала к женщинам, которые целиком вверяли свою судьбу мужчине. Она растворилась в его жизни, забросив работу переводчицы в международном издательстве. Алевтине прочили успешную карьеру литературного редактора отдела зарубежной прозы. Когда Бог благословил их брак ребёнком, то есть мной, Алевтина Николаевна уволилась и посвятила себя семье.
– Ты мой сын и я вправе решать твою участь, – отец упрямо сцепил зубы. В его чёрных глазах вспыхнула ярость. Он встал, и будто исполин возвысился над нами.
– Сомнительная радость быть твоим сыном, – прошипел я. – С чего вдруг ты возомнил себя вершителем судеб?
– Ты не пойдёшь в этот хоспис. Ещё не хватало нашей семье такого позора! – велел Александр, и я было подумал, что он ударит кулаком по столу. Так и случилось. Ложки, вилки и тарелки подпрыгнули, и звякнув, опустились на столешницу. Нойманн-старший славился взрывным характером, но также быстро успокаивался. Не одну такую бурю мы пережили с матерью. Его нрав угадывался по внешности – высокого роста с вьющимися тёмными волосами и чёрными, как уголь глазами, Александр походил на темпераментного итальянца. Обладая чувством вкуса, подбирал элегантную одежду, которая подчёркивала его статную фигуру, но вещи он носил небрежно, будто не придавал им никакого значения.
– Нет, я пойду. Я в состоянии сам нести ответственность! – спокойно произнёс я.
– Сынок, не расстраивайся, папа всё уладит! – увещевала мама. – Мы переживаем.
– Я нашёл тебе подходящую должность, – в глазах цвета антрацита плескался гнев.
Но я не хотел, чтобы отец вмешивался. Это моя проблема и справиться с ней я должен сам. Теперь пройти обязательные работы в хосписе мне хотелось назло отцу.
Закончив с десертом, я помог маме собрать грязную посуду и уже намеревался уйти. Но папа остановил меня у двери.
– Я тебя отвезу, – предложил он вздохнув.
– Столько усилий! Сам доберусь, – буркнул я и взялся за ручку.
– Как?
– На общественном транспорте. Ты вдруг захотел стать заботливым? – съязвил я.
– Я хороший отец, – произнёс он. В его голосе слышалась сталь. Как, впрочем, и всегда.
– В своих фантазиях, – я распахнул дверь.
– Когда-нибудь ты поймёшь, – пообещал папа и бросил на меня хмурый взгляд.
Покинув отчий дом, я попал в объятия дождя и ветра. В душе неприятные эмоции теснили друг друга.
***
До этого дня я даже не знал, что такое хоспис. Тяжёлое и незнакомое слово пугало меня. Здание, в котором разместился хоспис "Надежда", было ничем не примечательной, двухэтажной постройкой из серого кирпича. Рядом разбит небольшой сад. Ухоженные клумбы с пёстрыми бегониями, фиалками и маргаритками создавали уют. В глубине сквера в самой тенистой части поставили скамейки. Не хотелось думать о чём-то пугающем, напротив, хотелось жить и наслаждаться шелестом листвы и пением птиц.
Я полагал, что здесь должна висеть табличка: "Оставь надежду, всяк сюда входящий!". Воображение рисовало мрачные картины: люди страдали от нестерпимой боли, и медсёстры с печальными ликами сидели у их постелей. Очутившись внутри, я не увидел ничего такого, что приходило на ум, когда произносили это страшное название – "хоспис".
В фойе царила чистота и пахло свежими цветами. Я поглядел на пыльные ботинки и мне стало неловко, поэтому тщательно вытер подошвы о коврик, что лежал у входа. В холле безлюдно. Стояла звенящая тишина, я даже подумал, что ошибся дверью.
– Эй, вы, там у входа, – окликнул меня загадочный голос, принадлежавший даме.
Я сделал шаг и заметил латунную табличку, на которой выгравировано крупными буквами "регистратура". Но владелицы голоса не видно. Я подошёл к регистратуре. Голос принадлежал изящной женщине без определённого возраста. Белоснежный халат оттенял заострённые черты лица.
– Вы родственник пациента? Что-то я вас не припомню, – прищурившись, она посмотрела на меня.
– Нет.
Я протянул ей бумагу, где сообщалось, что меня направили в хоспис на обязательные работы.
– Это вы тот самый преступник? Меня предупреждали о вашем появлении, – проговорила администратор.
– Я вовсе не преступник, я очень даже милый человек.
– Вам сколько лет, милый человек? – поинтересовалась она и в её зелёных глазах загорелся огонёк любопытства. Овальное лицо с крючковатым носом и тонкими губами, накрашенными красной помадой, обрамляли пышные золотистые кудри.
– С утра было двадцать два, – пожав, плечами ответил я.
– Такой молодой, а уже судимый!
Она окинула меня презрительным взглядом. Я ждал, пока она объяснит мне обязанности. Администратор всё медлила. Она скучала и использовала любую возможность, чтобы развлечься.
– Ты не слишком-то разговорчив, – упрекнула она.
– А вы не слишком-то расторопны, – не сдержался я.
Удивившись, но ничего не сказав, она ушла в хозяйственную комнату и отсутствовала несколько минут. Я прошёл вперёд и осмотрелся. В кабинете, прилегавшем к фойе, на кремовом, обитом дешёвой тканью диване сидела старушка, казалось, дремала, но стоило мне пошевелиться, она открыла глаза и с равнодушием взглянула на меня. Седые волосы создавали обманчивое впечатление старости. Наверное, ей чуть больше сорока, я не разглядел морщин на гладком лице. Серебряные пряди напоминали парик, который никак не подходил к её моложавому лицу, словно бы это была актриса в плохом театре, где делают вычурные причёски.
В углу кабинета располагался аквариум с рыбками гуппи. Это библиотека. Напротив окна вдоль стены тянулся высокий стеллаж с книгами. Потрёпанные корешки вперемешку с новыми переплётами составлены на полках ровными рядами. Здесь когда-нибудь появится и моя книга. На больших плетёных креслах покоились расшитые бисером подушечки. Дневной свет, отражаясь от бежевого паркета, расширял пространство. Стены в вестибюле украшали необычные картины. Маленькие кусочки чьих-то грёз уводили случайного зрителя в потаённый мир художника. Наверное, их нарисовал один из постояльцев этого учреждения.
В хоспис обычно становятся на учёт больные раком в терминальной стадии, когда заболевание уже необратимо. Здесь находилось два десятка пациентов. Хотя, как сказала администратор, количество страждущих может уменьшаться с каждым днём. Но их всегда не более двадцати.
– Существует ряд правил, которые тебе следует неукоснительно соблюдать. Первое и главное – то, что ты делаешь, идёт во благо больного. Второе, пожалуй, самое сложное, нужно принимать от пациента всё – даже злость, эти люди готовы к смерти, а значит, они мудрее тебя. Ну и третье, уделяй каждому из них столько внимания, сколько тебе не жалко. Хоспис – это дом или своего рода гостиница для людей, которым скоро предстоит отправиться в последний путь. Мы добродушны и приветливы с гостями.
– Всё? – спросил я.
Администратор вручила мне костюм с таким видом, будто происходит торжественное таинство. В реальности она думала, что я бандит, которого принудили к работе.
– Ты постарайся выполнить хотя бы это. И помни – здесь лучше не заводить друзей.
Она посмотрела на меня так, как если бы я был учеником, не сделавшим домашнего задания.
– Где можно переодеться?
Она проводила меня до гардеробной, располагавшейся рядом с регистратурой.
– Смотри ничего не укради, – сказала она, отпирая дверь.
– Я не по этому профилю.
Хмыкнув, администратор оставила меня. Я проворно сменил одежду. Мне выделили отдельный шкафчик, на дверце которого наклеена гитара с надписью: "Лучше коротко, но ярко".