Со смертью я не сталкивался никогда. Да и что такое "рак" только догадывался. В моей семье никто не страдал от этой страшной болезни. Я даже и не представлял себе, как выглядят люди, которым онкологи поставили фатальный диагноз. Хоспис – так называли в стародавние времена пристанище странников. Теперь хоспис – последний приют, тех, кому предстоит завершить земной путь, нечто среднее между санаторием и поликлиникой. Палат насчитывалось двадцать, в каждой жило по одному человеку.
– Учти, мы не лечим людей, а только облегчаем их страдания. Если они будут рассказывать тебе что-то, ты слушай и никогда не перебивай. Им нужна возможность высказаться, – предупредила медсестра. – Некоторые любят поворчать, но в большинстве своём эти люди хотят жить, радуются каждому дню.
Её голос эхом разносился по пустому фойе. Я ожидал увидеть внутри серую больничную реальность: облупившиеся стены, тёмные коридоры с одним маленьким окошком и запахом страха, витавшим в воздухе. Но здесь было просторно, светло и по-домашнему уютно. Медицинская сестра показывала помещения, в которых мне предстояло убираться. Она шла впереди, гордо расправив плечи, будто ей была поручена великая миссия. Хотя по возрасту она была, пожалуй, даже моложе меня, но вела себя с достоинством, присущим умудрённому опытом доктору. Худая, низкого роста девушка с помощью макияжа хотела выглядеть старше своего возраста, наивно полагая, что года добавляют компетентности и уважения. Она держалась строго с больными и выполняла свои обязанности со старанием.
За мной закрепили несколько комнат. Санитар, который заботился о постояльцах, уволился. Волонтёров не хватало. Не каждый по собственной воле будет опекать смертельно больных, не каждый может спокойно, без малодушия видеть мучения и смерть.
Две из вверенных мне палат пустовала. Медсестра, проводившая для меня краткую экскурсию, сообщила, что несколько дней назад там проживали пациенты. Один из них умер, а другого забрали родственники перед моим появлением.
– Долго они не будут свободными, – сухо сказала она. – У нас большие очереди.
В первый день пребывания в "Надежде", мне доверили самое простое – я разносил подносы с едой. Забирал из столовой и развозил по комнатам. Стараясь не привлекать внимание, я тихо ставил поднос на стол и удалялся. Пациенты встали и приступили к совершению утренних назначений. Я чувствовал себя неловко, вторгаясь в их личное пространство. В палатах обстановка ничем не отличалась от номера в пансионате. Пациенты украшали быт милыми сердцу вещами, принесёнными из дома. Рядом с каждой кроватью была кнопка экстренного вызова медперсонала. Больные часто пользовались ею. Медсёстры делали инъекции морфина нуждавшимся в обезболивании, ставили капельницы.
Жильцом последней палаты был тщедушный старик. Недуг ослабил его. Дедушка медленно и осторожно опустился в кресло у окна и развернул газету, которую принёс санитар. Полностью седые волосы прикрывали выступавшие скулы. Болезнь заострила черты его лица. Оно, казалось таким сосредоточенным и одухотворённым, что я мог поклясться – старик не просматривал колонку экономических новостей, а пребывал в мире грёз.
Я взял с тележки поднос. Пациент отвлёкся от чтения и стал наблюдать за мной. Его внимательные выцветшие серые глаза ловили каждое моё движение.
– Не затруднит ли вас поставить поднос сюда? – он указал на столик, рядом с которым сидел.
– Разумеется, – я выполнил просьбу, заметив на подоконнике сухарь.
– Благодарю! И это всё? – угрюмо спросил старичок, покосившись на еду.
Он придирчиво оглядел тарелки с кашей, салатом и двумя кусочками хлеба.
– Да.
Меня смутил тон, каким начато общение.
– А как же котлета? – он недовольно поглядел на меня.
– На подносе написан номер вашей палаты?
– Да, – ответил он, взглянув на меня блёклыми глазами.
Я толкнул тележку в сторону двери.
– Где же котлета? – он не унимался.
– Извините, но вам она не полагается, – стараясь сохранить спокойствие, произнёс я.
– Но я хочу котлету, – расстроился старик.
Он выглядел жалко, и я на минуту разозлился. На весь мир и чёртовых врачей, которые разрабатывали меню. Неужели старику нельзя получить любимое блюдо на завтрак. Пожелав приятного аппетита, я оставил дедушку наедине с трапезой.
– Проклятые котлеты, – выругался я и поставил пустой поднос на каталку.
– Привыкай, – бросил санитар, выходивший из соседней палаты. – С ним всегда так! Каждый день просит котлеты, хотя они исключены из его рациона.
Мы представились. Санитара звали Алексеем. Это был молодой жилистый парень, с коротко стриженными светлыми волосами. Своей толстой шеей и глазами навыкате он напоминал быка. Алексей был крепок физически и к его помощи часто прибегали медсёстры. Он ухаживал за пациентами, ослабленными болезнью, которые не могли ходить и обслуживать себя.
– Погоди, это твой первый день здесь. Самое интересное у тебя впереди, – проговорил он, зловеще улыбаясь.
– Я не из пугливых. Он болен, это многое объясняет.
– Не из пугливых это верно. Слышал, тебя осудили за преступление.
– Как быстро расходятся слухи, я здесь меньше двух часов, а тебе уже известна часть моей биографии. Но я позволю себе внести уточнение, я отбываю наказание за вандализм.
– Подумаешь, – Алексей улыбнулся.
Некоторое время я наблюдал за ним. Он мыл и помогал одевать парализованного. Была изрядная доля эгоизма в санитаре, самоутверждавшемся за счёт такой работы. Всем видом он кричал: посмотрите, какой я великодушный, ведь я служу в аду. Я удивлялся, что человек подобного склада трудится в хосписе. Алексей всё делал монотонно, так если бы заботился не о пациенте, а о манекене. О чём-то разговаривая с медсестрой, Лёша отпускал неприличные шутки. Отрешённый пациент, словно скитаясь в другом измерении, смотрел в сторону, когда Алексей аккуратно одевал на него пижаму. Потом он пересадил парализованного на коляску, накрыл его колени пледом и вывез на прогулку. Санитар подходил к своим обязанностям формально, не вкладывая сколько-нибудь души и сердца. Для него это была рутина. Изредка Лёша флиртовал с медсёстрами и санитарками. Мимолётное развлечение, коих немного в таком безрадостном месте.
Волонтёры и санитары собирались на обед в небольшой комнате, где можно отдохнуть. Присутствовавшие что-то обсуждали, а когда я вошёл, вдруг затихли. Для них я был чужаком. Добровольцами были женщины средних лет, а санитарами – девушка и трое сильных ребят. Я уже завёл знакомство с Алексеем. Он представил меня остальным. Все были в белой униформе. Можно было подумать, что собрались светила медицины и сейчас начнётся консилиум.
Внезапно зажегся красный маячок. Сигнал тревоги исходил из седьмой палаты. Волонтёры всполошились. Алексей единственный остался равнодушным.
– Арсений, метнись, проверь, – сказал он лениво.
– А вдруг случилось нечто серьёзное? – встревожилась санитарка с глазами лани.
– Если что, посигналишь, – велел Лёша.
Боясь, стать свидетелем чего-то ужасного, я бежал по коридору. Я не представлял, с чем предстояло столкнуться. Возможно, тот, кто нажал на тревожную кнопку, мечется в агонии. Открыв дверь в палату, я увидел пациентку не сразу. Маленькая, иссушенная болезнью, женщина лежала на белоснежных подушках.
– Что произошло? – я вглядывался в бледное, как наволочка, лицо.
– А где Вероничка? – поинтересовалась пожилая пациентка. Её глаза неестественно большие на худом измождённом лице впились в меня.
– Ах, Вероничка! Она придёт позже, – подыграл я, не подозревая, о ком спрашивают. Кто эта таинственная Вероничка – дочь, подруга или медсестра? Среди тех, с кем я познакомился сегодня в хосписе, не было ни одной дамы с таким именем.
– Хорошо, скажите ей, что я жду её визита, – слабым голосом попросила она. – Может быть, вы знаете, когда закончится путёвка в этом санатории?
– Санатории? – удивился я, но спохватившись, добавил: – Вероничка, наверное, знает.
– Передайте ей, что я жду.
Я кивнул и отправился обратно в комнату отдыха.
– Кто такая Вероничка? – полюбопытствовал я, увидев растерянные лица. Они боялись ещё одной смерти. И с облегчением выдохнули, узнав причину вызова.
– Это врач-терапевт, – пояснила младшая медицинская сестра, – Вероника Ростиславовна Милонова.
Не успел я выпить чая, перерыв закончился, и жизнь в хосписе потекла своим чередом. Приказы сыпались лавиной: помой утку, поменяй бельё, открой окна, раздай ужин. Я помогал переворачивать парализованных, пока санитары обмывали их. Выносил и мыл горшки. Мелкие поручения, но для того, кто немощен и слаб, они казались существенными. Я ощутил себя важным винтиком в большой машине, винтиком без которого этот сложный механизм не работал бы так гармонично. После ухода за больными я сворачивал салфетки, которыми пользовался не только персонал хосписа, но и медсёстры, выезжавшие на дом к пациентам. Салфетки, скрученные из широкого бинта, предназначались для перевязки. Занятие стало для меня тяжким наказанием – я не любил монотонную работу, но теперь, набрался терпения. Выдержки не хватало и толстому ухоженному коту, который тоже нёс усердную службу в "Надежде". Мурлыка тёрся у моих ног, выпрашивая корма и ласки. Умоляюще заглядывал мне в глаза, не вытерпев напора, я сдался и погладил его. Он выгнул полосатую спинку и тихо замурлыкал. Хитрец решил отпраздновать победу, запрыгнув мне на колени, изогнулся и нежно дотронулся влажным носом до моего подбородка.
– Моцарт! – позвала женщина. – Вот ты где, проказник!
Застигнутый кот спрыгнул с моих коленей и помчался к ней. Она принесла гостинец – кусочек колбасы.
Русые волосы незнакомки были аккуратно уложены, лицо без макияжа казалось свежим и молодым, хотя морщины, залёгшие в уголках серо-голубых глаз, красноречиво напоминали о возрасте. Белый халат не скрывал худобу, которой я удивился. Она рассмеялась, когда Моцарт ласкался о её ноги.
– Предатель! – с досадой воскликнул я.
– Верность кошек стоит недорого, – проговорила врач и положила перед питомцем колбасу. – Но, как приятна иногда бывает.
– Моцарт! – крикнул кто-то из соседней комнаты, и кот, жадно сцапав остатки лакомства, помчался на зов. Я встал, отложив жгут.
– Арсений Нойманн, – представился я.
– Вероника Ростиславовна Милонова, – она подала мне руку. Маленькая и тёплая ладонь оказалась очень нежной.
– Так это по вам так скучает пациентка, – поймав её вопросительный взгляд, я добавил: – Та, что из седьмой палаты.
– Жанна Валерьевна, – проронила она и обвела пустую комнату взглядом. – Вы последний из волонтёров, кто остался здесь. Почти все работники разошлись. Их ждут семьи и друзья.
В голосе Вероники Милоновой звучала грусть, она тосковала по дому.
– Я вовсе не волонтёр и здесь не по своей воле, – сгорая от стыда, признался я. Лгать не хотелось. В ней чувствовалась прямота и честность, что, должно быть, Милонова ценила и в других. Моя невольная исповедь её не смутила. Доктор больше не задавала вопросов, и я был ей благодарен.
Вероника Ростиславовна Милонова – единственный врач – терапевт. Кроме неё, в штате хосписа числились два онколога, геронтолог и психолог.
– Та пациентка спрашивает, когда закончится её путёвка в этом санатории. Несчастная не подозревает о том, что больна? – вспомнив о женщине с детским лицом, спросил я.
– Конечно, она даже не догадывается. Не все пациенты знают, что находятся в хосписе. Говорить правду следует только тогда, когда понимаешь, что человек готов услышать и принять такую истину. Она оказалась не готова. И мы, посовещавшись с родственниками, решили не сообщать ей о страшном диагнозе. А вообще… – Вероника Ростиславовна взяла из шкафчика банку с кофе и кружку, – пациенты приезжают к нам добровольно, их никто не держит здесь, они вольны уйти. В хосписе нельзя никого заставлять делать что-то или ограничивать.
Она приготовила кофе и налила немного молока.
– Вы, должно быть, устали? Первый день, столько новых обязанностей, – произнесла она, посмотрев на меня с материнской заботой. Ничто не могло укрыться от её добрых, проницательных глаз. Рутина быстро утомляла меня. Кроме того, вечером ждала другая работа.
Доктор Милонова выпила напиток, и закатав рукава, отправилась в седьмую палату к женщине с детским лицом. Когда терапевт уходила, с халата упало белое пёрышко. Наверное, на плече оно очутилось, когда Вероника снимала свои ангельские крылья.
На часах полседьмого нужно спешить в ресторан. Если я опоздаю, менеджер будет мной недоволен.
***
– Учёные сходятся во мнении – задушевные беседы с барменом продлевают жизнь, – пьяно проговорил посетитель и пальцем указал на пустой стакан. – Налей.
– Спиртное и сигареты резко сокращают продолжительность жизни, – возразил я, наполняя бокал виски.
– Рассказав вам о своих проблемах, я чувствую себя лучше. Вы нечто среднее между психотерапевтом и священником, – посетитель нетвёрдой рукой взял бокал, поднёс к свету, как опытный дегустатор понюхал напиток, затем сделал глоток.
– Рад, что вам легче, – равнодушно ответил я. Слово клиента закон.
Он рассказывал что-то ещё, я рассеянно кивал, продолжая, протирать стойку и услужливо разливать огненную воду по стаканам страждущих. Бутылки с элитными напитками, что стояли на полках, быстро становились пустыми, такими же пустыми, как и люди, которые окружали меня. Природа не терпит пустоты, поэтому человек жаждет заполнить вакуум. Вопрос лишь чем? Наркотики, алкоголь, случайные связи годились, чтобы ненадолго залатать дыры в сердце.
Сегодня я познакомился с другим миром, где каждая минута ценится на вес золота, где доброта не просто слово, произнесённое кем-то, но нечто вполне осязаемое, способное дарить счастье на короткий миг и приносить долгожданное облегчение. В хосписе я по-настоящему почувствовал, что во мне нуждаются.
Нужен я был и в ресторане. Только и слышал: "Принеси водки!", "Хочу коньяк!", "Повторите, пожалуйста!". Так по кругу – пустой бокал наполнялся, полный – пустел. Я работал механически, подобно роботу. Усталости я не ощущал, только удовлетворение. Ресторан, в котором я полгода подрабатывал, располагался в центральной части города. Благодаря удачному местоположению, пользовался популярностью у туристов. Впятером мы едва справлялись.
– Какое медленное обслуживание! Официантку просто не дождаться, – возмутился хлыщ в костюме тройке и шляпе, напоминавший Есенина.
– У нас много гостей, – сказал я примирительным тоном.
– Две "Маргариты" и как можно быстрее, – велел хлыщ. Он небрежно относился к деньгам – купюра, которой он расплатился, была мятая. Я проворно смешал коктейли, разлил по бокалам и отдал ему. Не поблагодарив, он схватил напитки и отправился к столикам, распложенным в уединённом уголке ресторана.
– Вот жлоб, он тебе за скорость даже на чай десятки не оставил, – процедил сквозь зубы другой бармен.
Он сильно тряс шейкер, вкладывая в это действие всю свою ярость.
– Что такое деньги? Песок, – я пожал плечами, налил в рюмки джин и поставил на поднос. – Фруктовая корзина для французов.
Уставшая официантка забрала плетёнку с фруктами и вновь исчезла в глубине банкетного зала.