Сначала я подумал, что в комоде лежит фаллоимитатор – уж больно форма была подходящая. Но, приглядевшись, понял, что это моржовый клык. Хотя, честно говоря, и для непотребных целей сгодился бы. Внутри комода – тряпки, одежда, полотенца и прочая мелочёвка. Вот серебряный крестик – непонятно чей, ведь хоронят-то нынче с ним. Ещё нашёл что-то с кружевами, но брать побрезговал. В глубине ящика попались мамины записи. Почерк у неё красивый, округлый, но чертовски сложный для понимания. «Казённый сбор – два рубля с души», – только и смог разобрать. Это я должен платить, или мне? Наверное, я. Лежит и список двухгодичной давности, по которому вижу, что душ было сто семь, а сейчас – девяносто девять. Надо бы Тимоху дождаться, разобраться.
Вот ещё: покупка хлеба – 1200 рублей, итого на одну семью тридцать рублей, примерно. Я, что ли, покупать должен? О, как я тут выживу?! Расстроенный, сажусь на мамину кровать и смотрю в окно, сдвинув пыльную штору. А там кино поинтереснее: моя “картофелесажалка” марки Ефросинья закончила движение задом ко мне и, почти уперевшись попой в стекло, развернулась лицом. Меня не замечает, так как в окошко не смотрит, а мне её тугая титька, почти выскользнувшая из платья, хорошо видна! Зашевелился червячок сомнения: а по назначению ли я использую Фросю? И так, надо сказать, прилично зашевелился. Ничего, никуда девка от меня не денется. Пойду в отцову комнату, там посмотрю.
У отца захламлено, примерно так же, как у моего родного бати в его сарайке. Жуть. Тут и ковер, сразу видно, негодный – дырка на дырке, и что-то вроде удочек, и сеть, запутанная, рыбацкая. Батя рыбак был? Ого! А эти монструозные доспехи похожи на панцирь! Откуда они? Из цельного листа железа, мне велики. А это что? Лампа Аладдина? Нет просто кувшин красивый, восточный. Трофей, возможно. Сабля! Барабан! Сука, а щенка нет, продал я его! Сабля богатая, с каменьями какими-то красноватыми. Надо у Тимохи спросить. Может, он разбирается в камнях?
– Барин, снедать будете? – заглянула чумазая молодуха из моей дворни.
Интересно, а я её того… или нет? Некрасивая она на мордашку.
– Буду, накрывай! – неожиданно я понял, что кашкой с утра не наелся.
На обед были: суп гороховый, каша пшенная, кролик тушёный (или заяц это?) Неизменные пироги с разной начинкой, соленья. Хотя, откуда грузди – непонятно! Прошлогодние, не иначе.
Матрена морды своей виноватой не кажет. Да и виновной себя не считает, уверен.
Бормочу про себя молитву. Уже привык по поводу и без повода крест на себя накладывать да “Отче наш” читать.
– Готово, барин! Яблоко это чертово закопала, как вы и велели! – слышу звонкий голосок Фроси.
– Руки мой и садить со мной обедать! Еще тебе задание дам, – командую я.
Матрены, слава богу, нет, возразить некому.
– Благодарствую, – и не думает отказываться девушка.
– Что, пойдешь ко мне в дворню? – предлагаю я ей.
– Пойду, коли прикажешь, а что делать-то надоть? – простодушно спрашивает милаха.
– Постель греть да в бане спинку тереть, – шучу я.
Ложка супа застывает на лету, а в голубых глазах появляются слезы.
– Что ж так, я тебе не нравлюсь? – неожиданно злюсь я.
– Да меня потом замуж никто не возьмёт! – сквозь прорывающееся рыдание говорит Фрося.
– Ну и хорошо! А зачем тебе замуж? Что бы муж бил и заставлял работать? – пытаюсь разобраться в местной жизни я.
– Может, и не будет бить, – неуверенно произносит Фрося, задумавшись. – Вон Аглая, например, сама мужа бьёт!
– Пьяного? Да ведь Аглая толще и выше своего муженька? – наугад предполагаю я.
– Правда твоя! Она и моего батю била, когда наша коза к ней в огород забралась, – признаётся девушка. – А детишки? Детишек же надо, иначе не по-людски!
– Что, я тебе детишек не заделаю? – шучу я.
Пейзанка стремительно краснеет.
– Ох, да что же ты такое говоришь, ирод! Мало я тебя розгами в детстве била! Мало!
В разговор вступила Матрена. Подслушивала, не иначе! М-да. И как мне, бедному, половой вопрос решать в таких условиях? Разве что кастинг устроить? Так мне ведь Фрося уже приглянулась. Я ей и денег дать могу, и вольную даже. Черт, а если детишки появятся? Презервативов же нет ещё! Впрочем, есть и другие способы… Но что-то мне подсказывает, что не так просто будет уговорить девицу на них.
– Шучу я, Фрося! Не буду я тебя портить! Мужу целой достанешься! – обещаю я. – Есть для тебя другая работа!
– Я согласна! – вздыхает девушка. – Да и нет у меня жениха, кому я нужна такая: тоща и неказиста.
Смотрю подозрительно. Это она придуривается? На комплимент нарывается? Да нет. Вроде, серьёзно так считает.
– Восемь рублей проси! Работы в доме много! – слышу голос Матрены откуда-то из-за стены.
Это не в день скорее а за месяц, – прикидываю про себя я.
И как же задрала меня вздорная домомучительница. Ещё и розгами меня била, оказывается, в детстве. Тело на слово “розги” откликается вздрагиванием. Точно, помнит Лешка такой факт.
– Дам десять! И два рубля прямо сейчас. Есть работенка для тебя – в маминой комнате порядок навести: пыль стереть, вещи разобрать, бельё женское, особо то, что моль поела, отдельно положи, что продать можно – тоже отдельно, – даю я указания.
– Давно бы так! А то не разрешал даже заходить в комнаты барские, – слышу довольный на этот раз голос Матрены.
Ловлю себя на ощущении, что где-то в комнате появилось новомодное устройство “Алиса”, и я с ней разговариваю. Вернее, устройство это – “Матрена”!
– Матрена, включи музыку! Громкость – семь! – командую я, наливая себе в большую кружку густого киселя.
– Благодарим Тя, Христе боже наш, яко насытил еси нас земных… , – забубнила молитву после еды Фрося.
– Заболел, Леша? – в комнату заглянула встревоженная моська Матрёны. – Кака-така музыка?
– Что, даже граммофона в доме нет? – спрашиваю я, не помня, когда это устройство было изобретено.
– Ой, беда! Заговариваешься! Надо опять кровь пущать, – озаботилась кормилица.
– Себе пусти! – ору я в гневе.
Чую, убьёт меня местная медицина. А ведь я только жить начал!
– Есть что пожрать? – в комнату заскочил мой собрат по пападанству.
От скандала меня спас Тимоха! Вернее, скандал всё равно был, но ругали уже моего конюха – нерадивого, который “коня не покормил, а убёг по деревне людей от дела отрывать”. А ещё он руки не помыл – эта претензия уже от меня. Молитву перед едой не прочитал – опять Матрёна. Повадился барский стол подъедать – тоже ясно кто. Вжав голову в плечи так, что ушей стало не видать, Тимоха торопливо наяривал гороховый супец, который, кстати, был чудо как хорош! Опытный, сука! “Васька слушает да есть”.
– Всё исполнил, что поручил! – громко сказал мой дворовой, думаю, больше для грозной бабы, чем для меня. Я-то рядом сижу, чего орать?
– Ну, – разрешил докладывать дальше я.
– Есть у тебя два кулака! У них по три коня, пяток коров и прочего добра полно. Семеро середняков, у которых конь или вол имеется, три коровы, ну или корова и телята. Остальные нищие. Хорошо, если корова у кого есть, остальные голодают. Особенно по весне. Сейчас уже и лучок, и прочая редиска растет, а весной ранней мёрли люди. Им бы на заработки уйти, а нет такого! И ещё – пьёт народ у тебя по-черному! Приходит к тебе некий Ермолай, говорит: "Барин, помираем от голода, отпусти на откуп семью кормить". Ты отпустишь, а он в корчму – бухать.
– У нас корчма есть? – удивляюсь я.
– По полям, если версты три, будет проезжий тракт, там и корчма, – докладывает разведчик. – А ещё Гришка лес твой ворует и с топором на меня кинулся!
– Что за Гришка, и почему лес мой? – вопрошаю я.
– Гришка Кожемяка на той стороне ручья живет, – пояснило мне из-за стенки устройство типа “Матрёна”.
– Матрена, тебе если делать нечего, так я работу-то вмиг найду! – грозно говорю я и слышу хлопок входной двери.
– Ну, идём, посмотрим на вора! – принимаю решение.
– Вместе пойдём! – слышу я голос Мирона почему-то со второго этажа или ещё выше. – Уж я задам супостату! Били его, били, да, видать, не впрок!
– Нет, ну как медом им намазано на барской стороне! – искренне возмущаюсь я ещё одним ушам.