Лиза, бросилась из квартиры как была, в домашних тапках и старом истрепанном халате без двух пуговиц.
Август уже заканчивался, и ночи его были свежи и темны. Девочка неслась по безлюдным улицам, не разбирая дороги. Задыхаясь, чувствуя, как от ужаса колотится сердце, перепрыгивала ограды и бордюры, бежала то по дорожкам, то по газонам. Боясь погони, из последних детских сил боролась за свою жизнь.
Бежала она долго, страх гнал ее по темному городу, хватая за пятки и стуча в висках. Наконец, совершенно обессилев, девочка упала у какой-то высокой ограды на газон. Тяжело дыша и захлебываясь собственным дыханием, рухнула, беспомощно закрыв голову руками.
Наверное, было холодно, но она, разгоряченная бегом и нахлынувшей паникой, этого холода не чувствовала и не замечала. Словно впала в забытье. Голова кружилась, хотелось пить и стучало в висках.
От пережитого ужаса и навалившейся обреченности ей хотелось стать невидимой, исчезнуть, провалиться сквозь землю.
Она то ли бодрствовала, то ли, обессиленная, дремала. И в этом странной полудреме вдруг услышала чьи-то легкие шаги и осознала, что кто-то остановился рядом.
Припав к каменной ограде, девочка съежилась в клубок, сжалась, словно пружина, и медленно подняла голову.
Возле нее стоял невысокий плотный мужчина в длинном платье до пят, на груди его висел крест, волосы с проседью были убраны в хвостик. Незнакомец чуть наклонился, чтобы разглядеть свою находку.
– Кто это здесь? Чья ты?
Лиза, готовая тут же вскочить и бежать дальше, исподлобья глянула на него.
– Ничья.
Мужчина, помолчав, пожал плечами и ласково усмехнулся.
– Ну, ничья так ничья. А чаю хочешь горячего? С булкой, с вареньем.
Девочка сглотнула слюну, сразу наполнившую рот, и, подумав, кивнула.
– Хочу.
– Тогда вставай, – мужчина протянул ей руку.
– Бить будешь? – Лиза недоверчиво отпрянула.
– Господи, – человек в длинном черном платье изменился в лице и перекрестился. – Нет. Никогда. Никто и никогда тебя теперь бить не будет. Веришь?
– Верю, – доверчиво отозвалась Лиза.
Мужчина помог ей встать, и, взяв за руку, повел за собой. Лиза огляделась. В ночной темноте посреди огромного двора высился большой белоснежный храм, увенчанный золоченым крестом, уходящим в темное небо.
– Ух, ты, – девочка с интересом посмотрела ввысь.
– Ты знаешь, что это? – улыбнулся незнакомец.
– Крест. Это церковь?
– Да. Это городское подворье Сосновского мужского монастыря. Ну, пойдем.
Они вошли в небольшой домик, приютившийся за храмом. Мужчина, включив свет, приветливо махнул рукой.
– Проходи.
Откуда-то из глубины дома вышла маленькая заспанная женщина.
– Вы сегодня рано, – она перевела взгляд на девочку. – Вы не один, отец Леонид?
Мужчина поздоровался с женщиной и обернулся к девочке.
– Наверное, нам нужно познакомиться, как думаешь? А то как же чай с незнакомцем пить? – он ласково улыбнулся ей. – Я – отец Леонид. Настоятель монастыря. Сегодня здесь службу буду вести. А это наша хозяюшка Матрена, она у нас самая главная по хозяйственной части здесь.
– Ой, скажете тоже, – смущенно потупилась маленькая женщина и подошла к девочке. – Ну, а тебя, красавица, как звать-величать?
Лиза, внезапно ощутив такую теплую волну умиротворения и спокойствия, робко улыбнулась.
– Лиза.
– Вот и хорошо, Лизонька, – отец Леонид погладил ее по голове. – Имя-то какое у тебя замечательное! Ну, Матренушка, чаем-то напоишь нас?
Женщина захлопотала, засуетилась. Поставила чайник, заварила крепкий чай, расставила на столе, накрытом белоснежной скатертью, чашки с блюдцами, ложечки и салфетки. На середину поставила вазочки с вареньем и медом. Разложила пряники и печенье.
Лиза, усевшись на стул, завороженно следила за ее действиями. Ей, выросшей в бесхозности, запущенности и заброшенности, все сейчас казалось странным: и эта белоснежная скатерть, и эти крошечные ложечки для варенья, и эти синие чашки с блюдцами. Но больше всего ее поразили эти любовно вышитые салфеточки, которые Матрена разложила возле чайных пар.
Опустив глаза, она осторожно глянула на свои грязные руки, на ногти с черной каемкой, на сбитые колени, растоптанные домашние тапки. Отец Леонид, заметив это, мягко тронул ее за плечо.
– Лиза, пойдем покажу, где можно руки вымыть и умыться.
Он довел ее до ванной, дал полотенце и деликатно вышел, а она, намылив руки, стала отчаянно тереть их одну о другую, пытаясь смыть въевшуюся грязь. Потом намылила лицо и, жмурясь от мыла, жгущего глаза, яростно плескала и плескала себе в лицо целые пригоршни воды. Умывшись, Лиза долго задумчиво стояла у белоснежного полотенца, не решаясь его тронуть, но затем уткнулась в него лицом, замерев от блаженства.
Когда же, наконец, она появилась в комнате, Матрена всплеснула руками:
– Лизонька, я уж думала, ты там утонула! Садись, милая, чай стынет.
Девочка присела на стул, оглядела стол и вдруг обернулась к отцу Леониду:
– А где булка? Ты же булку обещал.
– Матрена, что ж ты меня подводишь? – рассмеялся отец Леонид. – Давай-ка булки к столу.
Матрена, посмеиваясь, заспешила к буфету, достала румяные круглые булочки.
– Ой, Лизонька, прости. Я-то привыкла, что отец Леонид до службы ничего не ест, вот и не сообразила. Кушай, милая!
Переглянувшись с Матреной, отец Леонид наклонился к девочке, уплетающей за обе щеки булки вперемешку с вареньем.
– Лиза, а сколько лет тебе?
– Семь, – облизывая ложку, проговорила с набитым ртом девочка.
– Царица небесная! Надо же, – покачала головой Матренушка.
Отец Леонид, тяжело вздохнув, глянул на часы, неторопливо встал.
– Лиза, давай так договоримся. Я сейчас на службу пойду, а ты кушай спокойно, Матрена тебе еще чаю нальет и булки подаст. А потом, если хочешь, поспи. Матрена покажет, где лечь. А я после службы приду, и мы с тобой поговорим, хорошо?
– Прогоните? – испуганно встрепенулась Лиза.
– Нет, деточка. Просто дождись меня, обещаешь?
Лиза настороженно затихла, лихорадочно раздумывая над его предложением, но через уже мгновение доверчиво кивнула.
– Хорошо. Иди.
– Дождешься? – еще раз уточнил отец Леонид.
Лиза вдруг широко улыбнулась, пожалуй, впервые за последние несколько месяцев.
– Да сказала же, подожду! Иди!
Матрена, проводив Леонида, присела возле девочки.
– Лизонька, давай расчешу тебя.
– А ты умеешь? – Лиза, намазывая булку маслом, изумленно обернулась.
– Умею, конечно. Я много, чего умею. Худенькая ты какая! Тебе что, никто косички не заплетал?
– Нет, я сама. Иногда тетя Галя, но редко, – гордо проговорила девочка. – Ну, расчесывай, – милостиво разрешила она, – а потом я спать пойду.
Матрена долго и ласково расчесывала ее спутанные волосы, что-то шепча, осторожно заплетала косички. Закончив, удивленно ахнула, присмотревшись.
– Господи, Лизонька, а глаза-то у тебя какие синие-синие! Я сколько лет живу, а таких глаз никогда не видела!
– Это плохо? – насторожилась девочка.
– Что ты! Это красота неописуемая, редкость божия! Таких глаз ни у кого нет, ты – единственная.
– Ну, ладно, – довольная Лиза облегченно вздохнула. – Пусть тогда будут синие.
Часов в двенадцать дня Лиза проснулась. Открыв глаза, долго лежала в кровати, испытывая непривычное ощущение удовольствия от мягкости подушек, чистоты простыней, простоты и изящества штор, вышитых замысловатыми узорами.
Ей на миг показалось, что она попала в сказку, ведь Лиза была еще совсем маленькой девочкой.
Каждый из взрослых, кто помнит себя в семь лет, понимает, что это время совершенного детства, когда хочется бездумно радоваться жизни, играть с ровесниками, от души смеяться и ни о чем серьезном не задумываться. И теперь, лежа в комнате с вышитыми гардинами, девочка тихо любовалась непривычным для нее обыденным комфортом.
Отец Леонид, уже вернувшийся после службы, сидел у стола и читал большую толстую книгу. Услышав шаги девочки, приветливо обернулся.
– Ну, что, Лиза, выспалась?
– Ага, – она подошла к нему. – А что это? Книга?
– Да. Библия.
– Это книга такая?
– Это самая главная книга. А ты умеешь читать?
– Нет, – Лиза потупилась.
– Ну, ничего. Я научу тебя, хочешь?
– Хочу, – она доверчиво тронула его за руку. – А ты добрый?
– Обычный. Самый обычный человек, – отец Леонид внимательно посмотрел ей в глаза. – Таких людей большинство вокруг нас. Добрых, щедрых и милостивых.
– Нет, – вдруг отступила от него девочка. – Ты разве не знаешь, что злых больше? Злых, пьяных и жадных. Их очень много!
Матрена, услышав ее слова, закрыла рот рукой, чтобы не запричитать.
– Господи, как же так? – прошептала она.
– Ну, подойди, подойди поближе, – махнул рукой отец Леонид. – Чего ты испугалась? Иди ко мне. Садись рядышком.
– Чего? – Лиза, насупившись, присела на краешек стула.
– Матрена мне рассказала, как она тебя причесывала, какие у тебя красивые глаза. Может, и ты мне что-нибудь расскажешь? О себе, например.
Она опасливо взмахнула ресницами, сразу недоверчиво нахмурилась, нахохлилась, как испуганная птица.
– Зачем?
– Понимаешь, Лиза, я хочу помочь тебе. А для этого я должен понимать, кто ты, откуда, почему оказалась здесь, возле храма.
Она сжалась и боязливо оглянулась, будто выбирая пути для отступления.
– Лиза, обещаю, я тебя не подведу. Не сделаю тебе ничего плохого. Но ведь, чтобы помочь, надо понимать, как это сделать, да? Вот смотри. Тебе семь лет, значит, в школу надо идти осенью, а уже август заканчивается, понимаешь?
Девочка упрямо смотрела в сторону и угрюмо молчала.
– Мы же не можем тебя спрятать, – развел руками Леонид. – Это неправильно и нечестно. Наверное, у тебя есть семья, родственники, значит, они будут тебя искать, обратятся в полицию. Если ты этого не хочешь, нам надо понимать, что делать дальше. Например, в женском монастыре есть церковно-приходская школа, там учатся девочки, живут они тоже в монастыре. Но для этого нам необходимы твои документы и законное право для тебя жить вне дома. Пойми, нельзя просто так забрать ребенка из семьи, должны быть причины для этого.
Лиза размышляла. Мысли метались то туда, то сюда. Перескакивали от одного воспоминания к другому.
И тут она так ясно ощутила ужас, который захлестнул ее вчера вечером, когда она в отчаянии схватила кухонный нож, что девочка кинулась к Леониду и крепко обняла его за шею.
– Не отдавай меня, – дрожа всем телом, закричала что было мочи Лиза. – Только не отдавай меня. Я все тебе расскажу! Все, все, все.
Уже опустился на усталую землю вечер.
Августовские вечера прозрачны и нежны. Хрустальный воздух, еще не потяжелевший от молочных туманов, словно светился, медленно напитываясь сумеречностью и сгустившейся синевой. Августовские звездопады, так прославившие эту пору, еще не истощили свой сокровенный запас, и время от времени озаряли темное небо вспышками падающих звезд.
Август – благословенный месяц, пора изобильности, щедрости и буйства красок. Время первого меда и полосатых арбузов, яблочного Спаса и Успения Пресвятой Богородицы.
Конечно, август – преддверие осени, но все-таки еще не осень. И он, хлебосол, по-прежнему баловал людей багровыми закатами, разносолами, бархатными гладиолусами и невероятными долгими вечерами.
День близился к вечеру. А в маленькой комнатке Лиза все рассказывала и рассказывала отцу Леониду и заплаканной Матрене о своей жизни дома. О воспитательнице, которая когда-то приводила ее домой, о соседке Гале, которая ее подкармливала и покупала вещи, о маме, которая всегда пила, забывая о маленькой дочери, о мужчинах и женщинах, устраивающих в их квартире пьяные драки и оргии, и, наконец, о страшном Сергее, избивающем мать каждый день.
Она очень просто, по-детски, говорила о том, как ей хотелось новое платье, мороженое и пирожок с капустой. О том, как было страшно засыпать по ночам, слыша крики матери и хохот мужиков, как она мыла по утрам посуду и выносила помои, как ходила за хлебом и как дети чурались ее, как смеялись над ней, обзывали и кидали в нее камни и палки.
Когда она закончила рассказ, Матрена, не выдержав, запричитала в голос и, обняв ее, прижала к свей груди.
– Ах ты, ангел мой! Да что же за страдания ты перенесла! И взрослому-то это не под силу.
Отец Леонид встал, и, нахмурившись, зашагал по комнате, потом обернулся к Матрене.
– Сейчас машина придет, мы в Александровский монастырь поедем, я тебе кое-что поручу. Надо будет походить здесь, с соседкой поговорить, собрать кое-какие сведения, бумажки. Будем Лизу спасать.
Они уехали в монастырь.
И эти бесконечные сутки, перевернувшие всю ее жизнь, Елизавета вспоминала всегда, как свой второй день рождения.