Карен паркуется в хвосте вереницы автомобилей на глинистой обочине канавы, которая проходит вдоль дороги возле дома Сюзанны. Впереди всех, у ворот, черный “БМВ” судмедэксперта, за ним белый фургон криминалистов. Она выходит из машины, секунду-другую стоит под моросящим дождем. Обводит взглядом дорогу в обоих направлениях. На соседнем участке, чуть ближе к морю, замечает автомобиль с надписью “Полиция”. Возможные следы покрышек скорее всего зафиксировать не удастся, думает она. Сейчас большинство горожан уже проснулись, и мимо дома успел проехать как минимум десяток-другой автомобилей.
Подняв взгляд, она осматривает окрестности. Эта часть Хеймё – протянувшаяся на север высокая гряда холмов, бурная речка, сбегающая к морю, каменные мосты, перекинутые через ее прихотливые изгибы, поросшие вереском взгорки – с детства глубоко запечатлелась в ее памяти. Сейчас она видит знакомые места по-новому. Не замечая красоты и не ощущая покоя, четко отмечает, какие возможности имеет чужак, чтобы добраться сюда и выбраться отсюда незаметно для бдительных глаз. В обычной жизни это вряд ли возможно, соседи обязательно увидят. Но как раз сегодня, в самый похмельный день года, население городка при всем его любопытстве, пожалуй, одолевали другие заботы, и никто не присматривался, какие автомобили проезжают по дороге.
– Добрый день, шеф.
Бьёрн Ланге встает со ступенек, когда Карен подходит к дому. Она видит, что полицейский ассистент еще бледнее, чем нынче утром, а когда он отдает честь, рука у него слегка дрожит.
– Добрый день, – с улыбкой отвечает она. – Ваша работа?
Карен кивает на дверь, к которой ведут ступеньки. Одно из стекол в свинцовой раме выбито, острые осколки с двух сторон удалены, а с двух других по-прежнему торчат ежом. Бьёрн Ланге кивает и начинает поспешно оправдываться, будто не уверен, одобряет ли она их решение.
– Так ведь дверь была заперта, а мы не знали, надо торопиться или нет. Поняли только, что внутри кто-то есть, потому что там работало радио. Надеюсь, мы не испортили улики, просто думали, ей нужна помощь. Мы же не знали, что уже поздно.
Он умолкает, и Карен с успокаивающей улыбкой кивает, удивляясь про себя, почему чувствительный Ланге подался в полицию.
– Вы все сделали правильно, – говорит она. – Как я поняла, зрелище там внутри отнюдь не веселое. Попозже в управлении я побеседую с вами и с Ингульдсен, а сейчас предлагаю вам обоим отдохнуть часок-другой и подкрепиться. Где она, кстати?
– Она у соседа, ну, который позвонил и поднял тревогу. Когда мы приехали, старикан был здесь и чувствовал себя паршиво, поэтому она отвезла его домой. У него определенно проблемы с насосом.
Ланге неловким жестом показывает на сердце, а Карен чертыхается про себя. Полицейская, одна со свидетелем, которого пока нельзя исключить из числа подозреваемых. О чем они думали, черт побери? Впрочем, ей самой прекрасно известно, что у старика Стеена вправду больное сердце и он вряд ли способен убить даже котенка, но ни Сара Ингульдсен, ни Бьёрн Ланге об этом знать не могут.
– Ладно, ступайте пока туда, составьте ей компанию, – коротко бросает она, оставив назидательные комментарии при себе. После тягостной утренней встречи с Ланге и Ингульдсен она сама в проигрыше, так что теперь они квиты.
Ощутимое тепло и слабый запах дыма ударяют в лицо, когда она открывает входную дверь. Что-то пригорело, думает она, или что-то жгли. Перед нею квадратная передняя с лестницей на второй этаж. Слева от лестницы – комод под красное дерево, с выдвинутыми ящиками, рядом на полу шарфы, косынки, перчатки, платяная щетка и еще какие-то вещи, разглядеть которые она не может. Дальше, за дверью справа, виднеется бежевый диван и край толстого голубого ковра в гостиной. За дверью слева слышны невнятные звуки и бормочущие голоса. Склонясь над большой черной сумкой, посреди передней топчется техник-криминалист Сёрен Ларсен из НТО. Увидев Карен, он в знак приветствия вскидывает подбородок и протягивает ей синие бахилы и пластиковую шапочку.
– Спасибо, Сёрен. Брудаль там? – Она кивает на кухонную дверь, убирая волосы под прозрачную шапочку. Сёрен Ларсен смотрит на нее, вскидывает брови над респиратором и молча кивает.
Она знает, что означает его взгляд. Кнут Брудаль нынче в плохом настроении. Он тоже.
Карен глубоко вздыхает и идет к двери.
На первый взгляд, если отвлечься от пластин, проложенных для прохода, все внутри выглядит вполне нормально. Прямо напротив двери плита, рабочий стол, раковина и посудомоечная машина, над ними – ряд серых лакированных шкафчиков. Справа, на длинной гранитной столешнице, красуется огромный блестящий аппарат, в котором Карен предполагает кофеварку, на полках над ней выстроились всевозможные кухонные приборы, салатники и медные миски. Слева от двери возвышается большой, выкрашенный голубой краской шкаф, расписанный стилизованными библейскими сюжетами, типичными для доггерландского народного искусства. Излюбленная тема – Иона и кит, и Карен успевает отметить, что и тот, кто несколько веков назад расписал шкаф Сюзанны Смеед, вдохновился именно этой историей. Обычная, вполне уютная кухня, думает она.
Но по мере того как она присматривается, впечатление меняется. Чуть дальше впереди стоит тяжелый дубовый обеденный стол с тремя стульями. Четвертый опрокинут, валяется на полу. Она отмечает пластины для прохода и маленькие желтые треугольники пронумерованных пластиковых табличек, потом видит кровь – полосу красных брызг всего в метре от нее.
– Поосторожнее, Эйкен, – командует резкий голос. – Смотри, черт побери, куда ставишь ноги.
Осторожно ступая по пластинам, Карен входит на кухню, вытягивает шею, чтобы заглянуть за большой шкаф, и у нее поневоле перехватывает дыхание. Секундой позже она подавляет инстинктивное желание отвести взгляд. С каменным лицом смотрит на женщину на полу.
Сюзанна Смеед лежит на спине, голова и шея под острым углом, втиснуты между полом и ребром черной дровяной плиты. Толстый халат распахнулся, под ним видна кремовая ночная рубашка с вышивкой ришелье вокруг глубокого выреза. Одна грудь обнажена, и Карен отмечает, что для стройного тела она неожиданно полная. Левой руки Сюзанны Смеед не видно, но Карен фиксирует, что на другой руке нет украшений, зато ногти ухоженные, покрытые скромным бледно-розовым лаком. Голова и торс лежат в луже крови, отчасти впитавшейся в толстый ворс халата и окрасившей коричневую ткань в еще более темный цвет. Волосы там, где не в крови, выглядят тоже ухоженными, со светлыми прядями на несколько мышином фоне. Ноги вытянуты, на правой по-прежнему синяя бархатная тапка, словно шапка на пальцах, другая тапка вверх подошвой валяется под кухонным столом.
Аккуратно, мелькает в голове. Аккуратный хаос.
Техник-криминалист в белом комбинезоне медленно двигается вокруг покойной, фотографирует во всех возможных ракурсах. Тихий шорох защитных комбинезонов доносится и от двух других криминалистов, осторожно расхаживающих по кухне. Карен знает, что это бесшумное хождение, которое постороннему взгляду может показаться уважительным отношением к смерти, на самом деле – глубокая сосредоточенность людей, снимающих отпечатки пальцев и смахивающих щеточкой пылинки всех возможных улик. Когда один из них отходит в сторону, Карен видит источник запаха гари – кучу, напоминающую обугленные остатки дровяной корзины между плитой и кухонным столом. Огонь лизал стену и оставил широкую полосу копоти совсем рядом с клетчатой кухонной шторой. Карен видит свое отражение в чистом оконном стекле и твердит себе, что глубокие тени под глазами наверняка от наугад расставленных ламп.
Она снова переводит взгляд на голову Сюзанны Смеед и на этот раз заставляет себя всмотреться внимательно. Пряди светлых волос слиплись от запекшейся крови и местами закрывают разбитое лицо. Карен все больше становится не по себе, когда она отмечает вдавленную скулу и как бы сдвинутый вбок нос. Обнаженный ряд зубов белеет под сломанной верхней челюстью, создавая впечатление гротескной усмешки. Глаза широко открыты, взгляд пустой и ничего не говорящий, как у всех покойников, каких видела Карен, – ни удивления, ни страха, лишь беспредельная серая пустота.
И в этом кровавом месиве по-прежнему проступают знакомые черты Сюзанны Смеед. “Не по себе” оборачивается резким спазмом под ложечкой, и, чтобы подавить дурноту, Карен переводит взгляд на обеденный стол. Глубокая тарелка с остатками не то простокваши, не то йогурта с мюсли, корзинка с ломтиками темного ржаного хлеба, подтаявшее на жаре масло, пустая чашка из-под кофе аккуратно стоит на блюдечке.
По крайней мере ты успела выпить кофе после утреннего купания, думает она, глядя на голубую цветастую чашку. Но что случилось потом?
– Здравствуй, Кнут, – только теперь тихо говорит Карен, обращаясь к высокому мужчине, который с явным усилием сидит на корточках возле трупа. Она смотрит на широкую спину и удивляется, как это Кнут Брудаль умудрился натянуть комбинезон и не порвать швы. – Что скажешь?
Он отвечает коротко, не поднимая головы:
– Н-да, она мертва. Что тут скажешь?
Карен игнорирует резкий тон, ждет продолжения. Манеры Брудаля нередко действуют ей на нервы, но как раз сейчас она в общем-то понимает его, знает ведь, что Кнут Брудаль и его жена много лет общались с Юнасом и Сюзанной Смеед в частном порядке, задолго до их развода. Брудаль, наверно, не просто шапочно знаком с женщиной, чье мертвое тело сейчас осматривает.
– Я приехал сразу после половины второго, к тому времени она была мертва минимум три часа и максимум, пожалуй, часов шесть, – наконец говорит он с явной злостью в голосе. – При здешней адской жарище точнее сказать не могу. По неведомой причине кому-то приспичило растопить эту бандуру, а вдобавок еще и поджечь дом.
Кнут Брудаль показывает рукой на дровяную плиту в углу; один из криминалистов, нагнувшись, как раз заглядывает в топку. Потом Брудаль поднимает голову, смотрит прямо на Карен, и она видит, что его лоб блестит от пота.
Она бросает взгляд в другой конец кухни, на современную плиту из матированной стали, с блестящей индукционной поверхностью, затем снова смотрит на дровяную плиту. Делая ремонт, Сюзанна, как и многие, наверняка решила сохранить кое-что от давней кухонной обстановки. Хотела сберечь ощущение старинной сельской кухни и одновременно оборудовать ее всевозможной современной техникой. Так поступали почти все. Но на самом деле старые плиты редко кто топил, тем более в конце сентября, когда температура еще значительно выше нуля. Может быть, утреннее купание натолкнуло Сюзанну на мысль согреться, растопив плиту? Или это сделал преступник?
– Когда я приехал, жарища здесь была как в духовке, – сердито продолжает Брудаль. – Огонь криминалисты, слава богу, потушили, но уточнить время смерти будет чертовски трудно. Чистое везение, что не случилось пожара, – добавляет он, кивнув на обугленную дровяную корзину.
– Для нас, пожалуй, – холодно бросает Карен. – Вряд ли для идиота, который пытается замаскировать убийство под обычный бытовой пожар.
Брудаль закрывает свою сумку, с трудом встает. Комбинезон натягивается на объемистом брюшке, и Карен опасается, что тонкая пластиковая молния не выдержит натяжения.
– Что ж, вот и разбирайся, тебе и карты в руки. Так или иначе, я здесь закончил, остальное после вскрытия, – говорит он, утирая ладонью потный лоб.
– Насчет орудия преступления, во всяком случае, сомнений нет. Гляди, Эйкен! – Голос Ларсена доносится от двери. В руках у него длинная железная кочерга, засунутая в пластиковый пакет с бурыми разводами. – По-моему, вполне соответствует повреждениям на теле. – Ларсен с довольным видом поворачивает окровавленный пакет. – Аккуратно висела на своем месте возле плиты.
– Возможно, – сухо отзывается Брудаль, – возможно, он разбил ею лицо убитой, но причина смерти предположительно другая.
Карен и Сёрен Ларсен вопросительно смотрят на судмедэксперта. Секунду тот как будто бы наслаждается вниманием.
– Я думаю, она сидела на стуле, когда ее настиг первый удар, но совершенно уверен, что убило ее не это. И даже не сам второй удар. Только вот он с такой силой отшвырнул ее, что она упала навзничь и череп раскололся о плиту. Кто бы это ни сделал, подонок действовал чертовски хладнокровно, твердо решил убить Сюзанну.