Десять минут разминки – и они снова сидят за столом в комнате для совещаний. Компания уменьшилась, остались только сотрудники уголовного розыска: Эйкен, Йоханнисен, Бьёркен, Лоотс и Нильсен.
Корнелис Лоотс наклоняется над столом, берет черствый бутерброд, подвигает блюдо дальше, к Астрид Нильсен, но та молча качает головой. Пока бутерброды путешествуют вокруг стола, Карен провожает их взглядом. А когда подходит ее черед, презрительно скривив губы, рассматривает вялый салат, выглядывающий из-под вспотевших прямоугольников сыра. Пустой желудок и намечающаяся головная боль заставляют ее сдаться. Со вздохом она берет бутерброд и передает блюдо дальше.
Все жуют, слушая отчет Карла об их с Карен визите к Харальду Стеену и о его телефонном разговоре с соцработником Стеена, Ангелой Новак. Это новость и для Карен.
– Выходит, все было именно так, как он говорил? Я даже надеяться не смела.
– Да, выходит так. Ангела Новак подтверждает, что приехала к Стеену намного позже обычного. Но Устричный фестиваль тут ни при чем, как она подчеркнула. Она была у другого пациента, – говорит Карл.
– Не у пациента, – вставляет Йоханнисен. – Нынче это называется клиент. Блин, того гляди, прикажут, чтоб мы всякую шваль клиентами называли, – невнятно бормочет он, запихивая в рот остатки бутерброда и протягивая руку за следующим.
Карл Бьёркен бросает на него сердитый взгляд и продолжает:
– Дело в том, что, когда Ангела приехала к этому другому… клиенту – восьмидесятипятилетней женщине – та лежала на полу в спальне. Поскольку старушка пребывала в спутанном сознании и толком ни на что не реагировала, Ангела вызвала скорую и, понятно, была вынуждена дождаться ее, а уж потом отправилась к Харальду Стеену.
Карл заглядывает в свои записки.
– Я звонил в больницу, Ангела Новак, судя по всему, не лжет. В девять сорок скорая забрала некую Веру Драммстад из ее дома и доставила в отделение интенсивной терапии больницы “Тюстед”. Похоже, у нее случилось просто временное нарушение мозгового кровообращения, но, чтоб вы знали, она по-прежнему в больнице, под наблюдением.
– Она что-нибудь видела? В смысле, Ангела Новак, – спрашивает Карен, подавляя зевоту и не очень надеясь услышать что-нибудь интересное.
Так и есть.
– Да нет, ничего, насколько она помнит. Но ведь она была очень расстроена из-за случившегося со старушкой, а вдобавок нервничала, так как опаздывала к Харальду Стеену. Знала, что он непременно примется ворчать.
– Хороша работенка, – бурчит Корнелис Лоотс.
– Зато позднее и она, и старикан вправду слышали автомобиль, который врубил движок и уехал. По словам Ангелы Новак, прямо перед началом десятичасовых новостей, – продолжает Карл. – И она действительно заметила, что мотор чихает и кашляет в точности как машина ее отца в Польше. Она как раз сварила кофе и помогала Стеену встать с кровати, поэтому никто из них автомобиль не видел.
– Значит, в принципе это могла быть и совсем другая машина. Может, кто-то проезжал по дороге. – Йоханнисен разводит руками.
– В принципе, да, – говорит Карл с нарочитым спокойствием. – Но Харальд Стеен уверен, что узнал ее по звуку стартера.
Эвальд Йоханнисен кривит рот в скептической усмешке:
– В этом старикан уверен, но, пока они там распивали кофе, никто из них не заметил, что у соседки горит? Разве это не чертовски странно?
– Да нет, не особенно, – раздраженно бросает Карл. – Брудаль ведь сказал, огонь сам быстро потух, вдобавок кухонное окно выходит на другую сторону. Примерно час спустя внимание Харальда Стеена привлек не этот дым, а тот, что шел из трубы. Ему показалось странным, что у Сюзанны топится плита, хотя ее самой явно нет дома. Потому он и пошел туда. Ты что, не слушаешь?
Карл Бьёркен смотрит в потолок и разводит руками, будто ища поддержки высших сил. Йоханнисен порывается отпарировать, но Карен перебивает:
– Ладно, оставим это. Корнелис и Астрид, нарыли что-нибудь полезное? Эх, передайте-ка сюда эти подошвы и термос тоже.
– Увы, – отвечает Астрид Нильсен. – Мы опросили всех соседей в радиусе пятисот метров от участка Сюзанны Смеед.
– Н-да, вряд ли их много набралось, – бормочет Карен, нажимая на кнопку термоса. В стаканчик льется тонкая светло-коричневая струйка.
– Конечно, дома на окраине Лангевика стоят редко, но, кроме Харальда Стеена, мы все же нашли несколько расположенных достаточно близко, чтобы их обитатели могли что-нибудь заметить.
Только если они торчали у своих заборов и глазели на Сюзаннин дом, думает Карен. Она прекрасно знает, о каких домах говорит Астрид. Хотя, возможно, Гудъюнссоны, думает она секундой позже. Им Сюзаннин дом виден прямо из окна, по крайней мере со второго этажа.
– Ну и как? – Она запивает кусок бутерброда холодным кислым кофе и чувствует, как сводит челюсти. – Безрезультатно?
– К сожалению, жильцов мы застали только в одном доме. Лаге и Мари Свеннинг, молодая парочка. По их словам, они проспали до самого обеда. То есть ничего не видели и не слышали.
– А Гудъюнссоны? – напоминает Карен.
Корнелис Лоотс смотрит на нее с удивлением:
– Ты всех в Лангевике знаешь?
– Нет. Теперь уже не всех.
– Они в отъезде, – мрачно сообщает Астрид Нильсен. – В Испанию уехали на пару недель, в отпуск, вернутся в следующее воскресенье, как сказали родители Юханнеса Гудъюнссона, с которыми мы связались по телефону. Жаль, семья-то большая. С четырьмя детьми довольно велики шансы, что хоть один из родителей воскресным утром не спит.
– Откуда у людей деньги? – кисло замечает Эвальд Йоханнисен. – Двое взрослых и четверо детишек в гостинице на солнечном испанском пляже, как по-вашему, во сколько это обходится? И вообще-то детям надо ходить в школу, – добавляет он недовольным тоном.
– Юханнес Гудъюнссон – главный инженер “Но-ор-Ойл”, – сухо возражает Карен, – а его жена – владелица аудиторской конторы, так что денег им хватает. А дети маленькие. Старший и тот, по-моему, еще в школу не ходит, а самым младшим, близнецам, всего годик-другой.
– Стало быть, ты с ними знакома? – спрашивает Астрид.
– Шапочно, – отвечает Карен и меняет тему.
С какой стати рассказывать, что ее старый школьный приятель Юханнес Гудъюнссон несколько лет кряду заезжал к ней по дороге домой с нефтеразра-боток. Отношения ни к чему не обязывали, но сексуально удовлетворяли обоих и прекратились, как только родились близнецы. Вероятно, у него больше нет времени, думает Карен. Или сил.
Вслух она произносит:
– Есть новости о Сюзанниной машине, Эвальд?
Йоханнисен смотрит на нее со скучающей миной:
– Тебе не кажется, что я бы уже сказал? Кстати, ты-то сама говорила с шефом?
Карен коротко докладывает о визите домой к Юнасу Смееду. Говорит правду, ничего, кроме правды. Только не всю.
Ни слова о ночи во “Взморье”, ни слова о виски и нежелании сотрудничать, ни слова о том, что он фактически выставил ее под дождь. Она коротко докладывает, что после Устричного фестиваля Юнас Смеед, оставив машину в центре, пешком добрался до дома и уснул на диване. Далее она – опять же правдиво – излагает его рассказ: он, мол, проснулся на следующий день от звонка Вигго Хёугена, после чего забрал на парковке машину и поехал к дочери, чтобы сообщить о смерти ее матери.
С ловкостью, которая удивляет ее самое, она обходит тот факт, что не только автомобиль Юнаса, но и он сам заночевал в городе, а домой отправился только утром.
За столом вновь повисает тишина. Никто не задает вслух вопрос, может ли кто-нибудь подтвердить слова Юнаса. Ни у кого и в мыслях нет, что обеспечить ему алиби, по крайней мере до двадцати минут восьмого, может только она, Карен Эйкен Хорнби. С другой стороны, это не имеет значения, говорит она себе. Вопрос в том, что Юнас Смеед делал после того, как она ушла из гостиницы.