– Почему эта карта сверху пустая? – спросил Эндрю. Солнечный свет падал на мальчика, на его кресло и на тяжёлый раскрытый атлас, что лежал у него на коленях. Прошло два дня, как Мох купил эту книгу в книжном магазине Таджалли. Долгие часы провёл он в Центральной библиотеке, вчитываясь во всё, что сумел найти, об острове Козодоя и воздействии небес. Самое же увлекательное описание оказалось под носом, и Мох обнаружил его в два часа ночи.
«Десять тысяч лет тому назад в атмосфере над Радужным морем взорвался астероид. Самый крупный оставшийся его фрагмент завершил свой путь в центре острова, который позже получит название «остров Козодоя». Кратер имел почти восемь миль[8] в окружности. От удара повалились и сгорели все леса до самой ломаной береговой линии острова и было уничтожено всё живое. Под кратером обрушились все древние известковые пустоты, явив нутро острова звёздам.
С течением веков разрушенный остров сильно изменился благодаря стихиям и возвратившимся лесам. На остров вернулись многие виды птиц. Через девять с половиной тысяч лет после катастрофы эпицентр обнаружили первооткрыватели острова, женская сектантская община. К их удивлению, там образовался маленький островок, окружённый мрачным болотом. Женщины назвали островок внутри острова Глазком и объявили его местом священным, духовным прибежищем их сестринской обители.
Трудясь в условиях, погубивших многих из них, рабочие, привезённые сюда женщинами, выстроили большое монастырское здание. Фундамент и стены его были сложены из камня, оставленного после себя астероидом. Из болот были извлечены стволы древних деревьев, и это замечательное дерево пошло на полы, балконы, лестницы и столы в монастыре. Само здание стало известно как Глазок и с самого начала было местом печальным, хотя, как говорят, множество птиц в клетках оглашали песнями его покои. Всего через несколько недолгих лет на Глазке остались одни только женщины сестринской обители. Все остальные либо сбежали, либо умерли от болезней, либо покончили с собой. Сёстры не покладая рук натирали дерево воском и частенько пристально вглядывались через чёрную воду болот в непроходимый лес, будто ожидая из него чьего-то появления».
Был ли интерес незваной гостьи к Козодою как-то связан с монастырём Глазок? Книги о воздействии небес подводили к такому умозаключению. К тому времени как Мох добрался до конца отрывка, он уже гадал, а не отыскал ли он важный ключ к истории Мемории. В тот момент, впрочем, он был в тупике.
Шторм пропустил оговорённый срок. Это злило Моха. Несмотря на неизбежный неприятный осадок, какой эта встреча оставила бы, ему нужно было, чтоб она состоялась. Не хотелось оставлять дело незавершённым, только чтоб оно опять всплыло как-нибудь в менее подходящее время.
Ещё Моха беспокоило, что Агнец или женщина в татуировках следят за домом. От такого сочетания обстоятельств добра ждать не приходилось. Его, как жука, посадили на булавку, а такое заточение пробуждало сомнительные механизмы преодоления.
Глаза ломило от яркости страниц атласа. «С бренди перебрал», – подумал он. Эндрю поправил книгу и сильно подался вперёд, только что не упершись измазанными стёклами очков в северный регион. На диване напротив Мох растирал лицо. Он ополоснул рот бренди из чайной кружки и слизывал капельки с бороды. Спиртное стекало по его горевшему пищеводу шариками расплавленного стекла.
Эндрю был уличным мальчишкой. За несколько недель до этого Мох схватил его за шкирку при попытке забраться в квартиру через дверь на чердаке. Он схватил мальчишку, собираясь отправить его обратно тем же путём, каким тот и заявился, но заметив, какой Эндрю тощий, предложил ему немного поесть. «Немного» обернулось банкой сардин и куском поджаренного хлеба, только Эндрю этого не замечал. Его больше привлекали книги из библиотеки Сифорта. Парнишка он был смышлёный, и вскоре завязалась у них поразительная дружба.
– На самом деле она не пустая. Просто там не так много сотворённого людьми, – пояснил Мох. – Теперь во всяком случае. После войны природа всё поглотила. – Он криво улыбнулся мальчику. – Может быть, когда-нибудь ты отправишься туда. А вернёшься – и заполнишь карту. – Эндрю некоторое время недоверчиво вглядывался Моху в лицо. Потом вновь обратился к книге.
– На что это было бы похоже? Если б я там был, в этом пустом месте?
«Он считает, что я всё знаю», – подумал Мох. А вслух сказал:
– Травы, осока, тайга, множество хвойных деревьев. Ветрено. Зимой небо было бы до того ясным, что днём ты видел бы звёзды – во всяком случае некоторые. Земля осталась очень засорённой после войны, неразорвавшиеся снаряды, брошенное оружие – такого рода мусор.
Эндрю откинулся в кресле, широко раскрыв глаза.
– Жуть получается, – выговорил мальчик.
– У мест вроде этих есть своя красота, – сказал Мох, поводя плечами. – Планета исцеляет.
– Как думаешь, кто там живёт?
– Нынче там живёт совсем немного людей. Представляю себе, как бы ты извёлся, если б задержался там надолго.
– Я другое имел в виду.
– Животных? – Мох потёр виски. – Дай сообразить, мелкие млекопитающие, вроде куниц и лисиц, птицы, множество птиц. Рыбы. – Эндрю резко осел. Мох подался вперёд. – Зато в фиордах, как мне представляется, всё ещё можно встретить кита-убийцу, а то и двух. А известно тебе, что они способны выбросить из воды взрослого тюленя на сорок футов[9] вверх? – Эндрю ухмыльнулся. Мох свернул цигарку, наполнив её табаком из особой табакерки, которую достал из кармана халата. Он выбрал из табака яблочные дольки и расположил их на столике из капа. Мальчик прямо-таки поедал Моха глазами.
– Мне показалось, ты сказал, что там никто не живёт? Откуда же ты столько всего про те места знаешь? – Он внимательно следил, как Мох облизнул край свёрнутой бумаги и завернул его.
– Это не то, что я сказал. Открою тебе тайну. – Мох, сощурившись, прикурил цигарку от свечи. Дым струёй вырвался у него изо рта. Он отогнал клубы от лица. – И, что бы ни случилось, ты её никому не расскажешь.
– Не расскажу, – пообещал Эндрю.
– Меня туда отправили как-то… в тюрьму. Неприглядное местечко по названию Брикскольд. На мили вокруг – ничего, кроме леса.
– Ни фига, – выдохнул Эндрю, постигнув смысл сказанного. Они оба расхохотались. Когда вновь утихомирились, Эндрю указал на бледную голубую линию долготы, у которой зелёное уступало серому, а затем и белому. – Я бы хотел когда-нибудь поехать туда и посмотреть, на что это похоже. По-твоему как, я бы смог?
– Конечно, – ответил Мох. – Тебе сколько лет, одиннадцать, двенадцать?
– Десять.
– Так, прежде всего тебе надо заняться образованием. Тебе придётся таких наук набраться, чтоб быть готовым!
– Это как?
– Ты должен быть образован, чтобы понимать, что ты видишь, чтобы видеть системные модели и скрытые связи. Смотреть – этого мало. Надо видеть.
– А как насчет мужества? Место, думаю, окажется страшным.
– Этому в школе не научишься. – Мох заговорил серьёзно. – Мужество – это то, чему тебе придётся самому научиться.
– А долго туда добираться?
Прежде чем Мох ответил, в дверь квартиры постучали. Они замерли, обмениваясь взглядами. Тикали дедушкины часы. Мох понимал, что не отвечать господину Сморчку, управляющему домом, рискованно: только любопытство его раззадоришь. Неделями Сморчок пользовался каждым удобным случаем, чтобы испортить Моху день. Любое мелкое происшествие в стенах дома становилось поводом для незамедлительных и изматывавших душу обсуждений. Мох приложил палец к губам. Эндрю прыснул.
Сморчок частенько выражал своё убеждение в том, что Мох, будучи наставником детей Сифорта, де-факто представляет семью в её отсутствие. А раз так, то ему следует оказывать, хотя бы для видимости, то же уважение, какое требуется ко всей семье. Вопрос спорный, но в одном это убеждение имело положительное побочное действие – оно препятствовало Сморчку заходить в квартиру из уважения к праву Моха на личную жизнь. Ещё оно означало, что Сморчок вечно будет стучаться в дверь, чтобы огласить с порога последние новости, выслушивать которые Моху приходилось с определённой долей такта.
– Даже не шелохнись, – шепнул Мох.
Предшествующий день был отмечен целым каскадом мелких катастроф. Очевидно, и сегодня тоже Сморчок вознамерился сделать себя глашатаем. Ещё раньше, утром, когда Мох забрал газету и молоко из подъезда, всегда бдительный Сморчок принял, должно быть, это за знак того, что Мох восстал ото сна и вполне может выслушать первое известие этого дня. Легко было представить Сморчка, стоявшего в дюймах от двери со склонённой набок головой, как у терьера, в ожидании любого звука, способного подтвердить его вывод.
Заметив, что Эндрю готов заговорить, Мох сделал знак: рот на замок. Мальчик пожал плечами, с радостью включаясь в игру. «Вполне могло быть, что я опять завалился спать», – рассудил Мох. Слышал ли Сморчок, как они разговаривали? Мог бы вообразить, что он радио слушал. Снова последовал стук в дверь, но уже вполсилы. Мох потёр подбородок, пятернёй поправил волосы. Бросил цигарку на дно чашки, где та зашипела, испустив ароматную струйку дыма.
– Тебе лучше уйти, – произнёс он вполголоса, возвращая табакерку обратно в карман халата.
Эндрю остался на месте. На сиденье сбоку от него стояла пустая молочная бутылка, внутри которой на стекле образовывалась голубоватая плёнка. Он привалился к одному подлокотнику, освободив половину кресла. Обтянутые кожей костяшки и покрытые синяками голени торчали из костюма, который он стащил с манекена на оживлённой улице. Потёртые башмаки болтались на босых ногах, держась на завязанных в узлы шнурках. Он был полной противоположностью состоятельным отпрыскам Сифорта, во всяком случае насколько Мох мог судить по развешанным по всей квартире самодовольным портретам. Мох чувствовал привязанность к мальчику.
Под пристальным взглядом Моха малый повиновался. Закрыл книгу и положил её на сиденье. Когда он прыжком вскочил на ноги, Мох удержал его, ухватив за рукав.
– Потише, – выговорил он. Кисть мальчика походила на ветку гладкого плавника. – Какое-то время тебе нельзя сюда возвращаться – ты меня понимаешь? Небезопасно. – Эндрю кивнул. Вырвал рукав из руки Моха и побежал. Этот малый бегал повсюду. – Уходи чёрным ходом и не дай Сморчку увидеть тебя, – проговорил Мох через плечо. Эндрю уже исчез; перемахнув через подоконник в туалете, он с кошачьим проворством полез вверх по водосточной трубе.
Мох уложил атлас на кофейный столик и раскрыл его на острове Козодоя. Ребёнком он часами рисовал в своём воображении, как можно было бы пройти на корабле через заминированные воды, окружавшие остров, и пройтись по пустым улицам Абсентии. Этими фантазиями он делился с Меморией. Детьми они лежали бок о бок, разглядывая отражения канала на потолке, или высовывались из окна, когда девочка заставляла парить в лунном свете ничего не подозревающих лягушек. Он с восторгом рассказывал о Козодое и призраках, которыми в своём воображении населил остров. Мемория постоянно была слишком занята осмеиванием собственных горестей, чтобы внимать тому, о чём он говорил. Он подумал о стопках книг в доме, о карте и Сатурниях луна. Наверное, она всё же услышала больше, чем он думал. Быть может, она, живая, обитает прямо сейчас где-нибудь в Ступени-Сити?
Последний тычок Сморчка в дверь предшествовал скрипу удаляющихся шагов. Рядом с атласом стоял пустой медицинский пузырёк, бросавший колеблющийся отсвет на крышку стола. На ярлычке от руки печатными буквами было написано слово «синиспора». Крохотная пробка пузырька, сама изготовленная из коры нескольких галлюциногенов-алкалоидов, была пропихнута сквозь горлышко и перекатывалась по донышку, покрываясь понемногу остатками наркотика. Погружённый в свои мысли, Мох разглядывал свет на столе, пока до него не донеслось нежное воркование. Повернув голову, он, следуя высвеченному солнцем столбику пыли, перевёл взгляд на окно. По ту сторону стекла взад-вперед прохаживался голубь. «Как тюремный надзиратель», – подумал Мох. Теперь он пил из открытой бутылки бренди, которую ранее убрал подальше от глаз Эндрю за диван. Как только спиртное вновь омыло огнём глотку, его охватила убеждённость. Это же очевидно. Книги, карты и бабочки – находки неслучайные. Кто-то (может быть, Мемория) хотел, чтоб он их обнаружил. Кто-то оставлял след хлебными крошками.