Я работала в морге уже два месяца. Как-то в понедельник, явившись на место, я поняла, что тружусь здесь целую вечность и хорошо чувствую внутренний ритм этого учреждения. Я уже, к примеру, точно знала, что у Клайва есть утренняя рутинная работа, от которой он старается не отлынивать, слышала, как из секционной доносятся привычные звуки «Радио-2», а в кабинет вошла в тот самый момент, когда раздался щелчок закипевшего чайника. Клайв уже приготовил чашки, и тут я обратила внимание на необычный запах. Нет, это была не дезинфекция. Это был запах разложения. На ум сразу пришел мистер Паттерсон – на той фазе своего становления, когда его любезно согласилась приветить ритуальная служба. Единственно, в этот раз запах был значительно хуже. Клайв молчал, я тоже воздерживалась от замечаний, хотя мной овладели сомнения, чувствует ли он его вообще. Как знать, может, за долгие годы работы в морге он уже настолько адаптировался к зловонию, что просто перестал его замечать.
Вошел Грэм. Он мгновенно сморщился и спросил:
– И давно у нас так?
Значит, я не свихнулась и у нас действительно воняет. Клайв ответил, что он не в курсе, потому что еще не открывал холодильник. Грэм направился прямо в хранилище, бормоча себе под нос, что с этим давно пора покончить. Я последовала за ним, не догадываясь, что нас там ждет.
Я уже говорила, что наш холодильник вмещал двадцать восемь тел, причем четыре отсека были больше остальных. Они предназначались для тучных мертвецов, но поскольку такие попадались редко, эти отсеки использовали в качестве «изолятора» для разложившихся тел. В основном эти отделения пустовали, нам не приходилось часто открывать дверцу, и запах не распространялся по всем помещениям морга.
Когда Грэм открыл холодильник, вонь обрушилась на меня, как стена из мокрого песка. Это был физически ощутимый, плотный и густой запах, притом что тело было упаковано аж в три пластиковых мешка. Я с ужасом представила, как будет смердеть, когда мы их откроем. Грэм решительно подошел к телу и впервые за все время, что мы работаем вместе, надел перчатки.
А теперь представьте себе самый страшный фильм ужасов, какой вы только видели, и возведите весь этот ужас в квадрат – тогда вы поймете, что за зрелище предстало перед нами, когда мы открыли последний мешок. И хотя в этот момент зловоние, которое вышибало слезы из глаз, достигло апогея и должно было бы вытеснить из моего сознания все остальное, то, что предстало моему взору, оказалось еще сильнее. Передо мной лежало покрытое слизью, зеленое, шевелящееся тело. Кожа висела отсыревшими клочьями, огромные язвы источали жидкость, губы и веки разложились настолько, что обнажились зубы и глазные яблоки. Из-за обилия личинок труп казался странно живым; черви пировали на нем, кипя, словно болельщики на футбольном чемпионате. Клайв невозмутимо сообщил мне, что человеческое тело – идеальная среда для личинок. Сначала я даже рассердилась на него и Грэма за то, что они подвергли меня такому испытанию без подготовки. Но позже поняла, что так и должно было быть. Никаких специально приготовленных сюрпризов – все подчинено природному порядку. Природа сама распоряжается телом, если человеку пришлось умереть в одиночестве и оказаться обнаруженным недостаточно быстро.
Увиденное не внушило мне отвращения к работе, но по спине побежали мурашки, а от вони тошнота волной подкатилась к мозгу. Однако мне не улыбалась перспектива с воплем выскочить из морга, поэтому я взяла себя в руки. Я твердила себе, что со временем привыкну ко всему.
Клайв поинтересовался, как я себя чувствую, и рассказал, что на его глазах при подобном зрелище здоровенные мужики теряли сознание. Впрочем, долго распространяться не стал, и я поняла, что он предпочитает делиться информацией понемногу. Мы оставили эту тему, а Грэм покатил каталку в секционную. Труп на патологоанатомический стол мы вывалили прямо в мешках, заперли дверь и вернулись в кабинет к своему кофе, чтобы там подождать прибытия патологоанатома. Однако вскоре трупная вонь усилилась, и я попросила у Клайва разрешения подышать свежим воздухом. Грэм отправился со мной. Через десять минут мы вернулись в царство зловония. Доктор Эд Барберри уже пил с Клайвом кофе и вовсю делился свежими новостями. Вонь от разлагающегося тела достигла лабораторий наверху, и к нам стали поступать жалобы от сотрудников. Нет, это было покруче мистера Паттерсона! А я ведь была абсолютно убеждена, что ничего круче быть не может!
Идентифицировав тело по прикрепленным ярлыкам, Эд сказал Грэму, что можно приступать к эвисцерации, а сам поднялся наверх – ему предстояло еще заняться хирургическими образцами живых. Мы с Грэмом облачились в спецкостюмы, он приступил к работе, а я стояла позади и наблюдала. Невилл сообщил, что наш труп – женщина, причем женщина-врач. С возрастом она возомнила себя великим специалистом. Считая своих коллег недоумками, она самостоятельно поставила себе диагноз и отказалась от любой помощи со стороны. Родственников у нее не было, равно как и друзей. Она жила в полной изоляции и умерла в одиночестве. Позже я узнала, что ее тело было обнаружено лишь спустя пару недель. Грэм сказал, что нам еще повезло, что на дворе зима, потому что летом картинка была бы намного хуже. Мне пришла в голову мысль, что даже просто хуже уже некуда, а уж намного – тем более.
Когда Грэм достал женщину-врача из мешка, мы поняли, что она полностью одета, а ноги закутаны в одеяло. Одеяло смешалось с разлагающейся плотью и тоже шевелилось. Когда Грэм совлек то, что от него осталось, мы узрели буквально океан личинок – я и вообразить не могла, что их может скопиться так много в одном месте. Это было уже выше моих сил – промямлив извинения, я пулей выскочила из секционной. Влетев в кабинет, я увидела Клайва за компьютером.