Глава 2 Affettuoso[5]
– Вот так, – сказала Айрес, когда колдовство по капле переместило уже третий целебный раствор в кровь её племянника, чтобы тот живительной силой растёкся по венам. Встав с края постели (несуразно большой, занимавшей едва ли не треть просторной спальни), поправила одеяло, под которым лежал Герберт. – Знаю, сейчас ты чувствуешь себя почти хорошо, но не вздумай этим воспользоваться и пойти заниматься чем-либо.
– Прости, – тихо произнёс наследник престола. – Моя смерть сильно бы тебя подвела.
– Глупыш. Твоя смерть не подвела бы меня, а убила. – Айрес ласково потрепала его по светлой макушке. – У меня есть только ты, Уэрти. Твои родители, твой брат, твой дядя – все отступились, отвернулись. Или готовы к этому в любой момент. Остался ты… и наша страна. – Под пристальным взглядом Герберта королева заправила ему за уши взъерошенные волосы. – Значит, твоя зазноба тебя отвергла? Поверить не могу.
– У неё возникли… другие интересы, – после секундного колебания откликнулся тот.
– Романтические, надо полагать?
– Я же не Мирк, чтобы быть вне конкуренции.
– Ты лучше. – С улыбкой, играющей на губах отблеском тепла, Айрес склонила голову набок. – Кто она?
В комнату, где пахло горящими поленьями и немного – сыростью, она принесла горьковатый аромат мирры, сладкий лилейный дурман, металлическую прохладу снега. Можно было подумать, что последний примешался после прогулки по улице, но Герберт ловил эти холодные нотки даже самым жарким летом.
Он не вспомнил бы, когда различил их впервые. Зато мог припомнить сотни раз, когда маленьким он кидался к Айрес, раскинувшей руки для приветственных объятий, и зарывался лицом в тёмную вуаль её волос: от неё всегда веяло духами и зимним спокойствием.
– Можешь не беспокоиться. С этим покончено. Ты же знаешь, я не умею прощать.
– Я должна знать. Хотя бы постфактум.
– Не хочу, чтобы ты… смотрела на неё косо. Ты ведь сама говорила…
– И всё-таки.
Непроницаемыми, остекленевшими глазами Герберт уставился на пламя, лизавшее дрова в камине за тонким станом, облитым чёрным бархатом длинного платья.
– Я отдам тебе её письма. На следующем уроке. Они всё расскажут за меня.
Айрес, удовлетворённая компромиссом, кивнула:
– В конечном счёте, это к лучшему, Уэрт. Больше никто не сможет отвлечь тебя от того, что действительно важно.
Герберт вновь взглянул на неё.
Никто не назвал бы этот взгляд оценивающим. Даже та, кого он оценивал и за чьим лицом так внимательно следил.
– Иногда я сомневаюсь, – медленно произнёс он, – стоит ли мне делать то, что действительно важно.
Никто не смог бы сказать, что замешательством королева пыталась скрыть досаду. Даже если к ответу и правда – четвертью тона, едва заметным диссонансом, терявшимся за полнозвучными аккордами деликатности, удивления, понимания – примешался оттенок расчётливости.
– Я не могу и не хочу тебя заставлять. Ты же знаешь. – Айрес вновь села, и складки её юбки темнотой стекли с белоснежных простыней. – Это должен быть твой выбор. Я не имею ни малейшего желания принуждать тебя к тому, что так для тебя опасно. – Тонкая ладонь с ухоженными перламутровыми ногтями накрыла пальцы некроманта, подрагивавшие на одеяле. – Могу сказать одно: если ты сделаешь это, если тебе удастся… а у меня нет ни малейших сомнений, что удастся… ты докажешь всем, как они заблуждались. Всем, кто сомневался во мне. Всем, кто осуждал, недооценивал и предавал тебя. Всем, кто отзывался недобрым словом о нашей семье. – Другая ладонь коснулась его щеки, всё ещё мертвенно-бледной. – Ты не одобряешь иные из моих методов, я знаю. Но в день, когда ты призовёшь Жнеца, в них не останется нужды. Никто не посмеет ни роптать, ни восстать против Его избранников. Мы одержим полную и безоговорочную победу во всех сражениях, что ведём сейчас, и во всех, что нам предстоит вести.
– Но, если я этого не сделаю, ты погибнешь.
Айрес долго молчала, изучая взглядом его лицо, чуть сжав губы, что больше не улыбались.
– Не думай об этом. Желание помочь мне – последнее, что должно тобою двигать. – Погладив племянника по скуле, королева встала. – Спать. Немедленно.
Герберт покорно принялся расстёгивать рубашку, всем видом выражая абсолютное смирение и желание тут же отправиться ко сну.
Опустил руки сразу же, как Айрес вышла: напоследок она движением пальцев затушила все светильники и пригасила сияние того единственного, что остался гореть.
Герберт долго лежал, вслушиваясь в тишину, и позволил себе зажмуриться, лишь когда чары оповестили его: за гранью видимого открылась и закрылась дверь в замковых воротах, а женщина, заменившая ему мать, исчезла в ночной дымке.
– Эльен, ко мне. Сейчас же.
Эльен пришёл, когда Ева уже потеряла счёт времени, неся настоящий свет – в виде фонаря, который однажды, очень давно, освещал им с Мираклом дорогу в саду.
– Королева изволила удалиться. Господин велел привести вас к нему. – В слабой улыбке призрака сквозила вина; белые отблески кристалла, оплетённого стеклянной оправой, смешались с голубыми – чтобы не сидеть во тьме, Ева призвала волшебный смычок. – Думаю, таково и ваше желание?
Выпустив оружие из пальцев, Ева захлопнула книгу, лежавшую на коленях. Надеясь убить время, она пробовала читать записи Герберта, но те состояли сплошь из магических формул без каких-либо разъяснений, так что по большей части остались для неё китайской грамотой.
– Веди, – прижав книгу к груди, тихо попросила она.
После спуска по лестнице они оказались в другом коридоре, разветвлявшемся в две стороны, но Эльен уверенно провёл её к выходу. На сей раз потайная дверь маскировалась под спинку платяного шкафа, выводя прямиком в комнату, где Ева до сей поры не была.
В спальню Герберта.
Пробравшись сквозь услужливо раздвинутые Эльеном вешалки (с них свисали жилеты и куртки, щекочущиеся мягким бархатом), Ева ступила на пол, смягчивший шаг тёмным ковром. Герберт молча следил за этим с кровати: он сидел в полурасстёгнутой рубашке, откинувшись на поднятые подушки и сложив руки поверх одеяла, натянутого по пояс.
– Спасибо, Эльен, – сказал он почти безразлично. – Оставь нас.
Прежде чем приблизиться, Ева огляделась. Сине-голубые тона. Огромная кровать с простым прямоугольным изголовьем; помимо неё и шкафа в комнате были только камин да прикроватная тумбочка. Идеальный порядок, отсутствие каких-либо изысков, безликость без малейших намёков на личность владельца – таким мог бы быть гостиничный номер.
Кажется, спальню для сына отделал или выбрал покойный господин Рейоль. А после его смерти Герберт просто не решался что-либо здесь менять.
– Твои записи. – Когда за Эльеном захлопнулась дверь, Ева бережно положила книгу в кожаной обложке на тумбочку. – Я забрала их. В потайном коридоре ещё остались вырванные листы, но не думаю, что они представляют ценность.
Герберт молчал. В комнате властвовала полутьма, лишь каминное пламя и настенный светильник с притушенным светом разгоняли мрак.
В этой темноте белое лицо некроманта казалось куда более призрачным, чем у его дворецкого.
– Прекрасный романтический момент, не находишь? – присев на край кровати, продолжила Ева. – Ты, я, полутьма, твоя расстёгнутая рубашка и твой недавний передоз.
Тусклые глаза внимательно следили за каждым её движением. Слух, должно быть, за каждым словом – её, шутившей, чтобы не начать кричать.
– Я говорил, Айрес может знать, как тебя оживить. Я лгал.
Это прозвучало негромко и без покаяния. Пусть даже Ева знала, что покаянием это и являлось.
И, как ни странно, не вызвало у неё ни удивления, ни горечи, ни злости.
– Не думаю, что ей это известно. Не думаю, что кому-либо в этом мире это известно. – Отблески пламени сепией золотились на его щеках. – Я просто хотел… придать тебе стимул.
Наконец определившись с тем, что вернее всего выразит её реакцию, Ева пожала плечами:
– Наверное, в глубине души я всегда это знала.
В тусклости его глаз мелькнуло нечто живое. И очень, очень удивлённое.
– И всё равно помогала мне?
– Если кто-то и способен меня воскресить, это не Айрес. Это ты. А такая, как она, в любом случае не должна сидеть на троне. И жить бы, может, не должна, но это не мне решать. – По домашней привычке скинув туфли, чтобы забраться на кровать с ногами, Ева села на пятки рядом с ним, поверх одеяла. – Не делай так больше. Пожалуйста.
– Я не жалею, – сухо откликнулся Герберт. – Ни о чём.
– Мы найдём способ оживить меня без такого риска.
– Сейчас я не уверен, что этот способ вообще существует.
К сухости голоса всплеском эмоций примешалась горечь.
– Ты говорил, что всё равно не можешь меня оживить, – стараясь ощутить то же спокойствие, что прозвучало в её голосе, напомнила Ева. – Так почему сейчас расстраиваешься?
– Я вряд ли смогу провести ритуал, но вывести для него формулу – вполне. И если не справился я, вряд ли справится кто-то другой.
Это прозвучало без гордыни, без хвастовства: простой безнадёжной констатацией факта.
– Ты работал над формулой всего ничего. К тому же тебя отвлекает вся эта возня с пророчеством.
– Я умею разграничивать работу и всё остальное. Ни эмоции, ни жизненные неурядицы не могут мне помешать. Если я не нашёл решение, вложив столько усилий…
Когда он осёкся, Ева настороженно и пытливо наклонилась вперёд:
– Что?
В его лице поочерёдно сменились сомнение, задумчивость и непроницаемая, пугающая мягкость.
– Нет, – выбираясь из-под одеяла, едва слышно ответил Герберт. – Ничего.
Он лежал одетый, только босой. Встав на колени рядом, близко, словно в танце, бережно взял её лицо в ладони, всматриваясь в него так, будто никогда раньше не видел.
– Что? – повторила она.
Не ответив, он склонил голову. Закрыв глаза, прижался лбом к её лбу.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?
Вопрос, который в другой момент заставил бы её улыбнуться, сейчас вынудил сглотнуть ком в горле: столько в нём звучало отчаянной, безнадёжной, прощальной нежности.
– Что ты делаешь? – зачем-то прошептала она, глядя на пушистый ореол его размытых близостью ресниц.
– В верхнем ящике кристалл для связи с Мирком. Визит Айрес пересидишь в тайном ходе. – Тихие, невпопад звучащие слова отозвались тревогой в небьющемся сердце. – Когда всё успокоится, попросишь Мирка забрать вас к себе. Тебя, яйцо… Он сможет вас защитить.
– А почему ты не сможешь? – её пальцы перехватили его запястья, не отстраняя их – просто держась. – Герберт, в чём дело?
Он не ответил. Лишь до слуха донёсся глубокий, судорожный выдох, смешанный с шелестом неразборчивых слов – будто вырвавшиеся отзвуки беззвучной, про себя читаемой молитвы.
Молитва…
…«смерть и любовь моя перед моим лицом», – воспоминанием пропело в ушах.
Мигом отпустив державшие её руки, Ева зажала его губы ладонью прежде, чем они успели коснуться её собственных.
– Ты что… правда… Обмен?
Она сумела вымолвить только это. Но то, с какой досадливой обречённостью Герберт отстранился, подтвердило, что он понял вопрос.
И ясно указало, каким был бы ответ.
– Ты что, правда хотел совершить Обмен? Обменять мою жизнь на свою?! – Ева пихнула его в грудь так яростно, что некромант, пошатнувшись, невольно опустился с колен на пятки. – Совсем спятил, идиот?! Думаешь, мне нужна жизнь такой ценой?
– Моя жизнь, если подумать, не так уж дорого стоит.
Услышав отстранённые, без тени эмоций брошенные слова, она толкнула вновь – в плечо, злясь едва ли не больше, чем в день, когда Герберт её ударил. Вдохнула, пытаясь взять себя в руки.
Запоздало вспомнила, что в текущем состоянии дыхательная гимнастика ей вряд ли поможет.
И что ему сказать? Напомнить, что он значит для неё? Что от него слишком многие зависят? Что он ещё не отыграл свою роль – хотя бы в грядущем восстании? Это он и так прекрасно знает.
Это его не остановило.
– Если не ценишь свою жизнь, цени то, чего вместе с ней лишаешься, – сказала она вместо этого.
– И что это?
– Всё, что ждёт тебя там.
Герберт перевёл взгляд в направлении, указанном её сердитым кивком, – на окно, где за незадвинутыми шторами молчала бесснежная ночь.
– Черноту? – уточнил он вежливо.
– Красоту. Море грёбаной красоты. Слишком прекрасной, чтобы вот так легко от неё отказываться.
– Закаты, звёзды, луна? Рассветы, цветы и горы? – сарказм его улыбки резал лезвием по живому, словно пытаясь шрамом оставить в её сознании слово «бесполезно». – Неравное соотношение красоты и всего остального.
А я должна его убедить, глядя в прозрачный холод его глаз, подумала Ева отчаянно. Должнадолжнадолжна. Чтобы больше не делал глупостей. Чтобы можно было не бояться за то, что он сам причинит себе больший вред, чем все наши враги.
Как можно быть одновременно настолько умным и настолько глупым?..
– Нет. Не только. – Она помолчала, вспоминая аргументы, припрятанные на кромке сознания. Найденные когда-то для себя – бессонными ночами, в которые она задавалась вопросами, слишком безнадёжными и взрослыми для девочки-подростка. – Ты даже не узнал бы, что есть все остальное, не будь в мире красоты. Красоты отношений. Красоты поступков. Красоты слов.
– И был бы куда счастливее. Не с чем было бы сравнивать.
– Идиот, – повторила Ева, как никогда понимая Динку с её извечным «дурилка». – По мне, так это единственное доказательство того, что, если кто-то нас создал, он нас всё-таки любит. Иначе стал бы он дарить нам всё это?
Будь здесь Динка, она бы наверняка сумела вправить ему мозги на место. Так же, как вправляла Еве. Так же, как наверняка вправила бы Лёшке, будь у неё больше времени. Но старшей сестры здесь нет – только она, Ева.
И пусть из них с Гербертом больше лет не ей, сейчас она – за старшую.
– Какой смысл жить там, где красота беззащитна перед злом, торжествующим день за днём? Где добряков чужие беды терзают не меньше собственных, а негодяи и мздоимцы, перешагивая через них, пируют на костях? Где благие побуждения оканчиваются ничем, где большая часть твоих начинаний терпит неудачу, где даже твои успехи ничтожны в сравнении с масштабом истории? – Он сидел напротив неё, сложив руки на коленях, словно на японской чайной церемонии, с которой никак не вязалась его злая улыбка. – Ты у нас так невозможно любишь жизнь. Не я. Но этот мир настолько беспощаден, что из нас двоих убил именно тебя. Не логично ли восстановить справедливость? Поменять нас местами?
– Логично найти другой способ…
– Нет другого способа. Нет. И оттягивать неизбежное я не хочу. – Жёсткость, проступившая в его взгляде и чертах, дёрнула в душе струну отчаяния. – Восстание прекрасно пройдёт без моего участия. Айрес сделала ставку на меня – и без меня потерпит крах, и войны не будет, и вам с Мирком даже пророчество не понадобится. В конце концов, он изначально планировал провернуть всё без моего участия, и я слишком хорошо знаю своего брата, чтобы в нём сомневаться.
Возможно, ещё пару недель назад в ответ на это Ева снова бросила бы презрительное «трус». Но за эту пару недель она успела изучить его достаточно хорошо, чтобы ясно понять: сейчас он уговаривает не её – себя. Хочет не растерять решимости на то, что считает нужным сделать.
Возможно, ещё пару недель назад Ева в третий раз повторила бы «идиот». А потом подробно растолковала бы почему. Но за эту пару недель она успела изучить его достаточно хорошо, чтобы знать: каким бы импульсивным ни был этот его порыв, он ничего не делает не подумав. Так просто отрезвить его не выйдет.
И поэтому она сказала:
– Эгоист.
Его улыбка поблекла лишь самую капельку.
– Забавное утверждение, учитывая обстоятельства.
– Это всё не ради меня. Ради себя. Такое – всегда ради себя, себя самого! Потому что тебе плохо. Потому что тебе не страшно покончить со всем. – Последнее она почти выплюнула. – Вам плевать на тех, кто вас любит. Тех, кто умрёт вместе с вами.
– Никто из вас не пострадает. На случай гибели владельца у охранных чар замка существует резервный источник энергии. Эльен и Мелок начнут черпать силу оттуда же. Окажутся привязаны к его стенам, правда, но это ничего, – пояснил Герберт с убийственным хладнокровием. – Право прохода сквозь мои заклятия для тебя вплетено в руны вокруг рубина, так что…
– Я имела в виду другое.
Забавным выходил этот разговор. Он, который собственные слова обращал в первую очередь к самому себе. Она, которая обращала свои слова больше к мёртвому брату, чем к живому возлюбленному, высказывая второму то, что не решилась и не успела сказать первому.
Слова, вспарывавшие так и не зажившие раны. Слова, оставлявшие взамен то, что помогало их затягивать.
– Брось, – помолчав, изрёк Герберт небрежно и устало. – Друзей у меня нет. Семьи, можно считать, тоже. Ты знаешь меня всего ничего, Миракл шесть лет жил со мной в ссоре и не умер. Не настолько я хорош, чтобы…
– Я твой друг. Я! И твой брат, и твой дворецкий, и даже твой кот! Что будет с нами, когда тебя не станет? Что мы должны чувствовать, когда ты принижаешь и уничтожаешь то, что мы любим? – Не дождавшись, да и не ожидая ответов, Ева вонзила ногти в собственные коленки, обтянутые шерстью узких брюк. Возможно, на них оставались синяки, но даже если так, их тут же стирала регенерация. – Говоришь, твоя жизнь недорого стоит? Если ты настолько глуп, что не понимаешь этого сам, напоминаю: для меня ты бесценен. Разве я – пустое место? Все мы? Разве мы не стоим того, чтобы ради нас вместо грязи видеть красоту?
Он разомкнул губы. Ничего не сказав, сомкнул вновь.
Повисшую тишину разбил звук, с которым открылась дверь, явив Мелка: он висел на длинной ручке, цепляясь когтями за медную резьбу.
Герберт проследил, как кот деловито и целеустремлённо направляется к кровати. Уставившись перед собой застывшим взглядом, долго гладил питомца за подставленным ухом, когда тот бесцеремонно сел между ними.
– Значит, Любовь и Красота? – сказал некромант затем. – Вот и всё, что есть стоящего в этом несправедливом, невыносимом мире?
– Да. Всё, – сказала Ева. – А разве этого мало? – подавшись вперёд, она коснулась коротким поцелуем его рта, словно проводя тактовую черту. – Мы будем жить. Оба. Вместе. Только так.
Герберт снова помолчал. Перехватив Мелка под пушистый живот, поднялся с постели.
Слегка пошатываясь, бесцеремонно выставил обиженного кота за дверь.
– Только так, – вернувшись, повторил он, прежде чем начать новый такт, потянувшись к её губам.
Конечно, ничего не случилось. Даже несмотря на его расстёгнутую рубашку. У них обоих был слишком хороший самоконтроль. Ева просто не могла позволить себе зайти слишком далеко – не сейчас, когда на донышке сознания таилась настойчивая мысль, что это неправильно, – а он слишком хорошо это знал.
– Ты останешься со мной? – спросил Герберт. Они лежали рядом, и Ева расслабленно водила кончиком пальца по его груди.
– Конечно. Если хочешь. – Коротким некрашеным ногтем с белым пятнышком, похожим на улыбку, она вырисовала на гладкой коже басовый ключ, начальной завитушкой знака обведя место, которое недавно целовала. Рубин в её импровизированном декольте, очерченном сползшим с плеч шёлком, бросал на руку отблески багряной пульсации. – Коротать эту ночь одной мне будет куда менее приятно.
– Эту ночь, – странным эхом откликнулся Герберт.
По тону угадав, что он ожидал другого ответа, Ева недоумённо повторила про себя вопрос.
– А ты… – вымолвила она, запоздало осознав, что Герберт подразумевал нечто куда глобальнее совместной ночёвки, – ты что, имел в виду…
– Тш. Забудь. – Притянув к себе её голову, он устало поцеловал её висок. – Хочешь поспать?
Она понимала, что это топорный способ перевести тему, закончить разговор, который ему не хотелось продолжать. И понимала, что по уму это не лучшая стратегия: откладывать то, о чём рано или поздно им всё равно придётся поговорить.
Но сейчас она просто не знала, что может ему сказать.
В конце концов, до её гипотетического возвращения домой ещё так далеко, а после всего произошедшего ей так хочется уснуть…
– Да. – Устроив голову у него на плече, Ева закрыла глаза. – Хочу.
Во сне она почему-то долго бегала по тайным ходам замка Рейолей, пытаясь найти выход из лабиринта запутанных туннелей. И всякий раз, когда впереди мерещился конец пути, всё заканчивалось очередным тупиком и темнотой, в которой даже смычок мерцал блеклым умирающим светом.
В одном из тупиков, уютно устроившись в воздухе, её ждал Мэт.
Он не сказал ни слова, но Еве было прекрасно известно, что он мог бы сказать.
– Никогда, – снова ответила она, не дожидаясь вопроса.
– Не сейчас, – с улыбкой поправил демон, на диво отчётливый и реальный для сна. – Я понял.