ДЯДЯ ЖОРА
Прошло более двух месяцев после ареста отца. За это время от него не было ни слуху, ни духу. Передачи, которые мать собирала ему, не принимались, и она раз за разом возвращалась домой, так и не зная, жив ли Леонид Петрович или же …. Как раз об этом ей не хотелось даже и думать. Вечером одного дня, когда мать после очередного посещения «американки» – смоленской тюрьмы находилась в трансе. В тот миг кто— то постучал. Валерка бросился к двери, ожидая хороших новостей, но на пороге увидел незнакомого паренька лет шестнадцати. Он был неухожен и подозрительно бледен, словно страдал чахоткой.
– А. Красновы здесь живут? – спросил он, переминаясь с ноги на ногу.
– Да, – ответил Валерка, —Я Краснов, – сказал он, не представляя, что нужно парню.
– Я тебе «маляву» с «кичи» притаранил, – сказал он по «фене», и снял с головы засаленную кепку. – У тебя «мойка» есть? – продолжил он, глядя на Валерку большими глазами.
– Слушай, я ничего не понял, что за «малява», что за «мойка»? – переспросил Валерка, пожимая плечами.
– Меня звать Сергей, мое погоняло Карнатик, я с тюрьмы, вам письмо принес от вашего папаши… Дай мне «мойку», тьфу Ты лезвие. Мой каторжанский «лепень» пороть будем.
– Пройди в квартиру, – пригласил его Валерка, и провел парня в комнату.
Достав лезвие, он подал его пареньку и стал с интересом наблюдать за его действиями. Тот снял пиджак и с ловкостью вспорол лезвием заплатку на рукаве, под заплаткой лежала записка.
Сердце Валерки казалось в ту секунду, вырвется из груди. Он смотрел на кусочек промасленной бумаги, и каким— то шестым или даже седьмым чувством почувствовал, что это послание писал его отец.
– Мам! – крикнул он матери. – Тут от отца, письмо принесли!
Мать ворвалась в комнату с глазами полными надежды и накативших на глаза слез. Она в этот миг ничего не могла понять. Схватив трясущимися руками жалкий кусок бумаги она даже не могла прочесть то, что было там написано. Слезы почему—то градом катились по ее щекам.
Светлана старалась развернуть сложенную записку, но трясущиеся руки мешали это сделать. Она, увидев, что у нее ничего не получается, вновь вернула записку Валерке, и затаив дыхание, посмотрела на сына.
– Валера, сынок, —прочти. Я очень волнуюсь…
Валерка аккуратно развернул записку. В его глаза брызнули до боли знакомые буквы отцовского почерка. На глаза мгновенно накатила пелена проступивших слез. Он, глубоко вздохнул и набрав полную грудь воздуха начал читать:
«Моя Светочка и Валерка! Много написать у меня не получится. Хочу, чтобы вы знали, что я ни в чем не виновен… Не стоит слушать людскую молву и даже верить приговору, по которому меня пытаются осудить.. Я не думаю, что у меня будет возможность написать еще, но при оказии обязательно я это сделаю. У меня нет слов, чтобы выразить все то, что я чувствую к вам в этих холодных и сырых стенах. Я верю, что наш Валерка станет настоящим мужиком и никогда…»
Записка закончилась как— то внезапно и непонятно. Было ощущение, что сатрапы смоленского НКВД просто вырвали ее из рук, не дали шанса закончить отцу предсмертное послание.
– А что дальше? – спросила недоуменно мать.
– А все, – ответил сын удивленным голосом и подал записку матери.
– Я, это… Хочу сказать, что батьку вашего из камеры тогда забрали. Он мне сунул эту «маляву» и, уже уходя, назвал ваш адрес. Еще он сказал, что вы денег мне дадите, – сказал Карнатик, кусая свои ногти в ожидании причитающегося вознаграждения.
Мать Валерки сидела за столом, подперев голову руками. По ее лицу текли слезы, и она ничего в эту минуту не понимала. Огромное горе сжало ее сердце сильной рукой разлуки, и она почувствовала, что это письмо от мужа было последним.
– Мам, у тебя есть деньги – надо с курьером рассчитаться, – сказал Валерка, положив свою руку матери на голову.
Словно отойдя от сна, мать встрепенулась. Она вытерла накатившиеся слезы, тихо сказала:
– Ах да! Прости меня малыш – я совсем расклеилась. Привстав из— за стола, она подошла к комоду. Вытащив из него шкатулку, Светлана достала червонец и протянула его пареньку.
– Премногое вам, мерси, – сказал Карнатик, и спрятал деньги во внутренний карман пиджака.
– Может, ты кушать хочешь? – спросила мать. – В тюрьме, наверное, очень плохо кормят. Я вижу ты сильно бледен —голодал наверное?
– Я, мамаша, полгода под следствием на «киче» парился. Вот и отощал на казенных— то харчах. В деревню, к бабке, поеду. Там молоко, сметана есть. Через месяц оклемаюсь и наберу потерянные жиры…
– Ладно, проходи на кухню, – сказала ему Светлана, и пригласила за стол.
Карнатик, без всякого смущения уселся за стол и, закинув ногу на ногу, приготовился к трапезе.
Мать отрезала краюху хлеба и достав из духовки еще теплый суп, налила целую миску.
– Суп гороховый будешь? – спросила его Валеркина мать.
Карнатик, жадно откусывая хлеб, лишь махнул своей головой. Налив миску горохового супа, она подала его гостю, а сама, подойдя к окну, скрестила на груди свои руки и, отключившись от всего мира, уставилась на улицу. Карнатик ловко орудовал ложкой, со звоном и стербаньем, опустошая фарфоровую тарелку, пока в ней не осталось ни капли.
– Вы, мамаша, так особливо— то не переживайте, может быть т вашего благоверного отпустя… Там щас на «киче» полная неразбериха. Кто за кражи, кто политические, кто за всякие убийства сидят, кто враги народа и шпиены всякие. Не тюрьма, а настоящий пчелиный улей. Не ровен час – отпустят, – сказал Карнатик, вселяя в Светлану надежду. Она, кутаясь в шаль, накинутую себе на плечи, молчала и продолжала стоять и смотреть в окно. Было такое ощущение, что она вообще не слышит гостя.
Карнатик, видя, что на его слова никто не реагирует, тихо вышел из кухни и направился к выходу. Валерка вышел за ним и, пройдя на лестничную клетку, спросил:
– Слушай, Карнатик, как он там, расскажи мне без матери. Я правду хочу знать.
– У тебя, наверное, больше нет батьки. Ферзь просил передать на словах, что твой отец настоящий мужик. Он с ним в карцере сидел. Отца твоего с «кичи» увезли… Куда и когда, никто не знает. Ферзь пробивал по всей тюрьме, его ни в одной хате не было. Может в управление… Там, во внутреннем дворе, тоже есть тюрьма.
– А, Ферзь, это…
– Это Фирсанов Сашка. Он сейчас на «киче» в авторитете! Сам Ваня «Шерстяной» —его в жиганы перевел. Теперь он паханит и цинкует за «Американкой».
– Фирсан в паханах? – с удивлением переспросил Валерка. – Он же еще молодой…
– Ворам, браток, виднее. Чуют воры, что Ферзь правильный каторжанин, от того и ставят его в паханы, – сказал Карнатик. – Ладно, бывай, я пошел.
Валерка смотрел вслед уходящему по лестнице Карнатику, а слезы уже заполняли его глаза. Не верил, не верил он в то, что отца больше нет. Не верил, что вот так просто можно, без всяких доказательств, приговорить человека к расстрелу. Не верил и не понимал, что происходит в этом мире такого, что ему еще не понятно? Видно, прав был старый еврей Моня, когда говорил ему, что дьявол будет жать свою жатву стоя по самые колени в крови, и пожирать своих же детей от духа своего и плоти.
В груди, словно загорелся огонь, а перед глазами вновь поплыли буквы, выведенные аккуратным почерком отца. Валерка вошел в комнату и ничего не говоря матери, рухнул лицом на диван. Он плакал, словно мальчишка, тяжело вздыхая и воя, словно собака, потеряв любимого хозяина. Он плакал, вытирая глаза рукавом рубашки, и не верил, что судьба разлучила его с отцом уже не на день и не даже на десять лет, а навсегда.
Судьба развела их на всю жизнь и больше никогда он не увидит его чистых и хитрых глаз и сильных отцовских рук. Он плакал, и не знал, что это были последние его юношеские слезы. Сколько их еще будет в его жизни, он не знал, но, то уже будут совсем другие слезы – слезы горечи и потерь боевых друзей и горячо любимых подруг, с которыми ему предстоит познакомиться.
Леночка вошла в комнату беззвучно, словно пантера. Перед ее глазами предстала странная картина: Будущая свекровь стояла на кухне около окна и дымила папиросой, пуская густой дым в стекло. Валерка лежал на диване лицом вниз и молчал, не обращая ни на кого своего внимания. Он был в полном трансе.
Лена подошла к нему и, присев на край дивана, положила руку на голову. Краснов в ту секунду даже не шевельнулся. Он, продолжая скорбеть по окончательной потере родного человека. Так и сидела Лена, держа руку на его голове. Она гладила его по голове, перебирала ему густые волосы, пока Краснов не обратил на нее внимание. Он взял ладонь Луневой в свою руку и нежно поцеловал. В эту минуту Леночка поняла, что горе вернулось в семью Красновых. Девчонка не стала приставать к своему кавалеру с расспросами, внутренне понимая, что любое слово, сказанное ей, может стать лишним и даже неуместным. Все и так было понятно без слов. Своим влюбленным девичьим сердцем, своей нежностью она хотела просто забрать у Краснова ту боль, которая сжимала его сердце.
– Прости! – сказал Краснов младший. Он хотел улыбнуться, но его опухшие и красные от слез глаза, выдавали истинное настроение.
– У вас были двери открыты. Я подумала…
– Ты правильно подумала, – ответил Валерка, с хрипотцой в голое.– Отец письмо прислал.
– Жив, – переспросила Леночка надеясь на чудо.
– Я бы тоже хотел так думать, – сказал Валерка, и поднявшись с дивана сел рядом с Луневой.– Прости что я в таком виде…
– Я понимаю, – ответила девушка.– У меня ведь тоже погиб отец в Монголии.
– Когда заешь, что он умер, проще жить. Я каждый день надеюсь, что вот сейчас он войдет в квартиру, и улыбаясь скажет: «Собирайся сын, поедем на охоту».
– Да, Валерочка, ты прав! Неведение – это хуже всего.
Валерка встал с дивана и, подав девушке руку, помог приподняться.
– Мать на кухне, сходи – поздоровайся с ней, – сказал Валерка, и обняв Леди, поцеловал ее. Сердце Ленки сжалось, но тут же отпустило. Она в тысячную долю секунды поняла, что это был поцелуй не любящего человека, это был поцелуй последней Валеркиной надежды.
– Не надо, – тихо сказала она Краснову – Не надо… Верь, отец к тебе обязательно вернется и вы снова будете вместе.
Глубоко вздохнув полной грудью Лунева прошла на кухню и, подойдя к Светлане, обняла ее за плечи.
– Здравствуйте Светлана Владимировна.
Будущая свекровь прижала к ней свою щеку и тихо ответила:
– Здравствуй Леночка! Прости, я сегодня не в форме. От нашего папы весточка была, я очень расстроилась, сказала она, вытирая носовым платком заплаканные глаза. – Парень приходил какой— то. Его с тюрьмы выпустили. Вот он весточку и принес…
Мать, переживая всем сердцем постигшее ее горе, замкнулась в себе, и буквально за три дня на голове еще молодой женщины появились первые пряди седых волос. Она никак не могла смириться с потерей мужа и это чувство неизвестности, постоянно угнетало ее, порой доводя до спонтанных истерик и приступов неврастении.
С момента ареста отца, прошли уже более двух месяцев, а кроме той жалкой записки на тюремном клочке промасленной бумаги, больше никаких вестей от мужа не было. Несколько раз она ходила на прием в управление НКВД, но каждый раз слышала только одно:
«Ждите, о судьбе майора РККА ВВС – Краснова, вам сообщат официальным письмом…
Время шло, а о судьбе бывшего летчика и героя Испании, майора Краснова, никто извещать так и не спешил.
Все давно знали, что приговор тройки уже приведен в исполнение, а его тело вместе с сотнями тел таких же, как он командиров рабоче— крестьянской красной армии, теперь уже покоится в безымянной могиле невдалеке от поселка Катынь.