На следующий день он, после пробежки, завтрака и душа, пошел на свидание с Кэт, хоть это и было интервью. Она уже ждала его на аллее. «Совсем еще девчонка. Ну ладно. Не в возрасте дело. Много лет – много пищи, годы – еда, кто живет долго, тот обжирается. А после сует два пальца в рот и блюет. Ерунда. Заново начинает есть. Заново начинает жить. Жить – это есть». Они поздоровались и сели на лавку. Кэт включила диктофон.
– Скажите, – сказала она, – почему вы решили писать про Карабах?
– Трудно сказать что-то одно, комплекс причин, но главная состоит в том, что Карабах центр мира, в нем заключены тайны жизни и смерти, тайна бессмертия. В нем сокрыта тайна Иакова и его борьбы.
– Какие писатели оказали на вас влияние?
– Больше философы, а писатели – Цой, Кобейн, Меркьюри. Они писали строки – ряды в зале, концертном.
– Люди – их тексты?
– Теперь разрозненные их книги ходят на работу, ездят в машине и пьют вино и коньяк.
– Давно вы пишете?
– Двадцать примерно лет.
– Много, знаете как. Пишете постоянно?
– Нет, путешествую, смотрю мир.
– Вы пишете свои тексты в кафе?
– Пока нет, но хочу. Кофе, сигареты, письмо.
– Романтично, вы знаете. Сколько времени у вас уходит на книгу?
– Бывает – год, бывает – три месяца.
– Считаете?
– Так кажется.
– Не пробовали писать на другом языке?
– Изучал армянский – не вышло. Русский родной.
– Отлично. Пишете только романы?
– Нет, не только они.
– Трудно писать, понимая, что литература сейчас на отшибе?
– В наших силах вернуть ей центр.
– Думаете?
– Уверен. За то, что сейчас никому не нужно, завтра может начаться бойня.
– Интересно. Литература что дает человеку?
– Космос.
– Не телескоп?
– Телескоп – ручка, из который в глаз стекают чернила – черный-пречерный космос.
– Печорина вспомнила.
– Да. Он черен, поэтому ему нет места среди белых.
– Как проходит ваш день?
– Кофе, сигареты, прогулка, работа за нетбуком или смартфоном.
– Много в день пишете?
– Нет, редко такое, две-три страницы.
– Близок ли вам Есенин?
– Трудно сказать, поэмы после революции очень круты у него. Видимо, небо раздвинулось в 1917 году и стали возможны открытия и откровения. Там есть место и космосу.
– Космос – это ведь то, что вырвалось из головы человека?
– Да, скорее всего, и не исключено, что он вернется обратно.
– В уменьшенном виде?
– Он пасся.
– Есть советы писателям?
– Писать о том, что не знаешь. Там возможны открытия.
– Писатель – Колумб?
– И он.
– А как же тогда уничтожение индейцев?
– Бумага была исписана?
– Да, потому что – стерка.
– Ластик?
– Конечно, да.
– Стирание красной пасты?
– Восстание против учителя.
– Именно. Хорошо.
– Не геноцид. Никак. И последний вопрос: чей Карабах?
– Он всех.
– Благодарю вас. Ваше интервью выйдет в газете или как предисловие к книге.
– Хорошо.
– До свидания.
Они встали и пошли в разные стороны, исчезли из вида друг друга. Мага зашел в кафе и заказал кружку пива. Сделал глоток и задумался, пока к нему не подсели парень и девушка. Они представились именами Андро и Осень. Тоже выпили пива.
– Что за пиво? – спросил Андро.
– Краснодарское, – молвил Мага.
– Ну а у нас немецкое.
– Хорошо.
– Это да, – согласился Андро.
Осень улыбнулась и сделала глоток пива.
– Карабах – это черепаха, – сказала она.
– Морская? – спросил Андро.
– Конечно. Она на поверхности моря.
– Она не перевернута? – поинтересовался Мага.
– Нет. Зачем? Но была. И ее хотели зажарить и съесть.
– Кошмар, – сказал Мага на слова Осени.
Осень взяла чипсы и сухарики, положила их на середину стола и предложила всем есть.
– Карабах мужского пола, – продолжила Осень, – когда он найдет себе самку и спарится с ней, вскоре десятки Карабахов распространятся по всему миру.
– Страшно, – промолвил Мага.
– Это только начало, – проговорил Андро.
Они продолжили пить, разомлели и раскраснелись, стали ужасно молодыми и честными, стали вынимать деньги из карманов и совать их друг другу в руки. Даже вставать иногда и обниматься. Пожимать руки друг другу. Пить из чужих бутылок, хотя слово «чужие» стало чужим и лишним. Мага зачитывал куски из романа, Андро слушал, Осень скучала. А вообще были будто на сцене, будто сотни людей смотрели на них. Всем было хорошо, ракеты не падали, бомбы не взрывались. Пули – пчелы – не дарили кровь, то есть мед, из постоянных тел.
– Мед, мед, мед! – спела и воскликнула Осень.
– Мед течет по жилам, а пчелы его выпускают наружу, – отметил Андро.
В это мгновение в дверях показался мужчина, представился Маге Николом и сел с ними за стол.
– Это наш друг, – произнес Андро.
Никол взял азербайджанский коньяк и разлил его в рюмки.
– После пива можно коньяк, – сказал он.
– Ты тоже пил пиво? – спросил его Мага.
– Ну, было дело вначале.
Парни продолжили пить, а Осень закружилась по залу.
– Я Осень, – шептала она, – вы видите не девушку, нет, перед вами прохлада, дождь, листопад. Вот так вот. Нам всем светло. Ведь облако – это парус, а молния – это мачта.
Мага глотал коньяк, делал небольшие глотки, впитывал небеса и гром, впускал рычание «КамАЗа» себе внутрь. «Озвереть можно запросто, только надо понять, какие насекомые – это безумие, а какие – психическое здоровье, какие животные – солнце, какие – луна, а какие – земля. И надо делить людей и их сознание на кастрюлю и крышку». Мага сделал еще глоток, сощурился, вздрогнул и посмотрел на Андро. Тот сидел в телефоне. На какое-то мгновение Маге показалось, что он видит, как файлы летят из головы в смартфон и обратно, будто wi-fi работал, связывая сознание Андро и телефона.
– Мне кажется, – сказал Мага.
– Что? – вопросила Осень.
– Связь.
– Ничего подобного, – молвил Андро и убрал телефон.
Осень села за стол и сказала:
– Умирать – это девятнадцатый век.
Все рассмеялись, а потом задумались. Стали думать над этим. Мага даже выдернул заусенец и смочил слюной ранку.
– Что ты делаешь? – спросила его Осень.
– На автомате, – ответил Мага.
– Понятно. Не делай так. Зараза, и все дела, – молвила Осень.
– Здесь можно курить? – задал всем вопрос Мага.
– Думаю, да, – предположил Никол.
Мужчины закурили и начали пускать дым, похожий на посмертную маску Бродского. «Ну а что, Бродский столько курил, что превратился в конце концов в сигаретный дым и стал небом, тучами над головой, каплями дождя, которые заправляют в электронные сигареты и курят каждое стихотворение Бродского по отдельности».
– Почему все молчат? – поинтересовалась Осень.
– А что говорить? Мы в Карабахе, – ответил Никол.
– Этим все сказано? – спросил Андро.
– Конечно, – промолвил Мага.
– Здесь решается все.
Все выпили по коньяку и посетили Азербайджан по отдельности, кусками, теплом, лицом. Каждый надел на себя Баку и прошелся по его улицам в людях, в банках, в машинах. «Хорошо плавить лбом Азербайджан, как стекло, потому что сок винограда и граната течет тебе в рот».
– Коньяк – замечательный просто, – произнес Мага и щелкнул языком.
– На то и рассчитан, – молвил Никол. – Коньяк – это то, что внутри и снаружи бутылки. Даже над ней.
– А почему Адамов покончил с собой? – спросил Мага.
– Кто это? – спросила Осень.
– Он уперся в стену, разделся до отсутствия себя и перешел преграду, – объяснил всем Андро.
– Ясно, я поняла. И мне пришла в голову мысль, есть два жанра литературы – мир и война. Есть книга мир, есть книга война.
– Давайте лучше пить, – вмешался Никол.
Он заказал коньяк, открыл его и пошел за лимоном.
– Сиди – принесут! – крикнул Андро.
Никол ничего не ответил и вернулся через минуту с блюдцем с лимоном.
– Как аккуратно нарезан, – сказала Осень и выпила.
– Официантка люкс, – улыбнулся Никол.
Мага почесал бородку, побарабанил пальцами по столу и огляделся: мужчина, похожий на Камю, женщина – вылитая Бовуар. «Приятно здесь, будто время остановилось, так как устало идти и решило покурить на ветру». Мага разломал сигарету и выкурил обе части.
– Ну и зачем? – спросил у него Андро.
– Сделал двоих детей из одного взрослого.
– Ну, я так и подумал, – ответил Маге Андро.