Мага вышел из дома и погрузился в горячий Степанакерт, прошелся по улице, вымощенной камнями, слезами и кровью, и зашел в кафе к Армену и Гоги. Там сидел за нардами Тофик и играл сам с собой. Он не удивился приходу знакомого, только надвинул кепку на голову и убил взглядом барана, светящего головой вместо люстры.
– Хорошо, – произнес он.
Мага закурил «Казбек» и выпил стакан сока из Телави. Присел на угол дивана и подумал о Ван Гоге, будто живущем в Грузии и рисующем психбольницы по имени Сергей, Гиви, Махмуд и Арам. «А ведь ничего не изменишь, так и должно быть, иначе – смерть и распад по имени Капитал, который нужно написать и заработать и стравить друг с другом оба эти пути». Появился Гоги и загрузил свое сознание в пожилой монитор комнаты.
– Что ты делаешь? – удивился Мага. – Сейчас всё на плоскости, девушки вон какие худые, жир отрезали и выкинули современные экраны.
– Вон как, – сказал Гоги и открыл бутылку пива «Тбилиси».
Они обналичили свои мысли и устроили фехтование тем, что тире. «Пить хочется опять, сознания плывут в виде туч и идут буквами, черными, серыми, но буквами, именно ими, свежесть стекает вниз. Так и надо издаваться на свете, чтобы лужи были романами, чтобы текли ручьи – предложения, поскольку босым – лафа». Мага вспомнил юность Нагорного Карабаха и судорожно сглотнул. Медведь его сердца заворочался и привстал немного, после чего снова уснул, так как – зима и холод. На это Тофик ничего не сказал, только задумался и стадо мыслей – коров – пустил пастись над горами и есть бытие, распластанное на них. Маге приятным се не было, но он промолчал и попросил официанта принести шашлык с прохладительным пивом – из Азербайджана и Грузии, чтобы Армения завидовала и тоже зашла сюда, села, вся в камнях и в Севане, и не ела раков, только скучала, подрагивала горами и землетрясениями, мыслила ими и писала стихи. «Хорошее есть Кавказ, он мощный мужчина, о нем мечтает каждая женщина, покоряет его, не вмещает в своем сердце, в уме, не может заставить его работать и кормить семью, бесится, уходит к Ивану или Сергею, Тому или Мигелю и стареет, как Али боксирует с грушей, не идя на войну, так как убийство – грех, жарящий мясо и жалящий плоть».
– Ваше мясо и пиво, – сказал официант и поставил заказ.
– Прекрасно. Благодарю.
Мага начал есть, поливая кетчупом мясо, похожее на Афганистан в 1983 году. Ему оно нравилось, приятен был аромат, тепло наполняло его, питало, дарило крылья его позвоночнику, горящему, как свеча.
– Так как пламя есть мозг, спускающийся к паху мужчины и женщины.
Мага закурил и задумался. «Война – это буханка хлеба, мир – тот же хлеб, но нарезанный». Он выдохнул паустовский дымок и огляделся по сторонам. Хорошо ему было. Наступал вечер, выплеснутый из сердца Набокова, и «Защита Лужина» всюду диктовала свои права, напоминающие сложносочиненные предложения, то есть томаты на веточке на прилавке Мехмета. «Именно так, иначе Турция взмахнет ятаганом и отрубит три тысячи голов, выбив из них признание в виде крови, фонтаны вообще, которые – шеи, даже жирафа, не говоря о том, что трубы – змеи, жалящие водой». Мага позвонил знакомой, пригласил ее, назвав по имени, прозвучавшем как выстрел и как Жаклин. Та сказала, что придет и прильнет к нему, не глядя на других, пахнущих Австрией и Венгрией, а также союзом меж ними. Ему это показалось интересным, потому он не стал сравнивать мозг с кишечником, а отметил расцвет Карабаха, ставшего независимым и живущего с сотнями национальностей, надевающих иногда ради приличия на себя человека. Ведь их прогулки и труды в невидимом виде давно начали смущать прочие страны, где люди двумя палочками ног или рук все еще доставали остальное тело и кормили пространство и время.
– Жаклин, – произнес Мага, – мы все еще не женаты, мы все еще порознь, нас все еще нет.
И она вошла, села к нему и улыбнулась улыбкой квитанции или чека, вообще – страницей из Бабеля, воюющего в гробу со всеми питейными заведениями Москвы.
– Бабель, – сказала Жаклин, – рифмуется со словом «штабель», потому что его рассказы – штабели дров.
– Они горят?
– Они мокнут.
Они заказали по пиву, так как Жаклин не захотела есть, и заскучали в разные стороны, разбросали скуку вокруг. А та скукожилась и облезла, опылила воздух и обмазала лица людей виною и равнодушием к небу и вечерам. «Не лучше ли слушать клипы? Не знаю, но есть разница между звуком с картинкой и без, слушать телевизор больше, чем слушать радио». Мага глотнул пива и растекся мыслью по полу и потолку, чтобы она начала стремиться к соединению, прессуя столы, стойку, стулья, людей и их слова, невидимые, но существующие везде. Жаклин положила ногу на ногу и закачалась немного, погрустнела даже, но больше осталась спокойной, как море, в которое упала бомба и не взорвалась. «Ну и пусть, женщина именно для того, чтобы быть пешкой, офицером и ладьей, уничтожая остальные фигуры – черные и белые, невзирая на их принадлежность, которая – сигарета и дым от нее». Они допили с трудом и легкостью пиво и вышли на улицу, когда расплатился Мага. Присели на лавке и закурили сигареты – карандаши, пишущие дымом по небу – на века. Не иначе, потому что Мага так понял и ощутил, пронесся легко и воздушно сутью своего тела и ума, не сходя с места и не двигаясь, так как вблизи Жаклин. «Пусть будет рядом, нет любви между нами, но она в любой момент может накатить и пройтись в виде верлибра и сонета по дороге, исчезая вдали, где солнце – перманентный взрыв, разлетающийся светом и теплом. Потому война – всегда, постоянно, ведь, скажем, свет – постоянное поражение рук, ног, головы и пупка. Свет бьет, ранит и уничтожает, просто не дает подняться и встать, изничтожает всего человека или животное, пронзает их, проникает в кровь, устраивает в ней ураган и топит эритроциты и лейкоциты, плывущие открывать США».
– Почему ты молчишь? – спросила Жаклин.
– Потому что полон.
– Так похудей.
– Я полон мыслей и чувств.
– Я это и имею в виду. Качайся и разбрызгивай все то, что внутри. И передавай железу внутреннее свое. Пропитывай его им.
– Хорошо.
– Наполняй воздух содержимым своего сердца и ума.
– Я понял.
– Ну вот. Замечательно просто.
– Тренируешься?
– Да.
Мага заметил мужчину, идущего к ним. Он был похож на перса. Иран исходил от него. Мужчина шел, окруженный Ираном. Обернутый в него. Сцепленный с ним.
– Барев, – сказал он, когда добрался до лавки.
Мага и Жаклин поздоровались. Мужчина сел рядом и заговорил.
– Весь мир на перепутье сейчас, – молвил он, – одни хотят умереть, другие ничего не хотят. И вот они сливаются вместе. Стекаются в одно и порождают вечность. Людей из двух человек. И этот союз хочет только бессмертия и Вселенной. Счастья, в конце концов. И все это прет с Кавказа. И персы, и турки хотят жить на Кавказе, едут сюда. Ломятся со всех ног. Льются, бегут, текут. Потому что Кавказ точка силы. Ее поставил Ной на вершине Арарата.
– У него же были обе ноги, – возразила Жаклин.
– Ну он с тростью был. А трость ставит точку.
– Ясно, – рассмеялась Жаклин.
Мужчина представился Саидом и спросил у Маги и Жаклин, чем они занимаются.
– Я тренируюсь и пощу фотки в инсте, – отвечала Жаклин, – ну, так, рекламой еще.
– В основном я пишу, – признался Мага и закурил сигарету.
– Что пишешь?
– То, чего боюсь больше всего.
– Все боятся, конечно, не ты на свете один, – ответил Саид и достал бутылку иранского коньяка.
Они выпили из небольших стаканчиков, которые нашлись у Жаклин, нарезали лимон из кармана Саида, закусили дольками и порадовались бытию.
– Коньяк – это топливо, дизель, – сказала Жаклин.
– Его пьют люди-автобусы и люди-грузовики, – нашелся Саид. – Прекрасно, – добавил он.
– Еще бы, – отметил Мага.
Он вторгся в самого себя, вырезал свои сердце, почки и печень и повесил их на кишках сушиться внутри себя. Устроил геноцид внутри отдельно взятого человека и не испугался суда и ответственности, которые сели вокруг него и начали ждать хлеба.
– Это птицы, – сказал Саид, – они души мертвых детей, умерших и лежащих в люльках – гробах.
– Плохо им там? – спросила Жаклин.
– Да ничего, терпимо. Ждут. И дождутся.
Они выпили еще и замолчали, пока коньяк строил в их головах высотки и врезал в них самолеты, начиненные людьми – самыми взрывоопасными веществами на свете. «Ну и пусть взрываются эти люди, это еще Гоголь описал, когда в мешках у него сидели люди, которых потом заложили под здания и вознесли дома». Мага перестал думать и начал дергать заусенцы, похожие на травинки с семенами, которые падут и взойдут или их выклюют птицы.
– Что молчишь? – вопросил Магу Саид.
– Коньяк обрабатываю.
– Конечно. Это посылки. Каждая рюмка – почта, ее надо обрабатывать и рассылать через артерии и вены по органам – по провинции.
– О, – сказала Жаклин, – конечно, рука – это провинция, она завидует сердцу и хочет вонзить в него нож, чтобы стать центром. И вообще, самоубийство, когда вешаются, – это революция, а не смерть. Это Ленин, а не Андрей или Сергей, Вахтанг или Георг.
– Понимаю, – промолвил Мага. – Ведь самоубийц вне решетки хоронили, означая свободу – войну красной и белой крови.
– Сталин красный, – вмешался Саид.
– Он черный, – поправил Мага. – Сталин вытекшая и запекшаяся кровь.
– А красные – это рассвет и закат, а между ними – белые, облака или дни. Крайности победили, – сказала Жаклин.
Все накатили и мельком посмотрели на группу армяно-азербайджанцев, идущую мимо и пьющую глазами друг друга.
– Они говорят на русском, – сказал Саид.
– Ну, это великий и могучий, – рассмеялась Жаклин.
– Русский объединяет, – ответил Мага.
– Кого здесь больше? – поинтересовался Саид.
– Сейчас? Очень трудно сказать. Курортное место, омываемое водой, – ответствовал Мага.
– Метафизической, – добавил Саид.
– Может, – сказала Жаклин и закурила трубку.
– Ну а как? Взмоем в небо? – посмотрел на Магу Саид.
– Трудно сказать, есть тексты, есть жизнь.
– И они не пересекаются? – спросила Жаклин.
– Они – рельсы, если пересекутся, поезда не смогут идти – будут крушения, – пояснил Мага.
– Поезда будут идти на одном колесе, балансируя на нем при помощи селфи-палки, – догадалась Жаклин.
– Снимая себя? – не понял Саид.
– И выкладывая в инсту, – закончила мысль Жаклин.
Они выпили и все вместе подумали, что это будут глаза на кончиках усов, если поезд будет снимать сам себя. Насекомое, решили они. Их головы соединились сильнее и обменялись грузом мозгов.
– Стыковка произошла успешно, – сказала на это Жаклин и скосила глаза, чтобы видеть Китай.