Глава 3
Остаток дня я посвящаю сну, прерывая его лишь на короткое время вечером, чтобы съесть тарелку морковного супа и принять горячую ванну, после чего возвращаюсь на мягкую перину огромной кровати в гостевой комнате Джез. Окончательно просыпаясь следующим утром, я чувствую себя так, словно мое тело прогнали через цикл интенсивной стирки в стиральной машине, отмыв дочиста, но порядком отмутузив. Солнечный свет пробивается сквозь выцветшие желтые занавески, пока я лежу в постели, оценивая свою жизнеспособность. Ребра еще болят, но конечности, кажется, в рабочем состоянии, и головная боль, сопровождавшая меня на протяжении почти всего вчерашнего дня, милостиво утихла. Возможно, мне действительно повезло.
Я встаю и осторожно натягиваю спортивные штаны и фланелевую рубашку, догадываясь, что очень скоро придется подумать о смене одежды. Интересно, где ближайший H&M? В нескольких часах езды, если мне память не изменяет. Джез живет на окраине Кросс Боттомли, маленькой деревушки на границе Дартмура[13]. До ближайшего города, Плимута, ехать минут сорок, и я знаю, что Джез старается как можно реже туда наведываться, предпочитая обходиться тем, что предлагает местный рынок. Кросс Боттомли – та еще глухомань; единственный газетный киоск служит и почтой, и прачечной самообслуживания, и парикмахерской. Правда, деревня может похвастаться церковью, пабом, небольшим, но достаточно хорошо укомплектованным гастрономом и хозяйственным магазином. Помимо этих заведений порекомендовать особо нечего. Кроме пейзажа. Который зачастую описывается в брошюрах как «суровый», но в плохую погоду это всего лишь синоним уныния.
Спустившись вниз, я застаю Пегги на кухонном диване. Ее набухшие соски висят над полом. Ну и жиртрест, думаю я, делая мысленную заметку вставать пораньше, чтобы первой занимать диван. Кроме бигля, в кухне никого нет, хотя в кофейнике – свежесваренный кофе, и со двора доносятся голоса. Я наливаю себе кружку кофе, съедаю ломтик тоста с маслом, после чего звоню Шан сообщить, что все еще жива. Она тотчас берет трубку.
– Где тебя черти носят? – вопит она. – Я звонила тебе раз пятьдесят прошлой ночью! Оуэн буквально отказался какать просто назло мне. Все кончилось тем, что пришлось делать ему клизму. – Я заглядываю в список пропущенных звонков и вижу, что несколько десятков действительно от нее. Шан – мать-одиночка, воспитывающая прелестного трехлетнего сына по имени Оуэн. Мальчуган – само очарование, но при желании легко превращается в дьявольское отродье. Она любит его до беспамятства, хотя иногда эти двое напоминают странную парочку. Моя роль, как крестной, заключается в том, чтобы усмирять мамашу в моменты драмы.
– Извини. – Когда я рассказываю ей о взрыве газа, она не в силах поверить.
– Боже мой. Я думала, взрывы газа – это миф.
– Хм… определенно – нет. Мои синяки тому доказательство.
– Ты уверена, что это не теракт? В Лондоне вот уже сколько лет держится четвертый уровень террористической опасности. – У Шан слишком богатое воображение, возможно, подогреваемое бесконечной видеоигрой «Король Лев», давно перешедшей в ту стадию, на которой ползание по полу в роли Симбы лично мне кажется невыносимо скучным.
– Это был не теракт. Да и зачем кому-то атаковать Нанхед? Про него никто и слыхом не слыхивал, – возражаю я.
– Справедливое замечание. Полагаю, даже ИГИЛ[14] не интересуют монахини, – признает она. – И все же жаль. Мы могли бы запустить твою кампанию в социальных сетях на фоне этих событий.
– Но мне не нужна кампания в социальных сетях.
– Она могла бы привлечь к тебе богатого бойфренда. Может, даже модель от Кельвина Кляйна.
– Мне не нужен богатый бойфренд. Как и модель от Кельвина Кляйна.
– Ты с ума сошла? Почему нет? – Шан отказалась от поисков партнера для себя, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Честно говоря, хотя она и жалуется на то, что приходится воспитывать Оуэна в одиночку, я не думаю, что она готова разделить с кем-то его детство. Но она все еще возлагает большие надежды на устройство моей личной жизни. Когда прошлым летом мы обе подсели на «Остров любви»[15], она сразу подала заявку на следующий сезон, отправив мои анкетные данные, но занизив возраст на пять лет. Заявку отклонили со скоростью света. По-видимому, даже гораздо более молодая версия меня недостаточно привлекательна, худа и глупа, чтобы праздно шататься вокруг бассейна в окружении мускулистых парикмахеров из Эссекса.
– Ладно, может, богатый бойфренд меня бы и устроил, – сдаюсь я. – Но только не в том случае, если для этого нужно делиться подробностями своей жизни с сотнями тысяч подписчиков в Instagram.
– Ладно. Ты бы все равно выглядела дерьмово. А накладные ресницы смотрелись бы на тебе, как паучьи лапки, – соглашается она.
– Спасибо. Я запомню.
– И как долго ты собираешься там торчать?
– Надеюсь, всего несколько дней. Пока моя квартира не станет пригодной для жилья. Уверена, квартирная хозяйка как раз ведет тяжбу со страховой компанией, пока мы разговариваем.
– Значит, это растянется… на несколько лет.
– Боже, нет. Надеюсь, что нет.
– А твоя кузина знает, что ты терпеть не можешь собак?
– Хм… я еще не говорила ей об этом.
– Держу пари, собаки уже это знают. Животные обладают особой интуицией.
– Ну, они, кажется, тоже не в восторге от меня.
– Неудивительно. Хотя, может, за это время твое отношение к ним изменится.
Я бросаю взгляд на Пегги, которая зарывается носом в свои самые интимные места с энтузиазмом охотника за трюфелями.
– Вряд ли.
Это правда. Я терпеть не могу собак. Хотя не часто признаюсь в этом на публике. Среди британцев это все равно что сказать, что ты не любишь шоколад. Или солнечный свет. Или мир во всем мире. Так или иначе, я виню в этом свою мать. Когда мне было шесть лет, на какой-то недолгий период вскоре после того, как она бросила моего отца, ее новым мужем стал лысеющий коротышка из Мидлендс[16] по имени Рассел, которого она подцепила и захомутала так быстро, что за это время не вырастить даже кресс-салат. Гамлет пришел бы в ужас. Я так уж точно была ошарашена, хотя мать делала вид, будто этого не замечает.
Рассел владел компанией по поставке арматуры для ванных комнат, и это означало, что он был знатным сантехником, хотя мама настаивала на том, чтобы на людях называть его предпринимателем. Помимо этого он был хозяином двух сексуально озабоченных мопсов – Пикла и Пеппера, – которые трахали все, что оставалось неподвижным более трех секунд, включая меня.
До этого у меня не было опыта общения с собаками, и в шестилетнем возрасте я относилась к ним совершенно равнодушно. Конечно, я читала о них в книгах, видела их по телевизору, даже владела несколькими приятными на ощупь игрушечными версиями, но мой шестилетний разум воспринимал их скорее как мифических существ вроде драконов или единорогов. Никто из наших соседей, как и из моих школьных друзей или многочисленных родственников собак не держал. Когда на улице нам встречались собачники, выгуливающие своих питомцев, мама не выказывала умиления, а резко притягивала меня к себе, дожидаясь, пока они пройдут мимо. И любое предложение завести какое-нибудь домашнее животное отметалось быстро и безоговорочно.
Поэтому я опешила, когда Рассел и его собачьи подопечные переехали жить к нам. У Рассела тоже за плечами был один брак, но, в отличие от моей матери, он не обзавелся детьми. Зато у него были Пикл и Пеппер. Неудивительно, что ему сбагрили собак при разводе. По-видимому, его бывшая жена получила джакузи, а ему досталась живность. Каждый раз, когда он подъезжал к нашему дому на своем белом мини-вэне, я видела мопсов, разлегшихся на торпеде безразмерными мягкими игрушками с выпученными темными глазами и развевающимися на ветру крошечными розовыми язычками. Коренастые, черного окраса, бочкообразной формы, приобретенной усилиями хозяина, который упорно их перекармливал, мопсы были настолько неуклюжи, что их приходилось буквально на руках затаскивать в машину и выгружать обратно.
Поначалу, на какую-то наносекунду, они показались мне забавными. Я попробовала поиграть с ними, но они не проявили ни интереса, ни способностей к игре с мячиками, веревками и пищалками. Их главными хобби оказались еда, чихание, отрыжка и сон. Рассела они боготворили, и в тех редких случаях, когда он оставлял их дома, на приплюснутых мордочках отражался настоящий ужас. Они беспокойно носились кругами, порой доводя себя до тошноты. Чаще всего ему приходилось уступать и брать их с собой. Подхватывая каждого под мышку, он выходил из дома, похожий на регбиста.
Я терпела этих мопсов в течение первых нескольких недель, пока их почти непрерывное сопение вкупе с раздражающим цоканьем когтей по полу и обтиранием моих голых лодыжек щетинистой шкурой, равно как и противный запах псины не довели меня до ручки. Это необъяснимо, но Рассел их обожал. И на короткое время моя мама тоже стала одержима собаками, хотя я думаю, что на самом деле она влюбилась в аксессуары. Она прошла через фазу приобретения нелепых модных вещиц для собак (вроде клетчатых пальто, инкрустированных ошейников, меховых митенок на лапы), не говоря уже о скупке домашних принадлежностей с изображением мопсов (кружек, подушек, кухонных полотенец). Она настойчиво призывала меня подружиться с моими новыми сводными родственниками, несмотря на то, что они астматики и совершенно бесполезны как партнеры по играм. Она даже пыталась уговорить меня позволить им спать на моей кровати, от чего я наотрез отказалась, сославшись на то, что они храпят.
Но когда мопсы отгрызли конечности и головы моим куклам, я по-настоящему их возненавидела. Через несколько месяцев моя коллекция кукол состояла из парализованных Барби и безголовых Кенов. Мать не проявила никакого сочувствия. «Ты же все равно можешь играть с ними, дорогая, – утверждала она в ответ на мои жалобы. – Напряги воображение: представь, что у них по-прежнему есть руки и ноги». В ту ночь я украла ее любимый кашемировый свитер и постелила его на собачью лежанку, так что к утру мопсы с успехом изгрызли рукава. Ты же все равно можешь его носить, с удовлетворением подумала я. Представь, что у него по-прежнему есть рукава.
Она онемела от гнева, но мне приятно думать, что этот маленький акт неповиновения ознаменовал начало заката для Рассела и его четвероногих отпрысков. Каким-то образом это дестабилизировало домашнее хозяйство. Вскоре после этого я услышала доносившуюся из-за двери их спальни ругань: мама отчитывала Рассела за то, что тот плохо убирает за собаками, а через месяц она изгнала Рассела и мопсов из супружеской постели. Это были первые и последние домашние животные в нашей семье.
После телефонного разговора с Шан я догадываюсь, что нужно найти Джез, поэтому надеваю пальто, чьи-то видавшие виды резиновые сапоги и выхожу на улицу. Во дворе тихо, хотя «Лендровер» все еще на месте, а рядом с ним припаркован старый темно-синий «Вольво»-универсал. Джез не откликается на мой зов, так что я заглядываю в ближайший флигель – большой современный сарай из гофрированного железа.
Внутри голый цементный пол, стойла из шлакобетонных блоков и штук шесть больших металлических клеток вдоль стены. Замысловатый черный шланг со сложной насадкой-пистолетом свисает с крюка возле боксов, похожий на смертоносную анаконду. Под ним на полу выложены круговые металлические желоба. Я подхожу к змееподобной конструкции, которая на поверку оказывается чем-то вроде промышленного гигиенического душа, и рука сама тянется к шлангу. Он и впрямь выглядит как полуавтоматическое оружие, и я целюсь в соседнюю стену. Мощная струя воды вырывается наружу, и шланг вылетает из рук, сворачиваясь спиралью, и бросается на меня разъяренной змеей, окатывая ледяной водой.
Промокшая, я выбегаю из сарая, и иду через двор в сторону псарни. Собачьи будки размещены в длинном низком бунгало с рядом дверей, каждая из которых снабжена квадратным стеклянным окном. Я заглядываю в первое окошко и вижу миниатюрную кровать на четырех столбиках с оборчатым пологом бледно-голубого цвета. Судя по табличке на стене, это королевский «люкс», и я фыркаю. Вокруг кровати выложено покрытие в виде ярко-зеленого искусственного газона, а пластиковая створка на противоположной стене служит выходом к загону. Я заглядываю во все углы, но «люкс», похоже, пустует. Наверное, корги временно в дефиците. Я дергаю за ручку двери, и она открывается, так что я захожу внутрь. «Люкс», может, и предназначен для питомцев королевской семьи, но все равно пахнет мокрой псиной. Я ощупываю матрас и с облегчением обнаруживаю, что это всего лишь пенопласт, покрытый пластиком. Возможно, Джез и не сумасшедшая.
Я покидаю зону «люксов» и, делая круг, возвращаюсь к другой надворной постройке позади сарая, заходя в широко распахнутую дверь. Пол здесь устлан соломой, а само помещение заставлено собачьими тренажерами ярких расцветок. Тканевый туннель, маленькая стремянка, качалка-балансир, длинная деревянная доска и множество мячей всевозможных размеров – все разноцветное. Разве собаки различают цвета? В одном углу стоит прямоугольная пластиковая джакузи, а в другом – гигантское металлическое гимнастическое колесо. Боже, думаю я, приближаясь к нему. Колесо выше меня и крепится на внушительной треугольной железной раме, напоминая массивный промышленный вентилятор без лопастей. Внутри оно выложено толстым черным резиновым покрытием. Я разглядываю пластмассовую табличку, вставленную в раму: Осторожно! Не подходит для крупных пород весом более 70 кг! Интересно, что это за собака-мутант, которая весит больше 70 килограммов?
Можно ли считать меня крупной породой? Наверное, нет. Поэтому я робко наступаю одной ногой на черный резиновый коврик и забираюсь внутрь. Конструкция кажется выдерживает мой вес, и коврик слегка пружинит под ногами. Одной рукой я хватаюсь за центральную ось рамы и делаю пробный шаг. Колесо легко скользит подо мной, и я качусь вперед. Потом выравниваю положение и делаю еще несколько шагов, чувствуя, как плавно движется колесо под ногами. Я расслабляюсь и шагаю в обычном темпе, получая удовольствие от упражнения и даже начиная завидовать хомякам. Я продолжаю ходьбу, и колесо украдкой набирает обороты, так что вскоре я вынуждена ускорить шаг. Проблема в том, что я не очень понимаю, как остановить эту штуковину, кроме как спрыгнув – чего мне совсем не хочется, пока она движется. Я оглядываюсь в поисках какого-нибудь тормоза, но ничего похожего не обнаруживается, и, чем быстрее я иду, тем быстрее вращается колесо. Очень скоро я вынуждена перейти на медленный бег, вытягивая вперед руки, чтобы сохранить равновесие. Я как раз подумываю о том, чтобы совершить боковой соскок, когда вдруг спотыкаюсь, и ноги улетают назад, в то время как руки скользят по коврику вперед. Колесо продолжает вращаться, и я группируюсь, переворачиваясь вверх ногами. У меня вырывается истошный крик, и руки вдруг отказывают. В следующее мгновение я падаю на бок, сильно ударяясь головой о край колеса.
Я приземляюсь на пол лицом вниз, и в ушах звенят слова врача: Никаких контактных видов спорта, никаких физических нагрузок и занятий, связанных с риском падения. Рядом со мной вращается пустое колесо. Постанывая, я медленно переворачиваюсь. Ясное дело, это орудие пытки. И еще ясно, что я идиотка, раз залезла в него. Я дотрагиваюсь до уха, которое адски жжет, и чувствую влагу. Упс.
– Дело в том, что оно не предназначено для двуногих, – раздается мужской голос позади меня. Я поворачиваю голову и вижу высокого, лет тридцати с небольшим, темноволосого мужчину в линялых джинсах, клетчатой рубашке и бордовом пуховом жилете. Он стоит в дверях, скрестив руки на груди; на его лице – легкое замешательство, но тон несколько покровительственный. Даже боковым зрением я могу различить его грубоватую притягательность: волнистые волосы, сильный подбородок, мускулистые предплечья. Не писаный красавец, конечно, но определенно из тех, кого Шан называет мачо.
– Тут нужны четыре ноги, – продолжает он. – Иначе центробежная сила начинает работать против вас.
Я смущенно поднимаюсь с пола, отряхиваясь от налипшей соломы, и бросаю взгляд на кончики пальцев, перепачканные кровью с уха.
– Физика никогда не была моим любимым школьным предметом. – Я сжимаю пальцы в кулак, скрывая следы крови. Мачо подходит ко мне. Через плечо у него перекинут рюкзак.
– Видимо, в ЛСМП[17] вы тоже не были сильны, – говорит он. – Или, может, просто прогуливали занятия по здравому смыслу?
Ничего себе. Парень прямо-таки излучает презрение. Я упрямо вскидываю голову.
– Понятия не имела, что это задумано не для людей, – с некоторым вызовом отвечаю я.
– Заметно, – бросает он. – Вы собирались испытать и эти? – Он кивает на ряды гигантских пластмассовых обручей, установленных на приподнятых деревянных подставках. Я одариваю его самой хладнокровной из улыбок.
– Я никогда не прыгаю через обручи. – У нас своего рода патовая ситуация, во время которой я не могу не заметить, что глаза у него необычного голубого оттенка.
– Вам повезло, что вы не раскроили себе череп, – говорит он.
Опять я и моя чертова удача!
– Да что вы говорите? – Вообще-то я подозреваю, что раскроила-таки ухо, потому что оно чертовски болит. Надеюсь, под волосами это не заметно.
– Позвольте мне взглянуть. – Он сбрасывает рюкзак на землю и делает шаг вперед. Прежде чем я успеваю возразить, он тянется к моему подбородку и слегка поворачивает его в сторону, хмурясь при виде синяков, полученных при взрыве. – Ух ты! Это свежие? – Судя по всему, он более чем озадачен.
– Э-э… нет. Это старая история. Уверена, что со мной все в порядке, – говорю я, когда он приподнимает мои волосы.
– Ага. Вы повредили ухо. Порез неглубокий, но его нужно обработать, – продолжает он в манере, которая кажется слишком компетентной. Он наклоняется и расстегивает рюкзак, роется внутри и достает пару пакетиков с бинтами и пузырек с физиологическим раствором. Он снова тянется к моему подбородку, резко поворачивая голову набок.
– Вы случаем не представитель одной из гуманных профессий? – бормочу я с некоторой подозрительностью.
– Вообще-то да, – тихо отвечает он. Кончики его пальцев слегка щекочут мне шею, и я чувствую прилив тепла от его дыхания, которое действует на мою нервную систему как электрошокер. Но в следующее мгновение холодная струя раствора попадает на рану, обжигая ее огнем.
– Ой! – Я отстраняюсь. Жидкость стекает по щеке и подбородку. Он хмурится и снова наклоняет мою голову вбок.
– Постойте смирно хотя бы секунду, – говорит он. – Мне нужно промыть рану. – Это не просьба, скорее приказ. Он несколько раз прикладывает к моему уху ватный тампон, после чего вскрывает пакет стерильных повязок и заклеивает порез. – Я не собираюсь расспрашивать, откуда у вас те ушибы, – бормочет он по ходу дела тоном только что не школьного учителя.
Так и не расспрашивай! Потому что я не намерена ничего объяснять. Но он явно ждет ответа, и между нами повисает неловкое молчание.
– Да так, небольшая домашняя авария, – говорю я.
– Хм. – По его ухмылке можно сказать, что мачо мне не верит.
Кто он вообще такой?
– Кстати, меня зовут Кэл. Я – ветеринар.
Вот те на. Я и забыла о визите ветеринара.
– Стало быть… вы крупный рогатый Кэл, – с легкой усмешкой говорю я. Он хмурится.
– На моей визитке значится совсем другое. – Он заканчивает и убирает свою аптечку обратно в рюкзак, закидывая его на плечо.
– Извините. Просто Джез сказала мне, что вы специалист по коровам.
– Я лечу коров. Если вы это имеете в виду. И не только коров, но и других животных. – Может, это мое воображение, но Крупный Рогатый Кэл выглядит немного сердитым.
– Кэл, который лечит коров. – Я пытаюсь смягчить неловкий момент. – Звучит. – Он бросает на меня выразительный взгляд.
– Я не об этом думал, когда выбирал профессию.
Смотри-ка, усмехаюсь я про себя. Крупный Рогатый Кэл даже не улыбается.
– Ну а я – Чарли, кузина Джез. Приехала погостить на несколько дней.
– Откуда?
– Из Лондона.
Он кивает – пожалуй, слишком многозначительно. Как будто уже поставил на мне клеймо бестолковой горожанки.
– Приехали насладиться прелестями сельской жизни? – В его голосе звучат издевательские нотки. В какой-то момент я подумываю о том, чтобы рассказать ему про взрыв, но прихожу к выводу, что не нуждаюсь в его сочувствии.
– Вроде того. – Звучит жалко, но я действительно не горю желанием что-либо объяснять.
– Что ж, смотрите, не переусердствуйте. – Он оглядывается по сторонам. – Сельская местность полна скрытых опасностей. – Теперь он явно издевается.
– Я уверена, что справлюсь. Мы, городские, очень сообразительны.
– Так говорят, – отвечает он. – Что ж, продолжайте, не буду вам мешать, – добавляет он, поглядывая на колесо.
Я чувствую, что краснею. И что мне сказать? Я лишь хотела развлечься?
– Вообще-то я просто искала Джез.
– Она в загоне.
Он поворачивается и выходит из сарая, и мне остается лишь таращиться ему вслед.