Вот мы кружимся по танцполу, песен сменилось множество и большинство из них вовсе не баллады, но мои руки всё ещё на его плечах, да и он свои не убирает.
Мы танцуем. Нам хорошо.
С каждой песней расстояние сокращается. Вот он уже сцепил ладони замком, и опустились они ниже – я ощущаю их пограничными районами ягодиц. Вот я руками обвила его за шею, это так близко, что смотреть прямо нелегко – я поворачиваю голову в сторону и кладу ему на плечо.
Здесь пусто. Да, здесь определённо пусто. По крайней мере я не вижу ничего – там, за стеной света, которая окольцевала нас, сплошная тьма и отсутствие движений. Деревенские гопники растворились. Или вымерли. Им положено, будущее против.
– Ты симпатичный, – говорю я и провожу ладонью по его лицу. – Как тебя зовут?
– Алексей, – произносит он и дарит сонм искорок, они тут же отзываются жжением в груди.
– Алёша… Такое простое, глупое русское имя. Твои родители большие оригиналы. Впрочем, Света ничуть не лучше, так что не накладывай на себя руки.
– Это не жалость, не подумай, – отвечает он невпопад, но в следующее мгновение я понимаю, что вовсе не невпопад. Это он про наш танец, про то, как он выступил этаким Робин Гудом, приглашением своим наложив на меня покровительство и защиту. – Ты действительно мне нравишься. Я в нетерпении ждал тебя. Мне обещали твоё появление – а с ним изменения в жизни.
Он романтик и фантазёр – ценю подобные девиации.
– Я падшая, – шепчу я. – Шлюха. Меня поимели два парня, ты же слышал об этом.
– Мне пофигу. Это ничего не значит.
– Мне всего шестнадцать.
– Ну и что? Я не предлагаю тебе немедленного соития. Осенью мне в армию, я приду через два года – и тогда соединимся. Сыграем свадьбу, раз так положено на грешной Земле. В восемнадцать будет можно.
Тяжело признаться в этом, но план мне по душе.
– Жениться в семнадцать? Ты сошёл с ума! Забеременеть, превратиться в свиноматку, нарожать кучу поросят – не слишком ли печальная участь, кабальеро?
Он делает глаза широкими и выдаёт гримасу обеспокоенного понимания. Мил при этом до ужаса. Хочется потрепать его за щёки.
– Ты права! – выдаёт. – Я просто шучу.
Я усмехаюсь. После этих слов он нравится мне ещё больше. Много больше.
Вот мы уже на свежем воздухе. Ну да, это не клуб. Вот звёздное небо, вот обвевающий лицо ветерок, вот дерево, в которое я упираюсь спиной. Мы целуемся взасос, он просунул ладони под джинсы и гладит меня по попе. А я таки треплю его по щекам – сжимаю, сжимаю, сжимаю. У него синяки останутся.
Понимаю внезапно, что лечу в самую чёрную из пропастей. Потому что контроль потерян. Я всегда себе говорила это, всю сознательную жизнь: в то самое мгновение, когда упустишь контроль, ты свалишься в самую чёрную из пропастей. И самую глубокую. Ничего нет важнее, чем управлять ситуацией.
– Подожди! – останавливаю его. – Я сейчас кое-что скажу, а ты просто послушай, как прилежный мальчик и не возражай. Это очень важно.
Он не спорит. Даже руки из моих штанов вытащил. Не убирай далеко, это не финал! Просто переосмысление момента.
Выбираю из отделений памяти тот, где залежи дисков. Выхватываю первый попавшийся. Рисунок на обложке весьма подходит: сексапильная девица с призывным взглядом и в старомодной шляпке, чуть ниже – два всадника, скачущие по берегу морю. Мужчина и женщина. Она в легкомысленном купальнике, а он в плавках.
– «Сама любовь», – я помню, я всё помню. – Песни Давида Тухманова поёт Яак Йоала. Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок. Сторона один. Там и на русском и на английском, но я процитирую только на русском, ладно? Хотя и на английском могу, но к чему это сейчас?
Алёша великодушно позволяет, смотрит хорошо. По-доброму.
– Сторона один. «Не забывай», «Предсказание», «Прощальный день».
– У меня тоже есть такая пластинка. Вторая сторона начинается с песни «Что-то было».
Я закрываю ладонью его милый заячий ротик.
– Сторона два. «Что-то было», «Сама любовь», «Свадебные кони». Всего – шесть, потому что пластинка на 45 оборотов в минуту.
– Точно! А последняя – «Свадебные кони».
– По просьбам трудящихся исполняется песня Давида Тухманова на стихи Анатолия Поперечного «Свадебные кони».
Я откашливаюсь и начинаю:
– Гля-ань на куст сморо-одины о-облако легло-о-о. Почему в краю родно-ом дышится-а легко-о-о? А в лугах за па-асекой ме-эсяц на копне-э…
– Почему за пра-аздником е-э-э-дут на-а ко-о-оне-э-э? – подхватывает Алёша и какое-то время мы радостно, визгливо и так жизнерадостно смеёмся, что сами вдруг понимаем неуместность этой ночной радости.
А потом припев хором исполняем, чуть тише:
– Как сва-адебные кони несутся ветры вда-аль. Уйду как от пого-о-они я от тебя-а печа-а-аль…
Пытаемся остановиться, замолчать, но ещё несколько минут сладостно похрюкиваем от осознания меткого попадания в одну точку, в одну волну. Ещё не перестав хихикать, снова смыкаем губы и погружаемся в долгий поцелуй.
Походя, телеграфно, но надо заметить: вот так по-настоящему, долго, с языками я целуюсь первый раз в жизни. И у меня неплохо получается! Глупо, но от этой мысли на душе соловьи поют.
Те три предыдущих раза в счёт не идут. Во втором классе: Вадим Исханов – в пустом кабинете после уроков. Мы были дежурными и протирали подоконники с партами. Он не выдержал напряжения и решил, что совершает насилие, подбежав вот так ни с того ни с сего и повалив меня на парту. Ткнулся губами в лицо, лихорадочно сжал тогда ещё отсутствовавшую грудь и выбежал наружу. А я была готова на большее. Работу не сделал. На следующей день я его заложила – не про поцелуй, а про незавершённую уборку. В дневнике пацана появилась запись красной пастой.
В четвёртом классе…
А впрочем, не стоит их воспроизводить так подробно – похожих всё равно не было. Я о поцелуях.
Ты лучший, Алёша!
– Но на большее не рассчитывай! – постаралась передать эту мысль строго. – Никакого секса! У меня там…
– Так тебя на самом деле изнасиловали?
Вот те здрасьте-пожалуйста! Это что за сомнения такие, умник!?
– Хорошо, хорошо, – говорит он поспешно, заверяя меня в благонадёжности. – Ничего больше.
И кладёт ладони мне на грудь. Да, это уже не второй класс, они вполне округлые и налитые. Врать не буду – мне хорошо.
Однако его нежданное и такое циничное замечание свербит в душе и вызывает лёгкий протест.
– Алёш, а как твоя фамилия? – спрашиваю я, отрываясь от его губ.
– Пахомов, – отвечает он.
– А отчество? – со мной лёгкая паника.
– Егорович.
Ну, блин, приехали!
– Так, молодой человек! – схватила я его за руки и оттолкнула от себя. – Что вы себе позволяете, в конце концов? Ну-ка, наххаузе! Мама-папа обрыдались уже, небось, в поисках. Да и меня дед заискался поди. Дед – бывший милиционер и охотник, у него винтовка.
И схватив сброшенный для услад бежевый пиджачок, который с матерью покупали специально на лето и сегодня его дебют, почесала вдоль по улице до дедовской хаты. Надеюсь, в правильном направлении.
– Женилка ещё не выросла! – обернулась и крикнула покинутому любовнику.
Хотелось плакать. От сожаления, от чего же ещё.