– Вилор Давыдович Сурков, – чинно представился он. Выправка, надо признать, знатная. Брюшко ещё не успел отрастить, хотя намеки на это есть. Ну, если будет и дальше так хорошо жить, то ждать недолго.
Без малейшего стеснения смеряю его насмешливым взглядом. Пусть думает, что думает. Мне ли бояться его недовольства и гнева?
– Может, и ты своё имя назовёшь? – спрашивает, не дождавшись ответа, генерал.
– А зачем оно тебе?
– Чтобы знать, как к тебе обращаться.
– А как ты хочешь? Можешь любое имя себе сочинить. Ну-ка, к какому я больше подхожу? Мария, может быть? Нет, оно слишком чистое для такой, как я. Лизавета? Нет, тоже не пойдёт. Ласковое. Мне бы что-то такое…
– Дерзкая ты, – сжав губы в тонкую линию, произносит генерал. – Правду твой хозяин сказал.
Я моментально закипаю.
– У меня нет хозяина, генерал. Мы – вольный народ. А рабство давно закончилось.
– Так ли? – теперь усмехаться стал он. – Некоторые добровольно в кабалу лезут. И ты, наверное, не святая.
– Куда уж мне? Смотри: кожа вся почернела от копоти. Это потому что я каждую ночь провожу у костра, глаз не смыкаю. А знаешь почему? Всё мне мерещатся чудеса. То из огня демон выпрыгнет и поглотит меня. То из кустов злой колдун вышмыгнет и с ножом кинется!
Я нарочно издала громкий вопль, и генерал, отшатнувшись, вздрогнул. Перекрестился, испуганный, собака. А потом, увидев пляшущие искорки в моих глазах, сплюнул с досады:
– Ведьма проклятая! Всё бы тебе дурачиться.
Развернулся и – вон из шатра.
Я долго смеялась ему вслед, пока шаги не затихли. Грудь тяжело вздымалась. Я положила на неё руку, нащупала под косынкой крестик нательный, достала его.
– Господи, какими путями ты меня ведёшь. К себе ли, а может, в обратную сторону – не знаю.
Тяжело быть такой бесчувственной. Мне Иоска об этом часто говорит:
– Ты, Надия, совсем никого не жалеешь. Как будто одна в целом мире. Но также нельзя, чтоб других людей не замечать и не признавать. Ты – дочь табора.
Я поправляю его безжалостно:
– Не то говоришь, Иоска. От табора я давно уж отбилась. Сам знаешь эту историю. Здесь кто только ни проклинал бедную Надию. Каким злым словом ни бросался. А я вовсе не бедная, Иоска, слышишь? Я очень-очень богатая!
Раскидываю руки в стороны. Платок шейный падает с плеч и тело обнажает. Иоске бы в страхе зажмуриться, а он не может. Против воли, но зато по собственному желанию смотрит. И не нарадуется.
– Что, Иоска, нравлюсь я тебе? – с вызовом спрашиваю я, всё ещё по пояс обнажённая.
– Очень нравишься, Надия!
Глаза у него загорелись, и руки ко мне потянулись. Но тут я волосами закрываюсь и мигом на другой стороне шатра оказываюсь.
– Смотреть, Иоска, смотри, только руками не трогай. Тебя Баро за это казнит. Из табора изгнать может за то, что на честь мою покусился.
– Так ты ж сама… – лепечет в панике Иоска.
– А ты поди докажи, – и выставляю бедного парня вон.
Вот так мне с каждым хочется позабавиться. А больше всех смешит генерал. На шестой десяток, а всё туда же. Ну, зачем ты мне сдался такой?
Старый.
Я ведь молодых люблю.
Любила когда-то… Пока от сердца не оторвали. И где он теперь мой сокол? Покоится в сырой земле. Там, говорят, холодно. И все чужие рядом. Он ради меня от близких своих отвернулся, законы семьи предал. Невесту оставил, мать-отца забыл. А я взамен ему обещала любовь вечную и неделимую. Да как-то всё неправильно вышло.
Побег под покровом ночи, степь одна сплошная. Там даже укрыться было негде. Настигли быстро. И отобрали. Меня в табор вернули, его – на казнь. Разве это справедливо? Один только Бог может судить нас. Бог, но не человек. Почему же мы, направо и налево крича о законах божьих, сами их же нарушаем?
Прости меня, мой Саша. За твою потерянную жизнь мне никогда вину не искупить. Крест материн – мне по наследству. И чёрная дурная кровь.
* * *
Я и не думала, что генерал будет меня искать. Что в табор самолично придёт. Узнала от Джофранки, что он сначала своих людей посылал. Те расспросили, что им нужно, и ушли. Ко мне даже не сунулись. А всё потому что им было сказано: «Если генералу с ней говорить надо, пусть сам сюда приходит. У нас гостя никто не тронет. Но если она откажет – тогда и шагу он сюда не ступит».
Потом Баро позвал меня и спросил:
– Известно ли тебе, что сам генерал Сурков к тебе в гости напрашивается?
– А что ему понадобилось? – беспечно отвечаю я.
– Ты – Надия, – Баро напустил на себя строгость. – Говори: когда успела его обольстить? На празднике?
– Даже не думала. Он старый, мерзкий, и меня от него тошнит.
– Врёшь, – Баро стукнул кулаком по столу. – Цыгане всё рассказали, как ты перед ним танцевала.
– Я там была не одна. И другие девочки со мной.
– То – девочки, а то – ты. И зубы мне не заговаривай. Я твою душонку хорошо знаю. Зачем генералу голову вскружила? Он теперь от нас не отстанет.
– Да ладно, – машу рукой. – Придёт сюда ещё пару раз, получит отворот-поворот, и отвадится.
– Надия! – Баро встаёт так резко, что задевает стол. И тот падает к его ногам. Я вздрагиваю, потому что знаю: в гневе он страшен. Сейчас за косы меня будет таскать, а потом прикажет в погреб посадить, чтоб охладилась там. – Тебе язык отрезать надо, чтоб не молола что попало. Какая ж ты, всё-таки, глупая. Или не понимаешь, чем нам недовольство генерала грозит?
Сердце забилось отчаянно. Баро шутить не любит. Значит, дело может быть серьёзнее, чем я думала.
– Сурков тут всеми землями владеет. И в Петербурге у него сила и власть. А ещё в самой столице связи. Если он захочет, то с лица земли нас всех сотрёт.
– Не может быть, чтобы у простого человека были такие длинные руки.
– У простого – нет. У генерала – да. Ничего ты, глупая женщина, не знаешь. Зачем только на свет родилась? Одни беды людям приносишь.
– Это ты у моей матери спроси – зачем. Сходи в степь, могилу её отыщи, вырой и задай вопрос. Вдруг она тебе ответит?
Я тряхнула волосами и вышла из его дома. А в спину мне неслись угрозы и проклятия.
Не привыкать.