И вот уже слышно, как хлопнула входная дверь. Ее никто не придержал – бухнула знатно. Скорее всего, Василина Егоровна мчится на всех парах. Я даже представил себе ясно этот локомотив женской ярости.
Чего уж теперь таиться. Счет на секунды. Я постучал кулаком и крикнул в скважину:
– Шухер! Вася идет! Через окно выводи!
А сам поспешил на выход, задержать коменду. Напоролся на нее в начале коридора. Чуть не врезался, спешил для виду.
– Морозов! – выдохнула она. – Ты в комнате своей был?
– Нет, еще не дошел, – я старательно хлопал глазами, якобы озадаченный до глубины души. – А что случилось?
– Отойди, проверить кое-что надо.
Василина пыталась протиснуться, но в этом месте коридорчик сужался, его частично перегораживала тумба. Кто-то выставил на выброс, как подарок соседям – кто-нибудь да заберет.
Я посторонился. Но на самом деле отклонился в ту же сторону, что и коменда. Она метнулась в другую сторону, я туда же.
Будто случайно, всякий раз Василина натыкалась на меня, а я на ее выдающийся бюст.
– Морозов, отойди, кошки-матрёшки!
– Простите! Ой! Смотрите! Там кто-то пришел! – тыкал я рукой за ее спину.
– Где?
– Да вот, на входе дверь хлопнула.
Василина Егоровна обернулась:
– Нет там никого! Отойди! Там у тебя в комнате безобразие! Человек незарегистрированный!
И поперла танком. Тут мне пришлось ретироваться, иначе бы это выглядело уже не как случайность, а как самый натуральный саботаж против общажных властей. Переворот в общежитии я устраивать не собирался и пропустил Суровую.
Гонимая праведным гневом, она на удивление бодренько доскакала до комнаты номер тринадцать, чуть выдохнула, поправила сбившуюся набок грудь (уж не я ли ее сбил?) и отстучала костяшками по двери начальственную дробь.
– Ахметов! А ну, открывай! Выселю, кошки-матрёшки!
Дверь была недвижима, как скала. Конечно, если Суровой поднапрячься, то она эту филенку плечом на раз-два выдавит. Но дверь – имущество социалистическое и именно ей вверенное, и потому комендант сдерживала свой порыв, лишь усилила дробь, от которой теперь уже, казалось, сотрясались стены.
Я же поспешил на улицу. Этаж у нас хоть и первый, но спуститься шустро, по-солдатски – не так-то просто, все же высоковато окошко находится. Нужно помочь Нуриковой даме быстро и бесшумно покинуть место куража.
Миновал входную дверь, крыльцо, свернул, пробежал, вот и окошко. Перед глазами картина маслом. Нурик на простыне спускает крупную такую женщину. Не полную, но высокую и широкую. Она не смогла ловко спрыгнуть изящной кошечкой, и пришлось использовать подручные средства. Находилась ко мне любопытным ракурсом, но даже со спины было видно, что девушка она перезрелая, интересного возраста, когда дети уже взрослые, а внуки не народились.
Тетя корячилась, как могла. Пыхтела и старательно царапала каблуками бетон стены, чтобы не сорваться на газон раньше времени.
– Щас помогу! – выкрикнул я и пристроился к ней с того самого ракурса, подхватив за широкую талию. – Ставьте ноги! Земля, земля!
Так кричали мореплаватели всех веков – и я сегодня.
Женщина достигла тверди и, не оборачиваясь, поспешила убраться. Свернуть за кусты.
Хоть бы спасибо сказала, так нет, даже не повернулась ко мне лицом. Будто я подставка для ее зада. Что за фигня?
Но раздумывать некогда, и я метнулся за ней, ведь сейчас коменда будет осматривать место происшествия, в окошко высовываться и местность комендовским взглядом подозрительным сканировать. Не хотелось быть главной уликой в деле побега немолодой дамы. Вкус, конечно, у Нурика в плане женщин был очень своеобразный, но это уже его дело.
Я смылся с обзора, и мы с незнакомкой оказались за углом общаги. Она явно не ориентировалась на месте. Такое ощущение, что спешила, куда глаза глядят. Странно. И тут ее походка мне вдруг показалась знакомой. Любопытство раздирало, но как ни пытался – я видел лишь ее спину.
– Там нет автобусной остановки! – выкрикнул я ей вслед. – Вам в другую сторону надо.
Женщина замерла, но всё ещё оставалась ко мне спиной. Чего же она лицо-то прячет? Вот ещё, на месте перетаптывается, как будто не может решиться, бежать или ждать. Почему это? Деньги стырила? Нет, у Нурика их и никогда не бывает, а свои я храню в надежном месте на работе…
Я стал подходить, и дама, поняв, что побег от комендантши удался, а вот от меня – не очень, остановилась совсем, закрыла лицо руками и пробормотала:
– Господи, как стыдно-то…
И тут я узнал ее голос. Не может быть…
– Аглая Степановна?
– Саша… – повернулась ко мне следачка. – Я не знала, что это ваша комната. Я… я пришла к Нурлану… Простите.
– Ничего страшного, – отмахнулся я, а на лице волей-неволей расплылась улыбка. – Вы женщина свободная, имеете право на личную жизнь.
– Да какое это право? – сокрушалась та. – В окна в мужскую общагу лазать? Никогда бы не поверила, что на такое пойду. Нет, вы не подумайте, я вошла через дверь, даже отметиться на вахте хотела, но Нурлан отговорил, сказал, что гости только до вечера, а потом… их выгоняют.
Я решил остановить эту исповедь, даже выставил вперёд ладонь.
– Можете не оправдываться, это не мое дело…
– Ну как же? Мы ведь коллеги… Вы и на сына моего похожи, а тут такое… такое… Как теперь людям в глаза смотреть?
И взгляд страдающий, как у привидения, которое никак упокоиться не может.
– Легко. Из людей видел вас только я. И я сохраню вашу маленькую тайну.
– Правда? Ох, спасибо! – женщина приободрилась. – Вы не подумайте, я не такая… Я в первый раз… ну… За много лет. Мы с Нурланом познакомились возле ГОВД. Он подъехал на большой машине, сказал, что другу холодильник привез. И сразу пригласил меня в кино. Я, естественно, не согласилась. Какая приличная женщина с незнакомым мужчиной в кино вдруг ни с того, ни с сего пойдет? А Мария Антиповна меня переубедила. Ты что, говорит, с баобаба рухнула? – кажется, ей даже цитировать кадровичку было неловко. – К тебе мужчина внимание проявляет. А ты к нему кормой. Я ей ответила, что он слишком молод для меня и вообще, у него глаза узкие, когда улыбается. А она сказал, что ничего не узкие, и вообще он на Нигматулина похож. Я пригляделась, и вправду вылитый Талгат. Вот я и пошла с Нурланом в кино. Встретились, он сказал, что билеты дома забыл, нужно за ними сходить в общежитие. А дальше как во сне… И в кино мы не пошли, жаль, билеты сгорели.
О том, что не было никаких билетов, я не стал говорить. А коллегу поддержал:
– Аглая, вы женщина взрослая и можете сами выбирать, с кем общаться и чем с ними заниматься. Не пойму ваших расстройств.
– Бежала, как жулик из камеры… Ужас.
– Считайте это приключением. Наша обычная жизнь и так не богата на приключения, их не нужно избегать, их следует создавать, запоминать и гордиться.
– Какой вы, Саша, все-таки… Умный… Совсем как мой сын.
Следователь заметно повеселела, мы попрощались, я снова заверил ее, что ни одна живая душа (тем более, на работе) не узнает об этом случае. Что Нурлан тоже не растреплет, я его проинструктирую. Да и незачем ему трепаться, для него такие выкрутасы не впервой – но этого я вслух не сказал.
Я побрёл в общагу. На вахте в стареньком, но крепком кресле крутилась коменда. Ёрзала, пыхтела. Злилась. Почему она так рьяно гоняет женский пол в общаге? Будто мужики – ее собственность. Я понимаю, порядок есть порядок, но притяжение полов невозможно отменить никакими нормами, даже социалистическими.
– Морозов, – устало проговорила коменда. – Ты бабу не видел?
– Видел… Много даже.
– Да нет! Которая к Нурлану ходит. В окно лазает.
– Вы хотите об этом поговорить? – голос сделал, как у мозгоправов в фильмах – всезнающий, глубокий, но при этом ненавязчивый.
– А что мне говорить? Застукаю и выселю к ядрене-фене, и подселю к тебе нормального мужика.
– Не надо мне мужика. Меня Нурик вполне устраивает, – звучало это двусмысленно, но мы не в Европе, а в неиспорченном СССР, и никто не заметил подвоха.
– Тогда бери над ним шефство, контролируй. И если что – сразу сигнализируй! – хлопнула ладонью по столу Суровая.
– Слушай, Василина Егоровна, – спросил я тихо, спокойно, – а ты чего такая злая?
– Что? – женщина хлопала глазами и не могла взять в толк, почему я называю ее на «ты», и вообще как я посмел такое спросить.
– Ты что, Морозов? Ты что несешь? Ты…
– Тебе просто одиноко, согласись? Полное общежитие мужчин, а ты одна…
Суровая вдруг задумалась, пригорюнилась, смахнула слезу:
– Бабники вы все… Что с вас взять?
– Мужика тебе надо, Вася… – участливо проговорил я. – Нормального.
– Да где ж его найти, нормального? Если каждой женщине по потребности, мужиков не хватит. Вот был бы ты постарше годков на десять. Эх…
– У тебя целое мужское общежитие, ты присмотрись. Неужели никто не оказывал знаков внимания? – я немного прищурился.
Комендантша помолчала, соображая.
– Нет, вроде…
– Так не гавкай на них, а возьми и улыбнись. Не ругай и не грози каждый раз выселением. Мужики же – как собаки, им ласка нужна.
– Думаешь?
– Уверен.
– Вот смотрю на тебя, Саша, и думаю… какой ты взрослый вдруг стал. Вчера еще не знал, в какую сторону дверь открывается, а сегодня – будто другой человек, жизни учишь, вещи такие правильные говоришь. – она вздохнула, но уже совсем иначе. – А я тебе точно не по нраву? Жениться тебе пора.
– Я завтра уже иду с девушкой в кино. Даже с двумя, – улыбнулся я.
– Да насчет свадьбы – шучу, – отмахнулась коменда. – Спасибо тебе. Хоть кто-то меня успокаивает и не боится.
– Спокойной ночи, Василина Егоровна.
– Спокойной ночи, Саша, а соседу своему передай, что еще раз – и хоботок ему вырву.
– Василина Егоровна, ты опять? Что за угрозы? Где твоя улыбка?
– А, ну да, ну да… – заулыбалась она. – С улыбкой буду вырывать.
Наступил день икс. Тринадцатое июня. С днем рождения, Сан Саныч! Но теперь у меня другая дата дня варенья, а про эту буду вспоминать иначе – как не дал погибнуть в пожаре Алёне. Если получится… Да, конечно, получится! Неизвестность настораживала и бодрила.
Встал я раньше обычного. Сгонял на пробежку. Помучил турник, брусья. Подтягивался я уже целых пятнадцать раз. Неплохо, если учесть, что провел примерно десяток тренировок. У моей тушки потенциал определенно есть.
Вернулся в общагу, сходил в душ. Попеременно переключал холодную и горячую воду. Словил бодряк, побрился и пошел готовить завтрак. В этот раз решил сам сделать, так как Нурик еще спал.
На работе был рано. Мухтар удивился, но, естественно, обрадовался. Я его покормил, на скорую руку вычесал, похлопал по холке и сказал:
– Сегодня меня не теряй, дела важные. Но Серый скоро придет, погуляет с тобой. Кузнечиков не жри, под забор не копай, сотрудников не пугай, а то Кулебякин ругается. Нет, его не надо грызть, он наш начальник. Да и мужик, вроде, ничего, просто устал и нервничает. И да… чуть не забыл… Если получится – кусни лучше Трубецкого. Это тот, которого ты обоссал тогда, помнишь? Ну, с барашками на голове. Ну все, покедова…
Я зашел в здание, выловил Баночкина, благо ночью была его смена.
– Привет, Миха, что невеселый? – зашел я в дежурку.
– Да поспать не дали, – зевал он. – Всю ночь какие-то дебилы звонили, а телефон, сам понимаешь, не отключишь. Просили наряд прислать. Видите ли, инопланетяне их облучают. Вроде, не осень еще, а уже обострение.
– Это не обострение, это передозировка веселительными напитками.
– Я им тоже сказал, вы что, пьяные? Знаешь, что они ответили? Что это так совпало… А ты чего хотел-то? Рации нет для тебя, не пришли еще новые.
Я махнул рукой – мол, разговор совсем о другом пойдёт.
– Скажи Кулебякину, что я с утра был, все дела собачьи переделал, и на планерке меня не будет. Мне на мясокомбинат нужно, по агитационно-общественной теме. Шеф в курсе. Просто договорился встретиться с ними с самого раннего утра, пока смена у них не началась. Буду там с населением работать.
Ответом мне было молчание. Потом Баночкин подхватил отвисшую челюсть и проговорил:
– Вот поражаюсь тебе, Саня, как это так ты через меня отпрашиваешься? Даже нет, не отпрашиваешься, а вот что – уведомляешь начальника о своих планах. Другого бы он давно публично матом выпорол, а тебе – все с рук.
Я покачал головой.
– Зависть – плохое чувство, Миха.
– Да я же по-белому завидую. Ладно… Передам Петру Петровичу. Так тебя что, вообще сегодня не будет?
– Скорее всего.
– А Мухтар?
– Помощник придет, заниматься будет…
Я вернулся в общагу. Нурлан уже проснулся. Жевал жареную картошку и никак не мог понять, откуда она взялась в сковородке. И куда же тогда делся я.
– Проснулся, герой, – хмыкнул я, входя в комнату.
– Слушай, Мороз, – округлил он глаза. – А Вася сильно на меня злая вчера была? Я же ей не открывал, пока Аглайку спускал с окна. А потом залетела, как буря, и под кровать заглянула, и в шкаф.
Да уж, конспирация вчера была мощно завалена.
– Сильно, но жить будешь, сказала, только батур тебе оторвет. Но ты и без него проживешь, да? Это же не смертельно. В Италии раньше вообще все певцы такие были. О! – я резко повернулся к нему. – Может, тебе вокалом потом заняться? Не думал? Сейчас в моде жгучие чернявые певцы.
– Как это не смертельно? На фига мне такая жизнь? – Нурик даже ноги сжал, будто закрывал сокровенное. – Что делать-то теперь, Мороз? По-любому, коменда мне не поверила, что никого я не водил.
Ну ещё бы. Я подождал пару секунд – не из вредности, а в воспитательных целях.
– Что делать, что делать? Поговорил я с ней.
– С кем? – не верил своим ушам сосед. – С Васей? Говорил? Да ну-на?!
– Да ну-да!
– Как это – поговорил? Она же сразу орет! Не орала, что ли? Выселю! На работу сообщу! Будешь сортир драить! Вот это всё?
– Нет, мы с ней нормально поговорили, она женщина одинокая, ей внимания не хватает, а вы ее за цербера принимаете, души в ней и загадки не видите.
Видимо, мои слова прозвучали так, будто я без всякого предупреждения заговорил на другом языке.
– Так, а делать-то что-на? – чесал репу Нурик. – Загадку отгадывать? Или в душу лезть?
– Вот скажи, герой-любовник, чего хочет одинокая женщина? – прищурился я на товарища, как экзаменатор на зеленого студента.
– Ха! Известно чего, того самого! – Нурик изобразил недвусмысленные движения тазом.
– Дурак, ты Ахметов, садись, два. Внимание ей нужно. Вни-ма-ни-е! Понял?
– Ага… Конечно… Не понял… Ты, Мороз, прямо скажи, мол, Нурлан Баянович, иди туда, принеси то, сделай это. И Вася не в претензиях ко мне станет. А то я эти ваши русские фразы не все понимаю.
– Да перестань прикидываться. Все ты понимаешь, Нурик.
– Ну не скажи! Далеко не всё. Вот, например, как можно жир с солью есть, а салат из свеклы и капусты варить?
– Это сало и борщ, сам же их хряпаешь, что за ушами пищит.
– Ну привык уже, да… Вкусно…
– Вот и к коменданту привыкнешь. А чтобы она добрее стала, удели ей свое внимание. Сделай ей приятное…
– Сортир вне графика драить? Ну не-е… перед мужиками западло.
– Почему сортир сразу? Сделай приятное как мужчина.
– А? Того её? – Нурик опять задвигал тазом.
– Как настоящий мужчина, – поправил его я.
Ну, конечно, намёки ушли в молоко.
– Ты чо, Мороз? Я столько не смогу, она ж не Натаха, – Нурик кивнул на плакат-страницу из журнала «Советский экран», который висел у него над кроватью и на нем была запечатлена секс-символ СССР – актриса Наталья Варлей.
– Дурак ты, Нурлан Баянович, я тебе про внимание, – этот однообразный разговор начал мне надоедать, и я решил-таки перечислить что-то конкретное, как заказывали. – Цветочки ей подари, комплимент сделай. Поговори о погоде, о птичках, глядишь, она и растает.
– Цветочки? А чо, можно… Гвоздики пойдут?
– Она же не памятник.
– Пф!.. А другие дорого-на.
В СССР пока гвоздики принято дарить женщинам, это потом они станут атрибутом протокольных и похоронных мероприятий, а на самом деле цветы-то вполне себе ничего… Только с кровью защитников отечества ассоциируются.
– Ладно, купи их. И шоколадку возьми. Гвозидики и шоколадку. Запомнил?
– Ага… Это самое… Только я по нулям-на, – Нурик похлопал себя по трусам, будто там были карманы. – Займешь денег до получки? По-братски, а?..