Избигнев, как только закончились переговоры и был заключён мир, воротился в Свиноград. Крепость меж узкими рукавами речки Белки, обведённая буковыми стенами, высилась на холмах, окружённых болотистыми низинами. Путь к воротам пролегал по мосткам, переброшенным через топкие участки. Тучами кружили в воздухе мошки и комары, от болот исходило тепло и влага, так что дышать порой становилось трудно. Лишь на забрале стены, наверху, было легче. С высоты открывался вид на окрестные дали. Поля и низины перемежались с лесами и рощами, раскинувшимися на полуночной стороне. Восточнее, за рукавом Белки, располагался довольно обширный окольный город. Окаймляли его те же топкие болота и невысокая изгородь из плетня. Шлях, проложенный через гати, вёл к соседнему Плесненску и недалёкому Бужску, залегающему у истоков Западного Буга, тому самому городку, который стал яблоком раздора между Владимирком и Изяславом. В другую сторону, на юго-запад, тоже бежала дорога, более широкая и добрая. Вела она через холмы Подолии, крутые каньоны и среброструйные быстрые речки прямо в Галич.
Славился Свиноград своими косторезами и сапожниками, всю Галицкую Землю снабжал он добротной обувью и изделиями из кости. Обереги резали, крестики и всякие фигурки.
…Отец, старый седобородый Иван Халдеевич, лежал в тяжкой болезни. Избигнев, как приехал, тотчас направился к нему в покой. С тревогой взглядывая в бледное отцово лицо, в тусклые обведённые старческой серостью глаза, он рассказывал о битве и переговорах. Иван Халдеевич слушал молча, изредка согласно кивал. Потом, наконец, когда Избигнев окончил свой рассказ, разжал плотно сомкнутые уста, заговорил тихо, так, что сын, чтобы услышать, сел поближе, наклонился и прильнул к нему.
– Мне, чую, Избигнев, не встать более. Ослаб совсем. Поэтому послушай, что тебе сейчас скажу. И крепко запомни. Ранее многого тебе не рассказывал. Род свой ведём мы от хазарских[123] иудеев. Издавна, лет двести назад, осели наши предки в Киеве, на Копырёвом конце[124]. Дядя мой, Иванко Захариич, был первым воеводой у киевского князя Святополка. А после смерти Святополка случился в Киеве бунт, чернь восстала и разграбила много домов нашего народа. Многие иудеи ростовщиками были, многих чёрных людей закабалили. Вот и взметнулся Киев. Новый князь, Владимир Мономах, и велел тогда, в угоду простонародью, всем иудеям убираться из Земли Русской. Отец же мой ещё ранее в Свинограде поселился. Служил сперва князю Володарю, затем сынам его. Я, как и дядя, более по ратной части пошёл. никогда не забывайте. Понял, Избигнев? А ты, я смотрю, в отца моего, Халдея, выдался. Тот советником был у князя Володаря, к венграм и чехам ездил, посольство правил. Тебе, Избигнев, я вижу, дело ратное не по нутру. А в посольском деле преуспел ты, хвалю. Поэтому… – старый воевода устало смахнул с чела выступивший пот. – Вот мой тебе отцовский наказ. Езжай в Галич. Хватит тебе в отроках тут ходить. Воеводский сын, не дворянчик какой мелкий. Грамоту тебе дам. В Галиче сыщешь иудея Нехемию, живёт он у Немецких ворот, лавку держит. Он тебе поможет в свиту к княжичу Ярославу устроиться. К самому князю Владимирку не суйся – вокруг него всё схвачено старыми боярами. Но князь Владимирко не вечен. А сын у него один. Ярослав, полагаю, на новых людей опираться станет. Имею сведения, часто спорит он с отцом своим о делах. Вот с этого, Избигнев, службу и начни. Что проявил ты себя – это хорошо. Владимирко тебя, думаю, запомнил. Но держись Ярослава. Вот тебе мой совет. Брата твоего Михаила отправил я в Полоцк, пусть там путь себе пробивает. И так скажу: если что у тебя не выйдет, если беда какая, перебирайся к брату. А если, наоборот, у Михаила что не так пойдёт, примешь его у себя. Держитесь друг за дружку, служите, но и себя…
– Понял, отец.
– Да, и мать свою Марию в Галич забери, как я помру. Чую, не встану.
Иван Халдеевич снова тяжко вздохнул.
– Одно худо, Избигнев, – сказал он. – Мягок ты излишне. С людьми надо твёрже. Кому – в морду дать, кого и сабелькой полоснуть. А ты всё по-доброму, по-мирному хочешь. На отца моего похож. Тот тоже так. Убили его в стране угров. Нагло убили, в открытую грубые и невежественные бароны. Подняли длани на старца седобородого. Я отомстил, всех троих под Сапоговом схватил и повесил, как собак, на ближнем дубе. Будут помнить угры, каков воевода Иван Халдеевич. Ну вот, всё тебе сказал. Подай мне отвар тёплый. Вон, в жбане стоит, стынет. Попью, да, извини старика, спать буду. Устал.
Он снова вытер платом потевший лоб, дрожащими слабеющими руками принял жбан, долго, маленькими глотками пил отвар целебных трав. Затем уронил голову на подушки, слабо улыбнулся сыну, шепнул:
– Ступай, Избигнев. Дай, перекрещу тебя. Крещён ведь. И помни всё, что тебе тут сказал. Крепко помни. Дорога ждёт тебя долгая и многотрудная.
…Спустя седьмицу Избигнев, взяв с собой одного челядина и поводного коня, выехал в Галич. Впервые надолго покидал он родной город и потому, часто оборачиваясь, смахивал с глаз непрошенные слёзы. Но постепенно юноша отвлёкся и стал смотреть на дорогу. Отец был прав, ждёт его впереди долгий и тернистый путь, и лучше не вспоминать прошлое, а устремляться мыслию вперёд, к новым свершениям и удачам. На душе почему-то стало спокойно и тихо.
На второй день Избигнев добрался до Галича.