Валентина поняла – надо что-то делать. Встала и пошаркала на кухню.
– Сготовлю поесть.
Варлам промолчал, а она открыла холодильник. Вытащила кастрюльку с остатками супа, банку сметаны, поставила суп на огонь, сметану на стол. Снова обернулась к холодильнику, думая, что продукты теперь пропадут, раз нет электричества. Особенно боялась за сливочное масло. Остальное можно съесть, тем более, осталось немного. Пока разогревался суп, Валентина нарезала оставшуюся колбасу, вынула из баночки несколько солёных огурцов, положила их на тарелку. Настрогала ломтиками и оставшийся хлеб, почти превратившийся в сухарь, намазала его маслом, остатки же масла закрыла в пластмассовый контейнер и, открыв люк в погреб, спустилась в прохладную тьму. Фонарик не зажигала – знала наощупь, что и где. Вернувшись, бросила на сковородку оставшиеся варёные картофелины, слегка размяла их, стала разогревать, а когда они поджарились, прибавила последнее яйцо. Вот и отлично. Ничего, считай, не пропадет, к тому же, неплохой обед получится. Молока нет, но к этому она привыкла. Три года назад для операции Виктору требовались деньги, и корову пришлось продать. Молоко покупали у соседей, а когда на этом берегу не осталось тех, кто держит скотину, стали ходить за реку. За рекой была жизнь, тут – она угасала год за годом. «Теперь дождь смоет все её следы, – думала Валентина, водя деревянной лопаткой по сковороде, – останется бескрайнее море».
Варлам, когда она позвала его обедать, сначала мрачно отмахнулся, но Валентина настояла. Деверь встал с дивана и, бросив взгляд на занавеску, за которой лежал мёртвый брат, пошёл на кухню. Супа хватило как раз на две тарелки разлить. Валентина подвинула Варламу хлеб – простые ломти и бутерброды с колбасой и маслом; он взял простой, пощупал, бросил в тарелку и начал придавливать хлеб ложкой, чтобы тот впитал бульон; Валентина, не спросив, положила ему сверху ложку сметаны.
– Нужно доесть. Пропадёт, – бросила она в ответ на его взгляд. Он кивнул.
Варлам теперь был вроде как за хозяина, и все привилегии, в том числе сидеть на месте брата, перешли к нему.
Не глядя друг на друга и не говоря ничего, они ели и брякали ложками по тарелкам. Варлам причмокивал в своей манере, но её это не раздражало. В представлении Валентины деверь всегда был кем-то вроде большого ребенка, а детям что – им многое прощается.
Протянув пустую тарелку невестке, Варлам глянул в окно. На его лице застыло кислое выражение, глаза сделались тусклыми. Валентина поняла, о чём он думает и что вгоняет его в тоску.
Разложив по тарелкам картошку, залитую яйцом, она добавила к ней остатки сметаны, поводила внутри банки куском хлеба, бросила в рот. Варлам яростно тыкал вилкой в куски картофеля, поддевал их, макал в сметану, жевал зло, сопел. Валентина, украдкой поглядывая на него, думала о завтрашнем дне и пыталась представить, что будет дальше. Если прекратится дождь, они подождут, когда сойдет вода; потом – останься мост целым, отправятся за помощью; а нет – будут ждать. Временный мост наладят быстро, и Афонино снова получит связь с большой землей.
«Витю похороним, – подумала Валентина. – В конце концов, жизнь войдёт в прежнее русло…»
Но пришла, незваной, и другая мысль, нелепая и пугающая: «А если дождь не прекратится?» Валентина даже на миг дыхание задержала, боясь, что подавится; по всему телу начала растекаться мерзкая ноющая слабость; в желудке похолодело, а потом стало тяжело – и удержать в нём еду стоило усилий. Отпустило не сразу, какое-то время дышать было трудно, и руки подрагивали.
Делая вид, что ничего не случилось, Валентина подвинула деверю блюдце с огурцами; взглянула пристально, даже с вызовом. Однако Варлам ничего не замечал, глаз от тарелки не поднимал, так же, не глядя, взял огурец, откусил, жуя и хрустя; его лицо было серо-розовым, напряженным.
Валентину так и подмывало задать ему прямой вопрос: «Что дальше?» Сказать: «Ты теперь тут за хозяина, за брата своего!» Однако порыв быстро прошёл.
Вскоре поспел и чайник. Валентина убрала тарелки в таз для грязной посуды, положила чайные пакетики в кружки и залила кипятком. Пока настаивалось, Варлам курил. В сумерках красный кончик его сигареты рдел злобно-красным цветом, точно звезда, предвещающая недоброе. Валентина чувствовала себя неловко, вертясь у плиты, охая и ругая себя мысленно за глупость, смотрела в окно и цыкала языком. Или вздыхала: ай-ай, что делается. Наконец, уже не могла остановиться, желая, скорее, досадить себе самой, чем деверю.
– Да сядь ты. Голова болит, – не выдержал её мельтешения Варлам. – Чего ты, в самом деле?
– Сама не знаю.
Она отвернулась, вынула пакетики из кружек, подвинула Варламу остатки печенья, на что в ответ он покачал головой. И от сахара он тоже отказался. Вцепившись в кружку обеими руками, начал пить короткими глотками. Валентина, глядя складки его кожи на лбу, почти слышала, как зло и гулко, словно пчелиный рой, летают его темные мысли. Варлам искал ответ, пробовал придумать выход из положения. Ладно бы речь шла о них двоих, но Виктор! Валентина не представляла, что теперь им делать с телом.
Новый порыв ветра хрястнул чем-то на крыше, а потом во двор упал продолговатый кусок шифера. Варлам посмотрел на потолок, затем в кухонное окно.
– Дело дрянь, – сказал он. – Заливать будет.
В его голосе была обреченность.
– Давай починим, – ответила Валентина, но деверь посмотрел на неё пустыми глазами. – На чердаке плёнка есть. Давно лежит. Мы с Витей парник хотели сделать, но руки не дошли. Можно дыру изнутри закрыть.
Варлам опять закурил.
– Да. Точно. Сейчас. Ещё покурю.
Валентина, сердитая, встала из-за стола, пошла в прихожую, отыскала под лавкой небольшой ящичек с инструментами: там лежали молоток и гвозди. Не дожидаясь, пока деверь докурит, шагнула к вертикальной лестнице, ведущей на чердак, поднялась, убрала крючок и толкнула крышку. Ветер бросил ей в лицо запах чердака, в котором до сих пор чувствовался неистребимый нафталин – от давно выброшенных вещей, «сокровищ» семьи, копившихся десятками лет. Валентина присмотрелась, чувствуя впереди какое-то неясное, тревожащее движение. Представились ей чужие люди, бродившие по сумеречному пространству, их недовольные злые лица и немые вопросы: «Для чего ты пришла? Зачем будишь призраков?»
Она закрыла крышку люка, осторожно начала спускаться, чувствуя онемение в руках. В какой-то миг даже испугалась, что пальцы соскользнут с перекладин.
«Никого там нет. Это ветер задувает в зазор. Неужели ты не понимаешь?» – подумала Валентина.
Снизу донеслось ворчание Варлама:
– Иду, иду.
Валентина сошла на пол, а деверь, вооружившись молотком и сунув гвозди в карман, стал карабкаться на чердак.
Вскоре он был уже наверху, его шаги порождали скрип и сухой скрежет.
– Где плёнка-то? – спросил деверь, перекрикивая шум бури, которая с каждой минутой становилась сильнее.
– На ящике там, в дальнем конце, – сказала Валентина, задрав голову к темному квадрату над головой.
– Чёрт, я фонарик-то и не взял. Будь добра, подай.
Валентина закрутила головой, пытаясь вспомнить, где Виктор держал фонарик и батарейки. Не сразу, но нашла целлофановый шуршащий пакет на верхней полке возле одёжной вешалки. Вытащила самый большой фонарь, проверила, батареек внутри не оказалось; зарядила дрожащими пальцами, одну выронила, проверила снова – горит.
Голова деверя высунулась из люка.
– Давай.
Валентина подала ему фонарик, он запыхтел, потянувшись, а потом исчез наверху, в тёмной клетке со свистящим вздыхающим зверем.
– Идёшь, Валь? Поможешь? – спросил вскоре Варлам. – Тут надо держать с одной стороны.
– Погоди.
Валентина беспомощно огляделась и, поняв, что ей все равно не отвертеться, полезла наверх. Со светом и в компании Варлама всё стало другим, чердак выглядел просто хранилищем хлама. А ещё, испачкав подол юбки и руки, она сообразила, что здесь, наверное, годами не делали уборку. Хороша хозяйка.
Варлам развернул плёнку на полу и достал из кармана перочинный нож.
– Там прижми. Столько хватит?
Валентина подошла, осторожно опустилась на колени и прижала один край к полу. Ветер влетал в брешь, откуда вырвал недавно кусок шифера, швырял в людей холодную воду. Снова начало грохотать. Сверкнуло где-то поблизости, и по небу над их головами словно прокатился исполинский шар. Валентина зажмурилась. Варлам, втянув голову в плечи, тихо сматерился. Он продолжал резать перочинным ножом, пока не отделил кусок достаточной величины. С этим куском переместился к дыре, махнул Валентине. Она подошла, прижала свой край плёнки к деревянной балке, как деверь показывал. Плёнка тут же стала натягиваться, стоило труда удержать её, особенно, когда ветер не просто давил, а словно пинал это неожиданно возникшее для него препятствие. Валентина прижала плёнку к полу сильнее.
– Потерпи, сейчас мы его… – донеслось до неё. Варлам уже вколачивал гвозди в деревяшку со своей стороны. Валентина представила себе, что оба они матросы на кораблике, несущемся через бурю.
Варлам покончил со своим краем, перешёл к Валентине и заставил её посторониться. Ветер ударил, чуть не вырвав плёнку. Деверь снова ругнулся. Он бил молотком с яростью, словно представлял, что это голова врага.
Потом они отошли посмотреть на результат, и Валентина тут же поняла: надолго не хватит. Сверху и снизу плёнка ни к чему не крепилась, через эти щели проникал дождь и свистел в ярости ветер. Словно говорил: вам не победить.
– Ладно, – проворчал Варлам. – А ну, давай ещё.
Они вырезали новый кусок, на этот раз больший, и приколотили его к узким продольным доскам, чтобы закрыть щели. Куда лучше, но все-таки недостаточно. В конце концов решили повторить вариант номер один, так что вышло три слоя плёнки. И вот, довольные работой, они отошли посмотреть. Теперь заплата лишь колыхалась, капли дождя били в неё, точно в натянутый барабан, производя глухое «тун-тун-тун». Зато больше на чердак не текло, и исчез звук, будто трубит громадный слон.
– До утра авось выдержит. Там и дождь кончится, – сказал Варлам бодрым голосом, которому Валентина не поверила ни на грош. Неужели он не понимает, что это конец? Ничего уже не будет как прежде. Буря если и стихнет, то на её место придёт другая, ещё злее. Потом река, выйдя из берегов, доползет и сюда, чтобы затопить дом вместе с ними.
Ничего из этого Валентина вслух не сказала. Варлам не поймёт. Скажет, она выдумывает. Плохо с погодой, конечно, плохо, но дождь не может идти всё время; даже в каких-нибудь джунглях, на далеких югах, такого не бывает. И вообще – подумает, горазды бабы разводить нюни на пустом месте, фантазировать, плести небылицы. Может, он и прав. Может, теперь и возраст у неё такой – старушечий. Старухи мнительны и боязливы, что поделать, особенно, когда остаются одни.
Валентина утёрла потное лицо и оглядела напоследок чердак. Какие-то ящики, старый сундук в дальнем углу, два сломанных стула, доски, рабочая одежда Виктора – со старых времён, когда он работал в колхозе водителем – неужели это тряпьё до сих пор здесь? – старая цинковая детская ванна, в которой купали не только Валентину, но и её мать, доска для стирки, кипы газет советских времён, старая громоздкая радиола, картина в раме, колёса от велосипеда, старые валенки, три пары, лыжи и керосиновая лампа с треснутым плафоном. Много лет Валентина не заглядывала сюда и теперь с трудом припоминала историю этих вещей. В основном они предназначались на выброс – когда отлежат своё, но руки у них с Виктором до генеральной уборки так и не дошли.
Неприятными на вид были эти свидетели прошлого, словно через щель во времени смотрела Валентина в исчезнувшую жизнь. Не на ту её сторону, где радостно и легко, а на другую, изнаночную, где ломаются полезные вещи, а тени некогда живых людей бесцельно бродят в поисках чего-то. Возможно, это они спрашивали у неё, зачем она здесь. Возможно, ей не показалось.
Чувствуя, что в груди растёт тяжесть, Валентина вспомнила свои недельной давности сон. Умершая мать будто бы пришла к ней пить чай с тортом. Она принесла его с собой, торт в квадратной коробке, каких уже не делают. И вот ставит она его на стол и говорит: «Виктор-то обещал заглянуть, но, видимо, забыл! Где он?» Валентина ответила: «Так занят. Сделает все дела – и придет». Садится мать на табурет, развязывает шпагат, которым обвязана коробка, снимает крышку; сама же Валентина хлопочет над чаем, думая – во сне: «Зачем пришла? Что Витя ей обещал? Ведь покойница». Проснулась тогда Валентина с колотящимся сердцем и пульсацией в висках.
Сопел муж на своей половине кровати.
Валентина никогда не была такой суеверной, как бабка. Та бы точно сказала: «Мать твоя его с собой зовет. Дурной знак, Валька».
Варлам прикоснулся к её руке. Мигом разлетелись колючие мысли.
– Идём. Нечего тут делать.
Она спускалась первой, пока деверь стоял наверху и светил на пол прихожей фонариком.