1
Пятого июня пошёл дождь.
И больше не прекращался.
С утра ветер был слабым, только вяло гнал низкие тучи, но к полудню, когда из редких брызг дождь превратился в ливень, стал ураганным. Даже внутри дома, за закрытыми окнами и входной дверью был слышен его вой. Как самолёт, думалось Валентине, сидящей в полумраке в старом кресле; а дальше разыгрывалась фантазия: приземляется на поле за забором большой белый лайнер, из него выходят красивые молодые стюардессы и, выстроившись шеренгой, ждут командира экипажа. И он спускается по трапу, ослепительный, белозубый, загорелый – мужчина-плакат, форма на нём сидит, словно влитая, и походка летящая; кажется, сам возьмёт и взмоет в небо. Дальше она размышляет, стоит ли всем этим красивым людям тратить время на неё, на старуху. С другой стороны, ведь прилетели, значит, неспроста. Значит, так нужно. Нужно. В полумраке она улыбается. Взгляд её падает на бесшумно возникшего в дверном проёме Барсика. Кот, как только начался дождь, вернулся в дом, теперь вот дожидается, когда можно снова ощутить себя хозяином положения. Всё тут его. И дом, и огород, и вся пустая земля вокруг. Весь мир.
В общем, говорит капитан воздушного судна: «Валентина…» Закипевший чайник прервал его, и, сделав обиженное лицо, мужчина в форме исчез. Валентина поджала губы. Наверное, он хотел предложить ей улететь в дальние края, к солнцу и смеху, туда, где нет дождей и всякой другой мерзости.
Чайник свистел на плите, требуя внимания. Она встала из кресла и пошла на кухню, шаркая ногами в стоптанных тапках. Барсик рванул куда-то вбок, чтобы наблюдать за хозяйкой с безопасной дистанции.
Выключив газ, Валентина взяла прихватку, схватила чайник за нагретую ручку, подняла и наполнила половину кружки кипятком. Пакетик с чаем кувыркнулся, закрученный струёй воды. Ещё чуть-чуть, и ярлычок утянуло бы через край. Валентина медленно поставила чайник обратно, вернула прихватку на место и стала наблюдать, что происходит в кружке. Из пакетика, крутясь и смешиваясь, выходили, словно змеи из нор, тонкие коричневые струйки. Если воду не тревожить, они ещё долго будут отчетливо видны, пока, повинуясь невидимым течениям, не сольются в одну тёмную массу. Маленькая, Валентина любила делать то же самое – сунет нос в кружку, чувствуя, как жар трогает кожу, и смотрит; и мама, усмехаясь, говорит, не хочет ли она получить ожог; волдырь хочешь? Валентина не хотела. С чего бы ей, счастливой и легкой, хотеть чего-то плохого? Даже понимать, что это, она не могла. Тогда.
Валентина помешивала чай ложкой и слушала, как дождь бьётся о шиферную крышу, а ветер вторит его безумной песне. Здесь, в поле, ему было, где разгуляться, и он носился, не выбирая направления. То на одно окно наляжет, да так, что створки скрипят, то на другое. Или, разбежавшись как следует, набросится на стену, бьёт, точно тараном, – и тогда уж весь дом начинает дрожать от страха. В такие моменты и Валентина в страхе замирает, ожидая худшего. Часто кажется ей, не только в мутных предутренних снах, а и наяву, что ураган разрушает дом, начинает с крыши, потом, в ярости сорвав её и разметав обломки, принимается крушить стены. Виктор, бывало, шутил над этой её навязчивой идеей. «Крепкий дом, – говорил он, – простоит ещё сто лет, ничего не сделается». Говорил… Валентина обернулась к столу, застеленному клетчатой клеёнкой. На том месте, у стены спиной к холодильнику, всегда сидел её муж. Курил. Чесал нос большим пальцем, шмыгал носом, смотрел в окно, словно ища там то, чего и не было никогда; говорил что-то смешное, навскидку, точно и остро, про кого-нибудь из знакомых или родственников. Выдавал громкое «Ха!» и затягивался, потом сбрасывал пепел в старую-престарую, ещё от деда, керамическую пепельницу. Как легко это представить сейчас, во всех деталях. Ещё так свежо.
Валентина отошла от примкнутого к газовой плите стола, приблизилась к пустующему стулу; глядя на него с подозрением и недоверием, перевела взгляд на пепельницу. Там всё ещё лежал окурок. Валентина вспомнила: муж оставил его вчера утром. Она могла бы описать во всех подробностях, как Виктор, отодвинув тарелку, закурил. Он всегда курил перед утренним чаем, и взгляд его становился задумчивым, тёмным, словно он обдумывал проблему. Не обычную каждодневную, а иного разряда, из мировых. Давным-давно он ей и понравился таким, непохожим на других, и Валентина мечтала узнать, какие секреты он хранит внутри себя. Но, увы, свой внутренний мир Виктор так и не раскрыл ей до конца. Вероятно, не считал нужным. Или просто там не было ничего интересного. И собаки бывают задумчивыми, и кошки, и коровы: если разобраться – всё только обман, иллюзия.
От подобных мыслей становилось горько, появлялось ощущение, что её обманули и заперли в клетке, хотя и обещали свободу; но она одёргивала себя: «Хватит, дурные мысли на старости лет ничего хорошего не принесут…»
Валентина провела рукой по клеёнке, на которой всегда лежали мужнины локти, потом взяла тряпку и как следует протёрла это место. Решив не останавливаться, привела в порядок стол целиком. Потом взяла пепельницу и замерла в нерешительности. Зачарованно глядя на окурок, Валентина медленно вернула пепельницу на место. Почему-то ей показалось, Виктор рассердится. К некоторым вещам он относился с большой щепетильностью и не разрешал их трогать даже ей.
Громадная плеть дождя хлестнула по стене дома, по кухонному окну, так что на несколько мгновений весь мир за стеклом пропал в массе бурлящей воды. Валентина приблизилась к подоконнику и наклонилась, щуря тяжёлые веки. Окно выходило во двор. Был виден старый сарай справа, поленница, накрытая куском толя, далее – забор, часть которого покосилась и готовилась упасть. В прошлом году Виктор купил доски для починки, строил планы, готовил инструменты, стоял, думал, точно полководец, курил рано утром, сунув руки в карманы штанов. Но что-то помешало Виктору взяться за работу, и забор остался кривым. Валентина вопросов не задавала. Она тоже слышала этот странный, едва различимый шум из-за горизонта, то ли гул, то ли скрежет, то ли пение хриплых труб. Виктор всё понял, как поняла ещё раньше Валентина, и угрюмо молчал. Сквозь это молчание, точно сквозь волшебное стекло, ей виделась их дальнейшая судьба, приговор, вынесенный высшей силой, который нельзя отменить. В утро, когда муж впервые не заговорил о починке забора и не вышел покурить на крыльцо, Валентина осознала: конец близок. Оставалось только ждать назначенного часа.
Она надеялась, что дождь вскоре закончится, но ошиблась. Становилось только хуже. Небо стало низким и тёмным, громадная чернильная туча почти касалась жирным мохнатым брюхом лесной опушки. «Ужас», – подумала Валентина и в тот же миг втянула голову в плечи. Удар грома, последовавший сразу за молнией, был такой силы, что закачался дом. Она закрыла руками уши, села на лавочку возле окна. Маленькой девочкой Валентина убегала от грозы и пряталась в спальне, забиралась в старый, пахнущий нафталином шкаф, находила себе убежище среди зимней одежды и сидела, не шевелясь. Эта мысль, дикая – не спрятаться ли, посетила её и сейчас. Ведь шкаф до сих пор там, он ничуть не постарел за эти годы. Да. Зато она, глупая и старая, уже совершенно не похожа на себя. После недавнего выхода на пенсию как-то враз осунулась, сгорбилась; теперь с каждым днём всё неохотнее смотрит на себя в зеркало, зная, что ничего хорошего там ей уже не увидеть – только смерть, затаившуюся в морщинках у глаз.
Прошёл испуг, но сердце ещё вздрагивало. «Видимо, дождь не кончится никогда», – подумала Валентина, снова заглянув в окно. Ветер дул, неся с собой грязь, траву и мелкие ветки. Его вой, точнее, рёв, уже не навевал мыслей о самолёте, нет, теперь Валентина думала о разъярённом великане, бегущем по земле; и вой этот рвётся из его громадной глотки, а яростные глаза разыскивают жертву; кого увидит великан – раздавит ножищей.
Она вернулась к столику у плиты, вынула чайный пакетик, выжала его, положила в чай две ложки сахара. Размешивая, представляла себе, что делается в деревне. Её дом стоял на отшибе и никогда не был в зоне затопления, когда река выходила из берегов по весне, но соседи страдали от паводков довольно часто. Если так пойдёт и дальше, уровень воды поднимется достаточно, чтобы добраться до жилищ. Снова начнётся эвакуация, суета, призывы о помощи, и, как всегда, поселковые власти будет кормить обещаниями и отсиживаться на своём благополучном берегу. Валентина добавила кипятка в кружку и сделала два глотка. Если случится наводнение, мост опять смоет. То, что соорудили после весеннего паводка, держалось на честном слове. Как всегда.
Валентина придвинула к себе корзинку, где в полиэтиленовых мешках лежал хлеб, чёрный и белый. Поискала печенье, нашла две штуки, причём одну почти раскрошенную. Сто лет в обед печенью, уже зачерствело, почти как хлеб. Виктор всё собирался на другой берег, в магазин, ждал, когда Варлам освободится, чтобы вместе; не успел. Ссыпав крошки от печенья в рот, Валентина запила их чаем. Страх медленно рос в ней, тревога сообщала всему её телу тошнотворную слабость, от которой подламывались ноги. Опустив взгляд, Валентина увидела, что раскрошила вторую половину печенья. Ссыпав крошки на ладонь, она отправила и их в рот и снова запила большим глотком чая, а потом решительно отодвинула от себя корзинку с хлебом.
Так, слушая рёв бури, она ещё минут двадцать сидела в густых сумерках и представляла себе Виктора. Ей было страшно, и причин для страха нашлось бы немало, вздумай она их перечислять; однако особенно Валентину страшило будущее. Отгоняя от себя сумрачные мысли, она всё равно возвращалась к ним, отгоняла и возвращалась, и чувствовала, как последние силы утекают из неё. Что-то случится через час, что-то уже вечером, потом наступит ночь – и ливень продолжит мучить землю, и ночные часы, сомкнув мрак над её головой, принесут страшные сны; и утро будет окрашено в серый цвет безнадёжности.
Валентина заглянула в пустую кружку и вдруг с пугающей отчётливостью увидела себя со стороны. Одинокая старуха в хлипком домишке посреди поля. Её плечи, когда-то гладкие наощупь, покрытые редкими веснушками, а теперь просто кости, обтянутые жёлтой кожей, всё сильнее сгибаются под тяжестью одиночества. Лицо же, изуродованное временем, превращается в зловещую маску ведьмы.
Барсик, напряженный, с поджатыми ушами, запрыгнул на лавочку возле окна. Мяукнув, посмотрел на хозяйку. Валентина перевела взгляд на своего любимца, протянула руку, чтобы погладить, почти не осознавая, машинально. Барсик придирчиво обнюхал пальцы с жёлтыми старушечьими ногтями и позволил почесать себя за ухом. Валентина улыбнулась коту, но Барсик не оценил её гримасы, а снова мяукнул. Он ждал объяснений, хотел знать, что происходит в доме, спрашивал её, почему она сидит и ничего не делает. Чего она ждёт. На что надеется. Всё его тело, каждая мышца, звенели от напряжения. В зелёных глазах тлел огонь страха и недовольства существа, привыкшего поступать вопреки обстоятельствам; Барсика бесило то, что он заперт внутри, а ещё сильнее бесило стойкое чувство, что отныне всё будет иначе, ибо случилось непоправимое. Зло мяукнув и не добившись от хозяйки ответа, кот спрыгнул на пол и тут же ринулся прочь, испугавшись грохота; в комнате под напором ветра распахнулись створки окна. Валентина испугалась не меньше. В первый миг ей почудилось, что в дом влетело какое-то большое склизкое существо, и это оно, а не бешеный ветер, разбрасывает со стола старые газеты и бешено дёргает занавески. Она поспешила в комнату, где на неё тут же набросился мокрый вихрь. Ударил в лицо, мигом промочил волосы, вцепился в одежду невидимыми руками. Напор был таким сильным, что опрокинулся стул, а газеты, ещё раньше сорванные со стола, закружились, как белые птицы.
Наклонив голову, Валентина выставила руки вперёд, добралась до створок и навалилась на них всем телом. Бешеный ветер сопротивлялся, плевал ей в лицо холодной водой, бросал сорванные травинки. Она хотела позвать Виктора, но вспомнила, что не может. И это отчаяние придало ей сил. Валентина закрыла створки, задвинула шпингалеты сначала на внешних, потом на внутренних.
Посидев на диване, Валентина сходила на кухню, вытерла лицо, волосы полотенцем, проверила остальные окна. Не заходила только в спальню, где темно и спертый воздух, и молчаливое напряжение смерти, такое плотное, что хоть топором руби.
Наконец, она вернулась на кухню и села за стол. Не хотелось ни есть, ни пить, всю её охватило сонное безразличие, даже мысли куда-то пропали. Взгляд Валентины остановился на стене, в миллионный раз проходя маршрутами по сети трещинок, загогулин и пятен. Где-то там, в хаосе своего одиночества, она теперь вынуждена путешествовать.
Кот выбрался наконец из своего убежища и запрыгнул Валентине на колени.