Глава одиннадцатая
Мадам де Тревиль велела мне подождать в прихожей, пока она переговорит с другими девушками в гостиной. Я изо всех сил старалась держать голову прямо и плечи расправленными. Однако в конце концов моя щека как-то улеглась на ладонь, локоть оперся о приставной столик, а сама я, сидя на стуле, привалилась к стене. Перед тем как она меня покинула, мы обсуждали расписание тренировок: по утрам фехтование, а после обеда особые занятия, которые поспособствуют моему превращению в мушкетерку. Иногда я буду заниматься вместе с остальными, иногда одна – например, когда другие девушки будут на светских мероприятиях. Мадам де Тревиль была непреклонна в своем убеждении, что я еще совершенно не готова покидать дом. И хотя меня это задевало, я была ошеломлена тем, как хорошо она осведомлена о моем состоянии. Должно быть, в отцовском письме содержалось множество подробностей. Она знала, что я обучалась мастерству фехтования еще до болезни, что мне стало проще контролировать мое состояние, когда я снова начала всерьез тренироваться… Я думала, отец был единственным, кто видел эту взаимосвязь, но мадам де Тревиль, похоже, тоже заметила, что фехтование мне помогает. У нее даже были планы, как дополнить мои тренировки, чтобы я стала как можно сильнее. Все это звучало прекрасно, пока я не вспомнила об одном нюансе. Мне едва удалось облечь его в слова.
– Но если я должна… соблазнять, – тут мой голос надломился, – этих мужчин…
– Объекты.
– Объекты. Если я заставлю их желать меня, разве они не заметят тогда, какая я сильная?
– Речь не о том, что они увидят тебя в неглиже.
– Да я не об этом! Я просто подумала, что, если мы станем танцевать, они заметят…
– Что твои руки более мускулисты, чем у обыкновенной парижской мадемуазель? Не стоит волноваться, – сказала она с усмешкой. – Когда мы с тобой поработаем, они едва ли заметят твои руки.
Ума не приложу, как я не сгорела от стыда прямо в тот же миг.
Из-за окна доносился стук копыт. Я разглядывала противоположную стену прихожей. На ней были нарисованы маленькие лошадки. Оттенки розового, лилового и королевского пурпура.
– Excusez-moi… – Покашливание, потом еще раз, громче: – Прошу прощения, мадемуазель?
Вздрогнув от неожиданности, я чуть не свалилась со стула. Юноша примерно моего возраста поспешил на помощь, но я уже выпрямилась, так что ему оставалось лишь подняться с колен и прислониться к столику, на котором расположилась экстравагантная цветочная композиция. Ваза с белыми лилиями покачнулась, и он едва успел поймать ее одной рукой – в другой у него была зажата стопка бумаг и несколько перьев. Издав отчетливое кряхтение, он вернул вазу в центр стола, а затем отступил назад. При этом он оставил чернильные пятна на гравированном фарфоре.
– Прошу прощения, – сказала я, пытаясь сдержать смех – наполовину нервный, наполовину искренний. – Вы так торопились мне помочь, так что все это моя вина…
– Получилось забавно, – признал он.
Я вспыхнула и отвела глаза. Когда я снова повернулась к нему, он уже успокоился.
– Я только что понял… ох, простите, я повел себя невежливо. Такой беспорядок устроил. – Он принял позу для официального поклона. Выглядело это ужасно глупо. Но его глаза при этом весело блестели, как будто он осознавал всю абсурдность ситуации и принимал ее как непреложный факт. – Позвольте мне официально представиться. Месье Анри к вашим услугам.
– Почему ваше имя… ах да! Я как раз думала, как вас разыскать. Я хотела вас поблагодарить.
– Поблагодарить? Меня? – Он произнес каждое слово как отдельный вопрос.
– За то, что принесли мой сундук, – пояснила я. А что, если это не он? Что, если я ошиблась, что, если он обидится на это и я добавлю еще одно имя к списку людей, которые считают, что мне здесь не место? Но кто еще будет представляться по имени, а не по фамилии, кроме слуг? – Это ведь вы принесли мой дорожный сундук, не так ли?
– Вы Таня де Батц, – выдохнул он. Как он произнес мое имя! Словно оно принадлежит чему-то – точнее, кому-то прекрасному! – Ах да, я ведь хотел представиться. Я служу подмастерьем у месье Сансона, картографа. – Он почесал голову, и его пальцы оставили на лбу след чернил. Темно-синяя полоса терялась в золотисто-каштановых волнистых волосах. – Но на самом деле я хочу стать инженером. Я не хочу отмечать, где находятся прекрасные парки и дворцы, я хочу их создавать, планировать, как будет жить город, упорядочивать его механику.
По мере того как он говорил, его лицо все более оживлялось. Произнеся последние слова, он вздохнул:
– Должно быть, кому-то вроде вас это кажется незначительным.
– Кому-то вроде меня? – переспросила я.
– Вы произведете реальные, осязаемые перемены. Мне кажется, старик пытается выжить меня из мастерской, заваливая всей этой бессмысленной работой.
– Что вы… как вы сказали? – выдавила я.
– Вы ничего не выдали! Я все знал! – заверил он, увидев мое лицо. – Не волнуйтесь! В конце концов, ей было бы сложно скрывать затею с орденом от своей семьи. К тому же я здесь живу.
Я уставилась на этого сияющего неуклюжего парня, который едва не разгромил прихожую.
– Так вы сын мадам де Тревиль?
– Я ее племянник.
Резко хлопнула дверь. Мадам де Тревиль.
– Вижу, вы не упустили возможности познакомиться, – заметила она, направляясь к нам. Она остановилась рядом с Анри, нахмурилась и принялась стирать носовым платком чернильные пятна, оставленные им на вазе. – Тебе разве нечем заняться? Не понимаю, для чего ты здесь торчишь, когда у тебя столько работы. Если ты не добьешься успеха, нам вечно придется выслушивать причитания твоей матери. – Ее тон был раздраженным, однако в глазах светилась нежность.
– Конечно, тетя.
– Таня, у нас плотный график. Портной приедет в половине четвертого. – Она повернулась к Анри, который стоял у нее за плечом. – Я думала, тебе надо работать.
Разворачиваясь, он запнулся о ковер.
– Был рад с вами познакомиться, мадемуазель де Батц! Au revoir! До свидания!
Я хотела было помахать ему рукой, но тут же почувствовала себя очень глупо и вместо этого сделала реверанс – совсем неглубокий, чтобы не закружилась голова.
– Хорошо, что ты не обиделась, – сказала мадам де Тревиль.
Все еще склонившись в реверансе, я оглянулась на нее через плечо:
– Прошу прощения?
– Это он вытащил твою шпагу из сундука, – объяснила она. – Не ожидала, что ты так легко это воспримешь.
Желудок подпрыгнул, я крутанулась на каблуках и посмотрела вслед Анри. Он рылся в моих вещах: моих книгах, моей одежде… моем белье. У меня не нашлось слов. Мадам де Тревиль вздохнула.
– О господи, Таня, ну конечно, я не просила его копаться в твоих личных вещах. Я попросила Портию найти шпагу, не Анри. И потом, даже если бы я его попросила, он испытал бы такое неудобство от одной только мысли об этом, что никогда больше не выполнил бы ни единой моей просьбы. Но знаешь, о чем этот, – она жестом указала на мое лицо во всей его пылающей красоте, – эксперимент говорит мне? Неважно, сколько в тебе внутреннего огня, мне придется посвятить как минимум неделю тому, чтобы научить тебя не краснеть как помидор в присутствии мужчин!
В комнате царила гробовая тишина. Обстановка состояла из роскошной мебели, стены были задрапированы изысканными, плотными тканями бледно-желтого, зеленого и бирюзового цветов. Я подняла свою чашку. Заметила каменное выражение на лице мадам де Тревиль и поставила обратно на стол. Чашка звякнула о блюдце. Отец наверняка ощущал себя иначе, встречаясь с братьями по оружию. Но ему-то не нужно было беспокоиться о неудобном декольте или о том, что о нем судят по телу, которое он не в состоянии контролировать.
Портия, все такая же ослепительно-яркая в своем коралловом платье, хмыкнула, поднесла свою чашку к губам и аккуратно сделала глоток. Она уже больше двух месяцев была воспитанницей мадам де Тревиль. Рядом с ней сидела миниатюрная девушка – Теа. Ее локоны пышным облаком обрамляли лицо. Она провела здесь уже три месяца, но до сих пор вела себя как гостья, пытливый взгляд ее темных глаз изучал комнату. Заметили ли девушки, что я делаю то же самое? Время от времени взгляд Теа останавливался на мне, и она улыбалась. Последняя из девушек, Арья, умостилась на неудобной с виду табуретке: спина прямая, плечи развернуты так, будто она позирует для портрета. Но причиной тому была скорее настороженность, чем хорошая осанка, – она словно постоянно оценивала окружающее пространство. Если бы я прожила у мадам де Тревиль семь месяцев, может, и я стала бы такой. Неужели это необходимо для того, чтобы поймать убийцу папы? Я все ждала, когда одна из девушек упомянет о моем обмороке. Может, они придумают для меня новое прозвище. Еще одно в мою коллекцию: бедняжка Таня, инвалидка… Я ждала, что их взгляды заискрятся насмешкой, что они будут смотреть на меня так, как смотрела Маргерит, скажут мне, что у меня ничего и никого нет… Что я сама ничто. Что я никто.
– Таня – это ведь не французское имя, – неожиданно сказала Портия. Я вздрогнула. Вроде бы это не вопрос… или надо ответить? Я не знала, как правильно вести себя в такой ситуации. Я посмотрела на мадам де Тревиль, но та молчала. – Кажется, оно богемское, – продолжила Портия, поставив свою чашку обратно на блюдце. Я прочистила горло.
– Русское, – поправила я. Меня назвали в честь любимой бабушки моей матери, Татьяны, чей портрет в миниатюре стоял на каминной полке у нас в салоне. Во всяком случае, стоял там до того, как все дорогие нашему сердцу вещи были упакованы и спрятаны по сундукам. Молчание становилось мучительным. – Портия ведь тоже не французское имя?
Она посмотрела на меня с удивлением – может быть, даже с уважением?
– Перейдем к важным делам: Теа, ты встретишься с портным вместе с нами, – вмешалась мадам де Тревиль, положив конец дальнейшим расспросам. – Ты знаешь все эти странные новые слова для обозначения швов, ниток и всего остального. Портия, Арья, вы поработаете над гавотом. Мы не переживем еще одного фиаско, как в прошлые выходные. Я буквально слышала ехидные замечания графини де Граммон; мне стоило больших усилий не броситься через весь зал и не объяснить ее друзьям, где она взяла свой веер. Знаю, это последний писк моды, но спать ради веера с мастером все же чересчур отчаянный шаг…
– Это он наступил мне на ногу, а не я ему! – возмутилась Портия.
– Очень может быть, однако, когда маркиз де Лимож отказывается от танца после вашего скандального последнего круга по бальной зале, необходимо принять меры. Вся миссия была бы провалена, если бы не Арья!
Портия надулась, сидя на кушетке, и бросила расстроенный взгляд в сторону Арьи. Та застыла и старательно отводила глаза от Портии.
Теа, закусившая губу, вдруг вскинулась.
– Мадам, – радостно прощебетала она, – а вы уже рассказали Тане историю о том, как появились «Мушкетерки Луны»? У нас ведь традиция – рассказывать эту историю на первой встрече!
Оно гордо улыбнулась, и я поняла, что таким образом она пытается разрядить атмосферу. Портия застонала, откинувшись на спинку кушетки, ее кудри рассыпались по позолоченному дереву.
– Едва ли можно назвать традицией то, что до сих пор случалось всего три раза. И ты сто раз после этого слышала эту историю, как тебе не надоест?
Арья возразила, неразборчиво пробормотав:
– Самое большее – четыре раза.
– Вообще-то пока не рассказывала, – ответила мадам де Тревиль.
– Ах, прошу вас, расскажите! – взмолилась Теа, но мгновенно сникла под укоризненным взглядом мадам.
– Так и быть, сокращенную версию, – уступила мадам де Тревиль. – Таня, несколько лет назад я оказалась в непростой ситуации. Это было связано с кардиналом Мазарини. – Секунды шли, а она все молчала, словно была не в силах продолжить рассказ. Вся Франция знала, что Мазарини был видным советником короля, но какое отношение он мог иметь к нам?
– Я не… – начала было я.
– Если тебе так интересно, один повеса пытался взять меня силой, когда я обыскивала кое-чей кабинет. – Я испуганно ахнула, на что Портия ответила сдавленным смешком. – Я сказала «пытался», Таня, – продолжила мадам де Тревиль. – Не успев и глазом моргнуть, он познакомился с острием моего кинжала. Видишь ли, не обязательно быть мушкетером, чтобы пронести оружие на бал. Как бы то ни было, Мазарини, которому тоже нужно было выпустить пар, оказал мне услугу и пригрозил этому ничтожеству всей мощью королевского двора.
Если бы эта история выплыла на свет, я потеряла бы все. И неважно, что придворный сам напал на меня. Людей волновало бы лишь то, что я, женщина, угрожала дворянину – да еще и клинком! Не было ни мужа, ни родственников мужского пола, которые могли бы за меня вступиться. Меня терпели при дворе только потому, что моя мать была фавориткой королевы Анны. На самом деле никто не хотел приглашать меня на званые вечера, всеми приглашениями я была обязана ее величеству. По их мнению, я не была настоящим членом придворного общества. Но Мазарини был другим. Он пришел в восторг от меня, от кинжала, который я прятала в бальном платье, от моего рассказа, как я в детстве училась фехтованию. Пытаться все скрыть уже не было смысла, учитывая, сколько нападавший успел увидеть. Так что Мазарини решил проблему радикально.