– Ну вот, так-то лучше, – сказала Жанна. – Похоже, осень уже на исходе, и зима в нашем чудесном городе наступит пораньше, да?
Я не считала этот город своим, он не принадлежал мне и не казался родным и знакомым, как Люпьяк, так что молча кивнула.
Она подошла к арочному проему. За ним изгибался узкий коридор, в котором эхом отдавался звон кастрюль и сковородок.
– Анри, помоги нам с сундуком, пожалуйста!
Ответа я не услышала, в отличие от нее: она громко и от души рассмеялась.
– Дурачок! У тебя нет никаких причин избегать девушек. Ты просто даешь Портии чересчур много поводов дразнить тебя. Так они решат, что ты их боишься! А теперь, – она повернулась ко мне, – идем со мной.
Жанна провела меня по всем помещениям, и в конце концов мы добрались до комнаты рядом с главным коридором.
– Мадам де Тревиль попросила меня подготовить именно эту комнату. – Несмотря на всю теплоту и радушие Жанны, в ее голосе сквозило напряжение.
– Так, значит, она очень строга?
Ее рука, до моего вопроса спокойно лежавшая на дверной ручке, потянулась к фартуку и смяла его ткань.
– Мадам де Тревиль – прекрасная женщина. У нее есть свои правила, как и у всех. Может, эти правила и странноваты, – она покачала головой, и ее лицо прояснилось, – однако от светской дамы, к которой благоволит сам кардинал Мазарини, и следует ожидать высоких требований к своим подчиненным. Если вам что-то понадобится, позовите Анри – обычно он крутится где-нибудь в районе кухни, так и норовит стащить еды. Ох уж этот мальчишка! Доброй ночи.
И Жанна оставила меня одну в чужой комнате, в чужом городе. Я переводила взгляд с окна, задернутого плотными шторами, на кушетку, наскоро застеленную покрывалами. Она явно предназначалась для припозднившихся гостей.
Я и без того беспокоилась, что мадам де Тревиль узнает правду о моем состоянии, но, если судить по этой комнате об ее отношении ко мне, уже завтра я могу оказаться на улице. И какие у меня тогда будут шансы привлечь мушкетеров на свою сторону? Я рассчитывала разузнать, где находится штаб-квартира высших чинов, и изложить им свое дело. Но для этого требовалась репутация, которой я еще не успела обзавестись.
Стоило мне лечь на кровать, как потолок закачался надо мной, а в горле заклокотал страх.
Все недостатки моего плана стали очевидны на фоне этой пустой, необставленной комнаты. Без поддержки мадам де Тревиль я никто. Я не могу просто подойти к мушкетеру на улице, предъявить ему папин перстень, а затем попросить его убедить свое начальство начать расследование убийства. Нет, мой единственный шанс – добиться встречи с кем-то из старших офицеров. И ни один офицер без веской причины не станет выслушивать чудачку, которая несет какую-то чепуху о безвременной кончине своего отца. Папа никогда не называл мне имен своих братьев по оружию, в своих историях он всегда пользовался прозвищами. Именами, которые они дали друг другу сами и которые точно соответствовали их натуре. А я никогда не пыталась разузнать у него больше – думала, что мне некуда спешить. Думала, у нас есть время. Да мне и не нужны были их настоящие имена. Я представляла их себе богоподобными созданиями, которые не пользуются фамилиями и титулами.
Перед отъездом в Париж я хотела найти какие-то записи, имена и адреса папиных мушкетеров, но мама держала его бумаги под замком. И я не могла объяснить ей, зачем они мне понадобились.
– Papa, о чем ты думал?
Деревянные стенные панели молчаливо маячили в темноте, сквозь шторы пробивались крошечные блики света, отблески пламени от фонарей.
Меня одолел сон, и, только когда я услышала приглушенные голоса, едва доносившиеся до меня с улицы, я вяло подошла к окну. За стеклом виднелись разноцветные платья, шуршащие юбки, обнаженные руки, сияние драгоценностей. Отборные девицы мадам де Тревиль. Всего трое – должно быть, остальные едут в других экипажах.
Их разговор был еле слышен. Калейдоскоп ярких пятен и голосов, а затем ясный взгляд, встретившийся с моим. Я отступила. Шторы скользнули на место и закрыли окно.
Передняя дверь отворилась. Я услышала, как дамы снимают обувь и обмениваются пожеланиями спокойной ночи. Шаги зазвучали громче. Меня охватила неуверенность, как будто я без разрешения вторглась в святая святых. Моя шпага была заперта в сундуке – ведь это просто девушки, озабоченные поиском мужей, не более.
Шаги заскрипели по главной лестнице.
Все затихло.
Снова улегшись на кушетку и натянув одеяло до самого подбородка, я вернулась к наблюдению за бликами, проникавшими сквозь стекло, блеску серебра и золота на фоне шелка и бархата, рубинам, которые каплями крови стекали с букетов из органзы.
Лицо моего отца. Его тело на обочине дороги, и некому помочь ему встать, некому снова сделать его целым.
Я отвернулась от окна и плотнее укуталась в одеяло.
– И куда, интересно, ты собралась?
Это было на следующее утро. Я остановилась посреди холла, спрятав сжатые кулаки в складках юбки, чтобы задавшая вопрос девушка – примерно на год старше меня – не заметила, как они дрожат. После неудачной встречи с Жаком мне еще не доводилось знакомиться со сверстниками. А до того… в Люпьяке все знают всех. От младенцев, у которых только режутся зубы, до беззубых прапрадедушек и бабушек.
Девушка оценивающе прищурилась. На фоне просторного холла она казалась всполохом цвета, коралловый шелк ее платья подчеркивал золотистый тон кожи.
– Ты ведь Таня? Не знала, что ты не умеешь говорить.
– Я… я умею.
– Так ты собиралась бродить по коридорам, пока кто-нибудь не явится тебя спасать? Или, может, ты тут шпионила?
К щекам прилила кровь.
– Прошу прощения, если я что-то сделала не так, я просто…
Девушка присвистнула.
– Mon Dieu, боже мой, кажется, ей тут придется нелегко. – Она покачала головой. – Тот факт, что я появилась здесь последней, еще не возлагает на меня обязанности приветственного комитета, – пробормотала она.
– Что значит «нелегко»? – спросила я.
Бесстрастные темные глаза под тонкими выщипанными бровями сузились.
– Ты разве не знаешь, что это за место?
– Знаю, конечно. Академия благородных девиц.
По ее лицу медленно расплылась усмешка.
– Ну что ж. Мадам попросила меня проводить тебя в ее кабинет. – Я бросила взгляд в сторону кухни. – И я не могу торчать тут весь день.
Извинения застряли у меня в горле, когда девушка посмотрела на меня так, словно знала, что я задумала, и собралась придушить меня. Я расправила плечи:
– Будь так добра, покажи мне дорогу, и я больше не стану отнимать у тебя драгоценное время…
– Ладно, – вздохнула она. – Не отставай.
Мы шли в молчании. Будь моя воля, я завалила бы спутницу вопросами. Но ее равнодушное лицо меня остановило. Я хотела спросить, где остальные девушки: пустые коридоры казались странными и гулкими. А потом я спросила бы, знакома ли она с какими-нибудь мушкетерами, встречала ли она их на светских мероприятиях, но прежде, чем я открыла рот, она сказала:
– Мы пришли.
– Спасибо, я… – Но она уже ушла – яркая коралловая вспышка мелькнула и исчезла за углом.
Сквозь дымку головокружения я увидела, как моя рука протянулась и кулак постучал в дверь, украшенную затейливой резьбой из листьев.
– Войдите.
Вся комната была из дерева – темного, как древесная кора в ночи, того оттенка черного, который вовсе не черный. Деревянные стены были закрыты книжными стеллажами, на которых было больше книг, чем я видела за всю свою жизнь. Как может быть столько книг у одного человека? Переплеты из кожи и ткани, красные, коричневые и оранжевые, как осенние листья. За столом сидела женщина – как я решила, мадам де Тревиль, ее перо порхало по бумаге. Стену напротив нее украшала карта Франции – шириной с размах рук крупного мужчины. А рядом с ней висела подробная карта Парижа точно такого же размера. Они были похожи на плакаты, которые я видела во время визита к врачу номер два много лет назад: устройство человеческого тела и города на самом деле не так уж отличаются. Улицы похожи на вены. Парки – на внутренние органы. Королевский дворец подобен бьющемуся сердцу.
У женщин не бывает кабинетов. Я сперва подумала, что девушка должна была сказать «салон» и просто оговорилась. Но эту комнату точно нельзя было назвать «салоном».
Мадам де Тревиль кашлянула и начала говорить, не отрываясь от работы:
– Портия передала, что я хотела с тобой побеседовать? – Вот, значит, как зовут ту девушку. Жанна упоминала о ней вчера вечером, сказала, что девчонка дразнит… как там его, Анри?
– Да, я… – Мадам с силой подчеркнула что-то в бумагах, и я прочистила горло. – Да, она передала. Я собиралась пойти на кухню…
– Ты ведь не думаешь, что мы едим на кухне? – Она обмакнула перо в чернила и вернулась к бумагам.
– Ну… нет, – ответила я.
Мадам де Тревиль подняла взгляд, заметила мои руки, сжатые в складках юбки, чтобы не ухватиться за ближайший стул.
– Присядь.
На ней не было модного наряда, по каким вздыхали Маргерит и другие девушки из моего городка, – вырез ее серовато-стального платья едва открывал ключицы, прическа была простая – низкий пучок, никаких вьющихся локонов. Ее осанка была такой прямой, что спина даже не касалась спинки стула. Я ожидала увидеть знатную даму, разодетую в пух и прах. О ком еще могли судачить высшие круги общества? Однако ее одежда, хотя и пошитая из прекрасных тканей, была весьма проста и практична. Пальцы и запястья не были украшены кольцами и браслетами. Все, что мне было о ней известно, – ее снобизм в отношении мест приема пищи, но разве такая женщина не должна стремиться как-то продемонстрировать свою состоятельность?
– Прими мои соболезнования по поводу твоего отца, – вдруг сказала мадам де Тревиль.
– Merci, – поблагодарила я.
Ее взгляд был испытующим. Наконец я услышала:
– Все это весьма необычно. Принять девушку перед самым началом светского сезона, без времени на подготовку. Даже у Портии было хотя бы два месяца моего наставничества. – Она обвела взглядам ту часть меня, что не была скрыта столом. – Но твой отец настаивал, что ты готова и не посрамишь чести семьи.
– Я буду очень стараться, – сдержанно ответила я.
Помни об отце, помни о матери. Помни, ради чего ты это делаешь. Мадам де Тревиль – залог всех моих надежд выяснить правду о папе. Сделать себе имя. Добиться успеха в Академии – значит исполнить последнюю волю отца.
– А если твоих стараний окажется недостаточно? – спросила мадам.
– Я… я не думаю…
– Полагаю, ты достаточно миловидна. Ты не слишком грациозна, но над этим мы поработаем. Но чего я ни в коем случае не стану делать – это тратить время на девушку, не понимающую своего места в мире. Я не буду тратить время на девушку, которая не знает, чего она хочет.
Я прерывисто вздохнула, сдержала жгучие слезы, грозившие покатиться по лицу, отчего глаза у меня предательски покраснели.
– Именно этого я и хочу.
– Правда? Ты хочешь стать женой богатого и влиятельного аристократа?
Язык прилип к гортани, как будто не хотел произносить этого. Но пути назад не было. Я должна была выяснить правду.
– Да.
Она довольно долго молчала. Видимо, я оказалась недостаточно убедительна. Я подвела папу, даже не успев сделать попытку.
Но тут она заговорила, и я не могла поверить в то, что услышала; у меня в ушах тихонько зазвенело, от кончиков пальцев ног до макушки по мне прокатилась дрожь, а руки покрылись мурашками.
– С трудом в это верится, мадемуазель Мушкетерка!