У их звонка была отвратительная лающая трель. Квартира неуловимо изменилась, словно стала еще больше. Вечерние тени не скрадывали пространство, а напротив, странно отдаляли стены. В коридоре клубилась темнота, а кухонный свет почти не выплескивался за порожек.
Саша, прислонясь лопатками к холодильнику, прихлебывала квас. Мама доставала расспросами: что за мальчик, где живет, что у него за семья. Снова строили планы, поглощая вкуснейшую запеканку, отбивные и салаты.
В какой-то момент, посмотрев в коридор, Саша обнаружила, что дверь чулана открыта.
Дверное полотно в летней кухне дяди Альберта вечно закрывалось само собой, если его не подпереть.
– Добавки?
– Боже упаси. Я сейчас лопну.
– Ты слишком худенькая.
– Жирная, как свинья.
Дядя Альберт называл ее ласково «худышечка». А маму «Танчик».
«Какой же он был классный», – затосковала Саша.
С состраданием взглянула на маму. Каково это – лишиться любимого мужчины, знать, что он никогда не погладит тебя, не обнимет во сне, не приголубит?
Что он истлел в деревянном обшитом атласом коробе.
Не проходной мальчишка, не Лешка, а именно тот самый, твой-твой-твой мужчина…
Саша помогла маме вымыть посуду и пошла через тенистый коридор, через гостиную, на балкон.
Он походил на корабельную корму, с изогнувшимися под острым углом перилами.
Стульев определенно не хватало. Сидеть, свесив ступни между прутьями, курить – когда мама будет на дежурствах, – выпуская колечки.
Корма целилась в болотце, истончившееся и высохшее русло Змийки. Высоченные стебли качались над лужами, звенели в сгущающихся сумерках насекомые.
«Интересно, – подумала Саша, – если кинуть туда, в гущу камыша, связанную ведьму, комары за ночь высосут всю ее кровь? Пять литров отборной ведьмовской крови»…
Прошлым летом они ходили в поход, и Сашины ноги подверглись массированной атаке комарья. Икры опухли и жутко свербели, вынуждая хныкать. А Леша, вместо того чтобы утешить, заявил при всех, что задолбался терпеть ее капризы. Он и до того говорил ей разные гадости, мол, не хочет ограничиваться одной девушкой, дескать, парень должен иметь много любовниц, а не одну…
«Его бы тоже туда, в камыш», – сказала Шура.
«На часок», – неожиданно согласилась Александра Вадимовна. В гостиной мама включила телевизор. Заиграла тревожная музыка.
Саша вышла с балкона. Шкаф, трюмо, телевизор на тумбе, все было отодвинуто от стен, чтобы не мешать завтрашней поклейке обоев. Но казалось, что вокруг мебели метры и метры пустоты. Люстра источала тусклый желтый свет, не способный истребить полумрак.
У старых квартир свой характер и свои причуды.
На экране молоденький Джонни Депп проваливался в водяной матрас, лился фонтанами клюквенный сироп.
«Кошмар на улице Вязов». Девятилетняя Сашка наткнулась на этот фильм, клацая каналы. Родителей не было дома, она сидела на корточках перед телевизором, словно ее примагнитили, порывалась утопить кнопку пульта, врубить мультики…
Но наблюдала исподлобья, как Фредди потрошит людей. Он ее напугал до дрожи – маньяк с обожженной физиономией и смертоносной клешней. Ее первый ужастик, коих было множество потом, но ни одна «Пила», ни один «Астрал» не внушили ей такого страха.
С потолка сочилась кровь.
Не эта ли смесь страха и восторга побуждала Сашу читать о мрачных готических замках, лабораториях, где побулькивали реторты, галереях и осенних парках?
Ксеня вовсе не читала книг, удивлялась, зачем подруга засоряет мозги.
– Это же так нудно!
– С каких пор ты увлекаешься ужасами? – спросила Саша расположившуюся на диване маму.
Та улыбнулась:
– Дрянь полнейшая. Но ностальгия… Я его в видеосалоне смотрела с мальчиком. Студенческая любовь!
– Красивый?
– Как Аполлон!
– Целовались с ним?
– Чтоб не было страшно, – призналась мама, смеясь.
На экране Нэнси сходила по деревянной лестнице ниже и ниже, в подсвеченную оранжевыми лампами котельную.
Пока она воевала с Крюгером, Саша застелила постель, надела домашнюю футболку и завалилась в кровать. Пружины подстроились под ее спину, узнали хозяйку. Саша потянулась, зевнула. Снова представила, где будут висеть полки, где – храниться конспекты. Настольная лампа, девичьи побрякушки, плюшевые звери добавят уют, растопят черствое сердце квартиры.
Она взяла телефон, загрузила свой профиль в социальной сети. Кто-то предлагал ей дружбу.
Роман Вещук. Знакомая добродушная улыбка на аватарке, знакомые кудри.
Ба, да это же наш историк.
Поставил лайки под десятком ее фотографий.
Саша усмехнулась, набросала сообщение:
«Как ты меня нашел?»
Рома не замедлил с ответом:
«Не так много Саш Алексиных. Чем занимаешься?»
«Привыкаю к новой спальне».
Она прошлась по его альбомам. Практика, универ, поход в горы. Рома увлекался пейнтболом и рыбалкой, в аудиозаписях (плюсик в книгу плюсиков) обнаружились «Duran Duran» и «Агата Кристи».
Его страничка прошла проверку.
Капнуло сообщение:
«У тебя есть любимый писатель?»
«Эдгар По».
«Ого! Такие девушки существуют?»
«Флиртуешь?» – хмыкнула Саша.
Мама выключила телевизор, крикнула из-за дверей:
– Солнышко, я спать!
– Спокойной ночи, ма.
Она тоже погасила свет и залезла под одеяло. Еще час переписывалась с Ромой: о музыке, кино, учебе…
«Вот и первый приятель здесь», – подумала она, откладывая телефон. Рома пообещал завтра показать окрестности.
Саша зевнула, устраиваясь поудобнее. В темноте едва различались силуэты нераспакованных коробок, мебели.
В детстве она молилась перед сном, повзрослев – забросила. Но сегодня захотелось поблагодарить того, кто наверху. Спасибо, если ты существуешь. Пускай нам будет хорошо, пожалуйста.
Веки тяжелели, она подумала сонно, что за отодвинутым от стены шкафом может кто-то таиться, какой-нибудь Крюгер. Там, в проходе, за гардеробом.
Она укрылась с головой, спряталась под одеяло и вскоре увидела луну в темноте.
Луна была круглой
(здесь всегда полнолуние, – подсказал на ушко встревоженный шепот)
и огромной, точно она вплотную приблизила к земле свой плоский щербатый лик, в кратерах и моренах. Ее мертвенного света хватало, чтоб озарить каждую трещинку на красно-буром фасаде, каждую черепицу двускатной крыши.
Саша стояла в десяти метрах от дома, и ветерок трепал подол ее футболки, ткань клеилась к телу. Голые ноги. Босые ступни. Сочная трава покалывала пятки, доставала до щиколоток. Сорные злаки вытеснили цветы с клубы, сама клумба исчезла под зеленым мерно колышущимся морем, чьи волны подступали к зданию, и кругом ничего не было, кроме трав.
«Сон», – подумала Саша.
Трехэтажный дом нагонял уныние. Фрукты барельефа сгнили, почернели плоды, виноград высох, превратился в изюм. Пропали антенны. Отражая лунный свет, стекла мерцали, и, хотя было тепло, по коже Саши поползли мурашки. Встали дыбом волоски на руках.
Из квартир, из продолговатых окон подъезда, из фонаря под кровлей на нее смотрели незримые жильцы.
Краем глаза она уловила какое-то движение у турника, обернулась. Сорняк шевелился. Ветер, просто ветер.
Она снова посмотрела на дом, и сердце сжалось в груди, желудок скрутило.
В оконных проемах метались огоньки, как помехи на экране телевизора, потрескивающий хаос черточек и зигзагов.
Подъездная дверь распахнулась, там, в портале
(стоял человек в полосатом свитере, с обожженным лицом, похожим на пиццу, с усмешкой на расплавившихся губах, его кожа тянется, как сыр, поля его шляпы скрывают глаза)
никого не было.
Саша попятилась, ноги разгребали полынь и медуницу, колючий, жалящий чертополох.
Луна нависла громадиной над болотом.
Хррр…
Хррр…
Заскрипело, Саша подумала, что дом сейчас кинется на нее, как изголодавшийся зверь. В портале
(Фредди щелкал лезвиями перчатки, скреб отточенными стальными когтями по наличнику, волдыри вздувались на его морде, как белок жарящейся побулькивающей яичницы, лопались, и из ран тек гной)
коптилась тьма.
Справа зашуршало, вспучилась кочка, другая. Земля шла горбами. Турник накренился.
Саша бросила взгляд на дом, почуяв новые перемены.
На скамейке сидели дети, мальчик и девочка. Не те, что встретились ей в реальности днем. Они были старше, лет двенадцати-тринадцати, у девочки уже очерчивалась грудь под холщовой рубахой.
Саша не смогла закричать, словно рот набили травой.
Детям отрезали головы. Отрезали, а потом перешили: телу в женской рубахе – голову мальчика, телу в штанишках и старомодной курточке – девичью кудрявую голову.
Рваные раны сшивали грубые стежки толстых нитей.
Жертвы жуткой операции были живы… то есть двигались и бормотали.
Из посиневших губ вырывалось что-то вроде «куча», «куча». Опухшие лица, глаза, будто намалеванные на веках.
Они вытянули перед собой руки, тыльной стороной ладоней к луне, поднимали и опускали, словно бы предлагали выбрать из четырех зажатых в кулаках спичек одну сломанную.
Сашина нога запуталась в переплетении корешков.
Пейзаж, дом, мертвые бормочущие дети – все опрокинулось.
И Саша проснулась в холодном поту, хлопая ресницами, не понимая, где находится.