У вишни, из сбитой лосем коленки, сочилась сукровица смолы. Обветриваясь, она некрасиво чернела и крошилась на морозе, пачкая снег.
– И ведь даже не извинился. – Сокрушалось дерево. – Лёгкого «прости» мне было бы довольно, и от того ж обидно б не так.
Осень слушала жалобы, переминалась с ноги на ногу, и едва не прищемила медленно уползающий в нору рыжий хвост. Ей было и так неуютно стоять в мокром плаще на сквозняке, а тут ещё… вишня! В её страданиях она, по обыкновению, обвиняла только себя. Обозревая оборванные нити корней и веток неподалёку, как следы прерванных жизней, осень недоумевала:
– Со зла такое или невзначай, а разница… разница в том есть?
– А то! – Кивала в ответ вишня. – Да ещё какая! Ты тут ненадолго, а я давно живу, всякое повидала. Малая нарочная обида страшнее большой да нечаянной. Мне ли не знать!
– Ну, так чего ж ты плачешься? – Удивилась осень. – Лось, небось, не со зла тебя, так-то.
– Без злобы. – Кротко согласилась вишня. – Но с умыслом. Мог по тропинке, а не напролом.
– Ой… Да он всего-то и хотел, что пройти…
– Знал, что может поранить, знал. – Вздохнула вишня, потирая колено.
Непечёное печиво поваленных стволов, щедро посыпанное сладкой снежной пудрой, потемневшее, подгоревшее слегка на пламени времени, возлежало вдоль звериных троп, загораживая их от нескромных алчных взглядов. Со тщанием отутюженные по ночам, они служили неявным проявлением очевидной, ясной для всех жизни. Тут было всё: перекрёстки и площади, проспекты и задворки, и даже рисунки на стене. Свободный от снега силуэт долго стоявшего за деревом оленя, проявление задумчивости или самолюбования, картинно зиял по-над стихающим снегопадом.
– И ведь улучил момент! – Сварливо, наперебой завидовали косули.
Не желая сеять по ветру недовольство, кабан ворчал себе под нос:
– Ну, а примятое ими во сне золото дикой ржи, оно как, не в счёт?!
Устроившись в неглубоком овражке, кабан наблюдал за не к добру развеселившейся синицей. Та, откупоривая уже не первую забродившую виноградину, небрежно вкушала содержимое, время от времени пускаясь, как во все тяжкие, в нервный неровный полёт. Жалобный внезапный свист ястреба издалёка, слегка привёл её в чувство, но вольный крик ворона сблизи, сквозь туман снегопада, оказался понятнее и верней:
– Не пора ли в дупло?!
– А и пора! Да не перепутать бы, – где чьё. – Бойко и непочтительно согласилась синица и взлетела низко над двойной строчкой мышиных следов, прямо по манжету дороги, в виду у зевающего по сторонам ворона.
Бледная кожа снега со щетиной травы. Чёрное от горя яблоко на ломкой ветке. Выплакало оно все глаза по лету, по осени… Неужто станет рыдать и по зиме?..