Это произошло так неожиданно, непредсказуемо и, казалось, совсем без повода. У меня и не было никаких болезненных симптомов до этого часа. Когда начался приступ, я сидел у себя в кабинете; работал тогда в одном строительном тресте мелким начальничком. Боль, вступившая ко мне в правый бок, стала постепенно парализовать, сковывать движения, и в некоторые моменты словно игольчатым камнем шевелилась. Тогда я покрывался потом, и хотелось стонать. Я ошарашенно думал: «Что же это такое?» Но ничего не выдумал, кроме аппендицита. Вызвал секретаршу Елену, она была на то время и моей близкой подругой. Проговорил полушепотом:
– Ленка, мне очень хреново. Вызови «скорую». Резкая боль в правом боку. Похоже, аппендицит.
Елена всплеснула руками:
– Валентин Андреевич, какой вы бледный стали…
– «Скорую» вызови! – перемогая боль, прикрикнул я на секретаршу.
«Неотложка» долго не ехала. Что это было за время?! Девяностые!.. А я уже валялся на диванчике у себя в кабинете, согнувшись, прижав колени к груди, и еле сдерживался, чтобы не заорать от наплывов боли.
Очкастая, сухая, нервная врачиха – от неё ещё гадко пахло табаком, – прибывшая со «скорой», взглянула на меня, как на преступника, резко попросила показать язык, затем надавила на живот, и я взвыл от умопомрачительной боли. Потом она отвернулась от меня, что-то стала писать в блокноте, спросила мимоходом:
– До машины сами дойдёте? Или носилки?
– Что со мной?
– В больнице диагноз поставят. Думаю, почки…
– Но у меня ж никогда не было…
– Всё когда-то начинается, – философски сказала докторша, хмыкнула и прибавила: – И заканчивается…
В своих циничных проявлениях она мне даже чем-то импонировала. Не сюсюкает. Сразу в больницу. Без всяких глупых расспросов. Что ели? Как спали? В стационар – и всего делов!
С помощью приятеля из конторы и секретарши я доковылял до «скорой» – раздолбанного «уазика-буханки»; подумал попутно: хорошо, что у «скорой помощи» бензин есть, чтобы довезти меня до стационара. Елена напрашивалась со мной. Но я сказал: «Нет».
В машине я не кричал, но когда добрался до кушетки приёмного отделения, начал стонать. В этом узком кабинете приёмного отделения я был один, стесняться было некого, но если б здесь было хоть сто человек, хоть сто женщин, я всё равно бы стонал. А позже я и вовсе не выдержал – стал кричать от боли…
Я сам себе не верил: разве такое возможно, что я буду орать в истерике и извиваться на кушетке. Но никто не приходил: ни дежурный врач, ни медсестра, и тут опять сквозь боль пролетела мысль: что ж мы натворили, если так опустили медицину? Я орал. Но всем, похоже, на всё было наплевать. Ох, уж эти девяностые! А правильнее сказать – ельцинские годы! (цифра «90», да и век двадцатый ни при чем, ведь во все времена правят люди, иногда тупицы и негодяи).
Наконец, пришёл врач. Немолодой, лысый, красный весь, на лысине – капли пота, мне даже показалось, что он «под мухой»; правда, от него не пахло…
– Ты чё так орёшь-то? – безобидно прикрикнул он на меня.
– Больно… – прошептал я.
– Не мог раньше, – оправдался врач, подсел ко мне на кушетку: – Ну-ка, ну-ка, ну-ка, покажись, – заговорил он и стал ощупывать мой живот.
– Что со мной? – нашёл я в себе силы спросить спокойно.
– Обыкновенная почечная колика. Сейчас сделаем укол… Полежи ещё.
– Только недолго…
– Да, да, да… – врач быстро исчез, так же, как появился.
Я снова остался на кушетке со своей болью. Я молча терпел её не больше минуты, а дальше – опять стон и сплошной ор.
Пришедшая медсестра, хваткая пожилая бабёнка в крупных очках, с наполненным шприцем в руке, тоже церемонилась со мной недолго:
– Чего кричать-то? Надо потерпеть… Пьёте, пьёте… Почки не железные. С доктором вам повезло. Добрый. Последнюю ампулу вам отдал. Лучшее лекарство…
– Что за лекарство? – сквозь зубы пробормотал я.
– Анальгетик. Наркотик, по правде-то сказать. Боль как рукой снимет… А почечная колика – такая зараза. Никто никогда не знает, где это начнётся. Может, камушек с места стронулся и пошёл гулять… Лежи. Отойдёт. – Медсестра, так же деловито, как доктор, ушла от меня.
Снова я остался один. Но уже в другом состоянии. Незаметно для себя я перестал стонать, подстанывать, тяжело вздыхать. Затем незаметно отступила боль. Она отступила не разом, а постепенно. Сперва я перестал думать о боли, хотя и живот, и спина превратились у меня за время приступа в единый неповоротливый тяжёлый камень. Но теперь этот камень не давил, не приносил страданий. Я лежал с закрытыми глазами, и перед моим внутренним взором творилось что-то невообразимое. Будто в тёмном ночном небе необыкновенного сиреневого цвета вспыхивали, неярко и нерезко, разные звёзды; они мягко играли радужными цветами, перемигивались, мерцали; они окончательно приносили обезболивающее избавление, они уносили меня от мира здешнего в мир бесчувственный, разноцветный и сказочный. С каждой минутой мне делалось всё лучше. Ничего подобного прежде я не испытывал. И дело было не в красоте звёзд, потом эти звёзды и вовсе исчезли, а перед глазами было что-то светлое – словно ранняя зорька на дальнем горизонте. Но видимые образы были сопутствующими, главное – внутри нарастало насыщение радостью, как будто всю мою плоть, все клетки моего организма наполнились здоровой силой, способной поднять меня не только с кушетки, но и с земли – в небо. Хотелось смеяться! А ведь прошло всего несколько минут после того, как я безбожно орал от боли.
И тут, как бывало со мной, в эти минуты и мгновения опять пролетела в моём сознании, цельной, многокрасочной картиной моя жизнь. Но сейчас ярких счастливых красок в ней было много больше, чем когда-то прежде. Я слышал и ласковый голос матери, я чувствовал морозный запах ели, которую мы спиливали с отцом на новогодний праздник, я безудержно был влюблён в одноклассницу Ладу, и эта любовь простиралась на внезапном полотне жизни неким восходом солнца, а по коже бежали мурашки от счастья…
Из тихих ласковых галлюцинаций меня вывел голос врача, а потом голос жены Анны.
– Утих, уснул, значит, всё нормально. Приступ прошёл.
– И что теперь делать? – спросила Анна.
– Обследоваться, лечиться… Да, да, да… Тут никуда не денешься.
Я отстранённо слышал разговор и сквозь ресницы смотрел на врача и жену; мне не хотелось открывать глаза шире. Но внутренний толчок встрепенул меня:
– Куда меня сейчас, в палату? – спросил я доктора.
– Нет, нет, нет, – живо откликнулся доктор. – Можно обойтись и без стационара. К тому ж в стационаре все равно лекарств нету… Амбулаторно полечитесь.
Я с улыбкой смотрел на Анну, взял её протянутую руку.
– Выходит, ничего страшного? – спросил я.
– Бывает и хуже.
В этот момент в приёмный покой вошёл высокий решительный человек, тоже в белом халате; по всему видать, врач рангом повыше, чем мой лысый лекарь-избавитель. Это был главврач.
– Ах, вот вы какой, голубчик! Мне весь телефон оборвали… – с некоторой издёвкой заговорил главврач и подозрительно посмотрел на Анну: – А вы кто?
– Жена, – ответила она и вдруг почему-то расплакалась, слёзно спросила: – Скажите честно, что с ним, доктор?
Но главный врач на её вопрос не ответил, зато уточнил:
– Значит, вы жена?
– Да.
– А кто вам сообщил о приступе вашего мужа и где он находится?
– Его секретарша.
Главный кивнул, сказал уверенно Анне:
– Не беспокойтесь! С вашим мужем всё будет хорошо. А пока выйдите, пожалуйста. Мы ещё раз осмотрим вашего мужа… – он почему-то выделил эти слова «вашего мужа». Как только Анна оказалась за дверью, главврач покачал головой:
– Да-а, голубчик, – он присел на край кушетки. – Мне звонят и звонят. Но я не могу говорить о диагнозе больных чужим людям, а только близким родственникам… У вас ещё две жены, голубчик. Не считая той, которая стояла только что здесь.
Я не понял, куда он клонит:
– Откуда они возьмутся, ещё две?
Главный понизил голос, сказал по секрету:
– Мне сначала позвонила ваша секретарша, представилась, расспросила, где вы и что у вас… Тут всё понятно. Но потом ещё позвонили две женщины, и каждая из них представилась вашей женой. Итого получилось трое, Валентин Андреевич!
– Не может быть! – ошеломлённо сказал я.
– В жизни, голубчик, всё может быть… Причём одна из них звонила откуда-то с улицы, из автомата, был слышен шум машин.
Лысый врач захохотал, а потом сказал иронично и дружески:
– Отправляйтесь домой, многожёнец. Лечитесь амбулаторно. Это всего лишь почечная колика.
– Всего лишь. Я орал так, что весь город, наверное, слышал.
– Бывает.
Главный врач вышел из помещения, было слышно, как он сказал Анне:
– Вы можете забрать своего мужа. Следите за ним. Я имею в виду здоровье…
Если и была в этих словах насмешка, то очень скрытая. Мне даже показалось, что, напротив, доктор говорил очень серьёзно, с назидательностью.
Загадка о трёх жёнах долго терзала меня. Часть этой загадки удалось разгадать. Сотрудница юридической службы Екатерина, когда отмечали 23 февраля, подвыпив, призналась мне:
– Когда вас на «скорой» повезли, я так перепугалась. Грешным делом, подумала: вдруг у человека инфаркт… Позвонила главврачу, сказала: «Я жена! Говорите правду!»
Екатерина всегда мне нравилась. Нет, я не подбивал к ней клинья, но она мне нравилась: ухоженная, улыбчивая, чёткая, всё понимающая. С такими всегда хочется провести время. Но не думал, что я ей до такой степени интересен, что она назовёт себя моей женой… Впоследствии мы с ней провели несколько вечеров вместе (после того, как она назвалась моей женой, я не мог отказаться…) Я так её и называл: «вторая жена».
А кто была третьей телефонной женой – осталось тайной. Я приглядывался к каждой потенциальной жене в своей строительной конторе, но никого не мог выбрать. Смущала только одна кандидатура. В экономическом отделе работала девушка Оксана. Она была тихой, скромной, неприметной. И, по-моему, очень стеснялась меня. А ещё была ниточка – однажды я услышал вопрос её сослуживицы: «Ты чего, Оксан, из телефона-автомата звонишь? Разве у вас в отделе телефонов не хватает?» Я в тот же миг навострил уши: что ответит Оксана. Но Оксана пожала плечами, а сослуживица извинилась: «Прости за глупый вопрос. Говорить со своим молодым человеком лучше без посторонних ушей…» – И она рассмеялась, а Оксана слегка покраснела. Но была ли «третьей женой» скромница Оксана – большой вопрос. Так я и не выведал, кто она, моя очаровательная преданная третья жена? В этой тайне было какое-то упоение, иллюзия любви и счастья. И даже, наверное, хорошо, что не нашлось отгадки.
Но главное во всей истории с приступом было другое: лекарство-наркотик. Оно настолько поразило меня, что потом, даже много позже приступа, я всё ещё надеялся, что такой же приступ повторится и мне достанется тот же самый искусительный обезболивающий препарат. Я перенёс лютую боль, истерику, но я готов был перенести её ещё раз, ради избавительного укола, ради фиолетового неба со звёздами и бесконечной радости, которая постепенно насыщает тело, а потом и душу…
Почему мне лезла в голову эта история, было понятно: я вёз в машине таблетки. Глупо, но мне хотелось их попробовать, испытать, как тогда испытал, «возвышающее» действие лекарства.
Нужно было вытаскивать Толика. Помочь в этом мог Виталий Шаров.