Меня ждала Полина, я знал, что она ждёт, злится и ждёт, да и на телефоне уже трижды отпечатался её номер. Я опаздывал, но какая-то неодолимая сила повернула мою машину в сторону психбольницы. Скоро я подъехал к неприметному, трёхэтажному зданию за кущами старых тополей, незабвенному «Психоневрологическому диспансеру № 2». Мне нужно было сюда, именно сию минуту – сюда.
На входе остановил охранник.
– Мне повидать Льва Дмитрича, – сказал я, зная охранника в лицо.
– Пусть он закажет для вас пропуск.
– Раньше меня без пропуска пускали. Вы же меня знаете! Я здесь не впервой.
– Знаю. Но теперь без пропуска не пущу. Указание есть. После присоединения Крыма террористов боятся, провокаций. Правила ужесточили.
Чуть позже, идя по коридору к кабинету Льва Дмитрича, я повторял слово «террористы, террористы»… Откуда они берутся? Шкуры своей не жалко? Взрывали бы тогда только президентов… Чего над простыми людьми изуверствовать. Террористы хреновы! Прежние революционеры, народовольцы за царём только охотились, за премьер-министром…
Лев Дмитрич встретил меня оживлённо. Непоседливый, круглый, он пустился по кабинету расхаживать – словно подпрыгивал мяч – и сразу пустился в разговоры о присоединении Крыма, о Донбассе, то потирая от ликования руки, то от какого-то неудовольствия их почёсывая. При этом он будто бы забыл про лохматого пациента-шизофреника в синей пижаме с чёрным воротом, который сидел у него в кабинете на кушетке. Пациент слушал его усердно и глядел во все глаза.
– Потом зайдёшь. Тебе торопиться некуда! Давай, давай, уходи, – наконец, сказал Лев Дмитрич больному.
Пациент подозрительно и в то же время как-то усмешливо посмотрел на доктора, сказал, указывая пальцем:
– У тебя волос на губе. Убери, он тебе врать мешает, – и захохотал.
Лев Дмитрич машинально потянулся к губам, потом тихо выругался, вскричал:
– Пошёл вон!
Пациент с радостным визгом скрылся за дверью, но через несколько секунд заглянул в кабинет:
– А у тебя соринка в глазу, – обратился он ко мне.
– Сгинь! – взвыл Лев Дмитрич. Потом почесал руки, извинительно произнёс: – Он всем так говорит. Контингент, Валя, сам понимаешь… Выпить хочешь? – живо предложил доктор и потёр ладони.
– Хочу, но не могу. За рулём. Я, Лёва, иногда нарочно за руль сажусь, чтобы соблазна не было… А если честно, выпить хочется часто, почти каждый день. Сдерживаю себя. И не похмеляюсь. Даже с сильного бодуна.
– Это правильно, – поддержал Лев Дмитрич. – Прав был брат Похлёбкин: алкоголиком никогда не станет тот, кто пьёт после трёх пополудни и не позже девяти вечера. Выходит, любая опохмелка исключается… Ты сильный, Валя, человек, а я вот слаб… Поэтому пришлось завязать совсем.
Тут я сказал ему о цели своего появления в психушке:
– Лёва, скажи как врач, как спец, можно ли вылечиться от наркоты?
Лев Дмитрич даже вздрогнул, поёрзал на стуле, спросил:
– Неужели Толик?
– Есть у меня подозрение… Какой-то он не такой. Рассеянный, взгляд блуждает… Я сегодня его застал в чужой машине. Грязная компания у них… Я не думаю, что героин, но… Что такое синтетические наркотики?
– Это суррогат. Для алкашей будто бы брага, которая не устоялась… В армию, Валёк, его надо было отправить, – вдруг сказал Лев Дмитрич и почесал свои руки. – При советской власти система была жёсткая, но верная. Молодой человек не шарахался из стороны в сторону. Ему на выбор: студенчество или армия. И там, и там контроль. Из армии приходит поумневшим, женится, семья, ребёнок и… самый опасный период прошёл. А сейчас у них ветер в головах долго гуляет.
– У меня так и было, – вздохнул я. – Сперва армия, потом институт, женился на третьем курсе… Ну а дальше ты и сам знаешь. Каюсь я, Лёва, что тогда его от армии отмазал.
– Да, Валя, я ведь и сам-то перепугался до смерти. Думаю, если вскроется, влепят по ушам…
– А мне каково было? Собственного сына… Я же после этого поседел.
Лев Дмитрич прошёлся по кабинету, потёр ладони:
– Приводи Толика ко мне. Как бы нечаянно. Я пойму, насколько он к этому делу пристрастился… Есть такая книжка, называется «Как остановить падающего в рай». Я тебе дам почитать. Лишь бы Толик на иглу не сел. Сейчас главное – вырвать его из той среды, силой обрубить все связи… Валёк, давай споём нашу любимую! – вдруг призвал Лев Дмитрич.
– Не поётся, Лёва. Извини…
– Но песня же, сам знаешь, всю гадость с души снимает… Ладно, я тебе один спою. Мне тут один алкаш песню напел. Старинную, казачью.
Доктор встал у стола, выпрямился, приободрился, расправил плечи, повел песню:
За высокий, за курган по степи стелил туман,
А на небе алая заря, заря наступила!
Как по этой, по степи, слышно, движутся полки,
Попереди, ой да, казаков едуть командиры.
Страсть у Льва Дмитрича к пению была с детства, он даже в консерваторию поступал – по молодости. А потом ходил в местный Дом культуры в вокальный кружок, чтоб быть поближе к сцене, пусть хотя бы не профессиональной, но самодеятельной. Там мы с ним и познакомились: наша строительная бригада ремонтировала Дом культуры. Однажды мы с ним даже спели вместе «Любо, братцы, любо…»
Но теперь он солировал и пел с душой, выкладываясь:
Зря жанили рано вы мене, парня молодого!
Зря жанили потому, что покинул я жену,
И поехал с вами на войну, с вами, с казаками…
Когда я уходил по коридору от доктора, в голове вертелась мелодия казачьей песни, но вместо текста были иные слова: «Вырвать из той среды» – вырвать сына. Однажды мне уже приходилось вырывать из среды дочку Риту. Пришлось переводить её в другую школу. У неё истерики начинались в общении с одной девочкой из класса. В общении они совсем «крышу» теряли. Они могли без конца дурачиться, дикариться, доводили до белого каления учителку… А потом они возненавидели друг друга и стали драться, царапаться, как две кошки, даже тыкали друг друга карандашами… Тогда я перевёл Риту в другую школу, благо возле дома была ещё одна. Вырвал Риту «из среды». И больше она ни с кем не дралась и не делалась полоумной в общении… Среда важна!
Я вышел из проходной, направился к машине и услышал песню: Лев Дмитрич пел в своём кабинете, голос тонко лился в открытую форточку. Пел он самоупоённо, не стесняясь, что поёт на рабочем месте. А где ещё искренно проявить себя, как не в жёлтом доме!