Настроение изменилось. Мне казалось, что такое опоздание на обед к Полине лишь укрепит меня в предстоящем разрыве с ней. Но теперь мне стало Полину жалко, к тому же хотелось есть, отведать её вкусный обед, да и почему-то захотелось её ласки, её тела, её страсти. Мужская натура не менее инстинктивна и привередлива, чем женская. Возможно, мне захотелось и не Полину, а просто женщину, ведь женщин мне хотелось всегда. Всегда, всегда, всегда… Ежедневно, ежечасно, ежеминутно… С юности, со школьной, со студенческой скамьи я гонялся за ними. Нет, не за всеми: дурнушки, грязнули, хамки – прочь, но было много обаяшек, лапочек, лялек… И я щедро оглаживал их взглядом, с вожделением прикидывал, как бы вёл себя с той или другой, доведись оказаться в одной постели. Даже когда была любовь к жене Анне, когда была семья, скреплённая двумя детьми, Толиком и Ритой, женщины, чужие женщины, оставались желанны и необходимы.
Почему была такая охочесть до женщин? Я не анализировал; наверное, у всех мужчин – то же самое, а может, было плотское и вместе с тем романтическое заблуждение, что новая возлюбленная будет какой-то особенной, неповторимой, что будет слаще, горячее, жгучее остальных. Да и количество покорённых женщин поднимает авторитет в собственных глазах. Но ничего сверх не происходило: менялись партнёрши, приходило удовлетворение, короткое самолюбование достигнутым; а жизнь в основном меняла фасады, при этом сама суть, смысл, наполняемость жизни оставались неизменными. Навечно единственной женщины не появлялось, покоя и глубокого смысла в жизни – тоже, но и примирения и равнодушия ко всему, что было вокруг, тоже пока не происходило. К счастью. А в последнее время меня мучила мысль: первая любовь была такой сильной, несокрушимой, она всё ещё в моём сердце, и теперь, в предстоящем отпуске, у меня будет возможность проверить это вживую…
По дороге к Полине я договорился сам с собой: бросать Полину сейчас не стоит. Попозже. Ведь под рукой всё равно нет других вариантов. Вариант может скоро и появиться. Ну вот, когда появится зримо, тогда и отвалим в сторону. А пока… А пока на свидание я опаздывал почти на два часа от условленного времени.
Полина открыла мне дверь, и я догадался, что она что-то поняла или узнала больше, чем мне бы хотелось.
– Секса сегодня не будет. Обед тоже отменяется. Кто не успел, тот опоздал, – холодно, без приветствия, сказала она.
В эту минуту я почему-то напомнил себе: как хорошо, что отказался взять ключ от её квартиры. Полина всячески показывала, что доверяет мне, и несколько раз предлагала взять её ключ. Но я стоял на своём: «Что мне делать у тебя без тебя?» Вероятно, это было даже больше, чем простое доверие, – это было женское желание создать семью, приручить меня сперва как любовника, а потом как потенциального мужа, чтобы впоследствии делить со мной не только постель, но и что-то общее, семейное и неразрывное.
В то же время я чувствовал, что Полина иногда опасается меня и перепроверяет. Если признаться себе самому без увиливаний: я не любил ее; с ней было относительно удобно, комфортно; она была в меру красива, умна, заботлива, но до гробовой доски шагать с ней меня не манило; не такой уж я безнадёжный старик в сорок пять. Полина чувствовала мои слабости и, наверное, догадывалась, что я попутчик не навсегда, но других-то поискать ещё надо…
– Объяснений не будет никаких! – выкрикнула Полина, эта фраза прозвучала как «Пошёл прочь!»
– Почему? – как можно проще и наивнее произнёс я.
– Какие могут быть объяснения? Не ты ли меня учил: прежде чем задать вопрос человеку, этот самый вопрос задай себе сама! И ответь на него. Потом и другому человеку задавать вопрос не придётся.
– Да… В любом вопросе есть скрытая агрессия, – я пробовал затянуть Полину в разговор. – Человек, которого спрашивают, должен как бы отчитываться, а человеку это всегда неприятно. То, что человек хочет сказать сам, пусть сам и скажет…
Полина нервничала, хваталась то за одно, то за другое, наконец, села на диван и выпалила:
– Ты едешь в отпуск. Едешь без меня. Какие могут быть объяснения! И неважно, откуда я это узнала.
– Это не совсем отпуск, я еду в Одессу по делам. Там у меня армейский друг… У меня есть к нему коммерческое предложение.
Прошлым летом мы с Полиной провели отпуск в Испании – корень обиды был найден. От кого она узнала о моём теперешнем отпуске, я сразу догадался: Полина сдружилась с моей бухгалтершей Аллочкой, та и проболталась, а может быть, и доложила по-дружески.
– В ванне – твой халат и шлепанцы, в гардеробе – рубашки, бельё. Забери!
– Ты уверена, что так сейчас надо поступить? – спросил я.
– Нечего мне пудрить мозги, – тихо произнесла Полина. На глаза у неё выступили слёзы.
Я не терпел женских слёз. Они меня обескураживали и раздражали, вызывали какую-то болезненную жалость, но сейчас мне показалось, что слёзы Полины особенные, осознанные и не для того, чтобы разжалобить меня. И всё же в какой-то момент во мне шевельнулась жалость к Полине – как-никак, больше года делили ложе, и между нами уже была история… и взаимовыручка, мне даже захотелось просить прощения у Полины, умаслить её, уладить конфликт, а потом добиться её нежности. Даже подумалось, что в близости она всегда была очень мила. Но все похотливые мотивы оборвала Полина резким оскорблением:
– Сволочь! Я больше года на тебя потратила! – Глаза её заблестели, высохли. Я впервые увидел её такой: злой, свирепой, коварной самкой. Тут она схватила глянцевый журнал, который лежал у неё на диване, и швырнула в меня.
Мне не пришлось уворачиваться. Журнал истерически пролетел мимо меня, расправив крыльями страницы, ударился в стену.
– Я тоже хочу любимого мужчину, а не так… Подёргались да разбежались, – прошипела Полина. И в этом Полинином «я тоже» была глубокая правда. – А ты, ты – сволочь… – искала она, куда ткнуть больнее. – Ты добегаешься! Сдохнешь в одиночестве!
– Я прощаю тебе эти слова. – Надо было уходить, не затягивать сцену и не собирать себе на голову оскорбления. – Вещи заберу потом. Кинь куда-нибудь в кладовку…
«Вперёд!» – это я сказал уже сам себе. Приучил давать себе команды: «Вперёд!», «Назад!», «Стоп!», «Забыли!» В них, казалось мне, есть некая энергетика для того, чтобы ненужное утопить в прошлом навсегда, чтоб не всплыло. Возможно, это был психологический самообман.
Обычно, уходя от Полины, я оборачивался на её окна на третьем этаже. Она непременно стояла у окна, махала мне рукой; это было как-то даже по-семейному, словно она провожала меня в путь-дорогу, а сама оставалась ждать. Она прижималась иногда носом к стеклу, чтобы было смешнее, и что-то рисовала на стекле пальцем. В этом было что-то и романтическое, и интимное. Светловолосая, раскованная, с нацелованными губами, однажды она показала мне обнажённую грудь, распахнув на себе халат…
Теперь, выйдя из подъезда, я раздумывал: обернуться на окна или нет? «Нет!» Меня оскорбили, выгнали, я и сам отказался от Полины, – чего вертеть носом. Это, конечно, ещё отзовётся болью в сердце, ничто не проходит в жизни бесследно: год с лишним близких отношений – это не пустяк. В то же время мне казалось, что Полина презрительно смотрит на меня сверху и готова швырнуть чем-нибудь, и я шёл словно под прицелом снайперской винтовки… Я поскорее забрался в машину. Всё! Всё, что осталось за спиной, осталось за спиной…
Отъехал, набрал номер телефона бухгалтерши Аллочки, я хотел ей крикнуть: «Ты дура! Я тебя уволю!» – но в последний момент сказал ей:
– Спасибо за услугу, подруга… Но ты, похоже, забыла: в Одессу я всё же еду по делам… А в санаторий в Сочи, поближе к Мацесте, лечиться, а не развлекаться. Я думал, Аллочка, ты помнишь о моём радикулите. Сама массаж делала…