Мы говорили с Бочей о Романыче в сентябре 2018-го. И мы сошлись на том, что по адресу проспект Вернадского, 125 ВРБ пробил энергетическую скважину. Попав на Юго-Запад, ты активизировал свой творческий потенциал. Ты готов был отдавать этому месту свою энергию просто так, готов был преодолевать свою физическую лень, развивать воображение, побеждать себя и свои страхи… И в принципе мы всегда это друг про друга знали, туда притягивало людей с чуть съехавшей крышей от рожденья. Сама Боча это выражает одним словом: «еб@ньки».
Для меня Боча назвала словами основной секрет обаяния ВРБ: «Он возбуждал желание творить». Наверное, это был его главный дар. К этому дару прилагалось и своё проклятие. Разбудив в человеке творца, он терял возможность с ним работать. Это повторялось из раза в раз, и это было очень трагично для него. Но он снова и снова наступал на эти грабли. Видимо, ради того драгоценного времени между началом и концом взаимопонимания, когда возможно было сотворчество.
Ирина Автандиловна Бочоришвили вспоминает о том театре на Юго-Западе, который она увидела в первый раз:
«Водевили были уморительны в своей хамоватости. Это была игра, хотелось сказать: «А можно с вами?».
Вспоминает о том театре, частью которого она уже сама была:
«Как ставили «Гамлета»? Ночью, после спектакля, Романыч собрал мужиков и сказал: «Идём пи@дить трубы, будем ставить «Гамлета». Премьера через неделю». Через неделю сыграли на публику первый акт.
Как он прослушивал в свой театр? Темперамент проверял. Заставлял читать «Наша Таня громко плачет».
Как костюмы делали? Шили платья из занавесок. На том первом этапе было неважно, в чём играть. Бедность костюмов полностью восполнялась удовольствием от самого процесса игры. Это как у детей с игрушками, неважны их цена и качество».
«Искусство – это отбор». Боча говорит, что этому Романыча научил Борис Равенских. Я не знаю, что имел в виду Равенских, сама по себе эта мысль многослойная. Но Романыч точно так и делал. Он делал свой театр из подбора, из того, что прибивала к его берегу жизнь. В поисках деталей к декорациям своих будущих спектаклей он не гнушался помоек. Он проверял на сценическую пригодность каждого. Порой казалось, что он делает спектакли, не зная в точности, что получится. Как однажды пошутил мой муж после одной из репетиций, «получится сладкое – к чаю, а если солёное – к пиву». Получалось чаще всего сногсшибательно. ВРБ как никто доверял своей интуиции. А те, кто был рядом, порою ворча для проформы, на эту его интуицию и полагались. Это был золотой век.
Мне всегда казалось, что когда у Романыча наступала нехватка интеллектуального концепта, ему в голову шарашил молниями сам Зевс, мол, не ссы, я с тобой.
Оглядываясь назад и сопоставляя сегодня свой опыт с опытом других, знавших ВРБ людей, я понимаю одну важную штуку. Мы все были его подмастерьями. Это несопоставимо с традиционной преподавательской деятельностью. Это невозможно узнать на лекциях и даже на репетициях. Мы просто шли рядом с ним по жизни, кто-то ближе, кто-то дальше. Эту тему с подмастерьями хорошо понимали японцы. Недаром они его так любили, так дорожили общением с ним.
К слову о японцах. Валерий Романович был в Японии около сорока раз. Это была огромная дружба с театром Тоуэн, с японскими актёрами, с японскими зрителями. Одним из первых его проектов, имевших оглушительный успех, был спектакль «Ромео и Джульетта». Монтекки играли русские актеры, а Капулетти – японцы. К примеру, только в 1995 году десятки городов страны Восходящего Солнца посмотрели за три месяца этот спектакль.