«Кит, Юго-Запад – это стиль жизни», – говорил ВРБ моему будущему мужу, имея в виду даже не свой театр, а всё наше Тропарёво.
Летом мне до театра минут пятнадцать ходу, если зимой – то все двадцать по гололёду да по сугробам. И вот в феврале 1997-го, только оправившись от гриппа, ещё пошатываясь от слабости, я зачем-то подрываюсь из дома и ухожу сквозь метель в театр. Я уже три года как там не работаю. Мне ещё кажется, что я оттуда ушла. Я не знаю, что буду уходить ещё не один раз, но мне не удастся этого сделать никогда.
Двадцать лет спустя сквозь декабрьскую вьюгу мы с мужем придём на похороны ВРБ…
…идём к театру вдоль 125-го дома (как выходишь на эту дорожку, обогнув «Польскую моду», так и храм виден, Михаила Архангела храм)… идём медленно, скользко, снег в лицо бьёт, да и что толку торопиться на похороны, «в гости к богу не бывает опозданий»… впереди нас маленькая, согнувшаяся в три погибели, старушка… успеваю удивиться, как она из дома-то решилась выбраться в такую погоду… старушка доходит до входа в театр, с трудом поднимается по ступенькам… я узнаю Наталью Аркадьевну Кайдалову…
…после похорон я скажу себе, что мне тут больше делать нечего. И опять вернусь спустя два года, и опять заплачу на «Мольере». Спектакль будет называться «Кабала святош», Олег Леушин посвятит его памяти ВРБ.
А тогда, 15 февраля 1997-го, я иду в театр к середине «Трилогии» по Сухово-Кабылину, перехожу улицу 26-ти Бакинских Комиссаров, ныряю в арку, на которой написано «Аптека» и над которой ещё не живёт ВРБ, ещё нет привычки смотреть, есть ли свет в его окнах… мимо Дома Творчества, бывшего Дома Пионеров… перехожу через местный бродвей, магазин «Польская мода» остаётся по левую руку… я надеваю капюшон, спасаясь от ветра, вьюга кружит снег у меня под ногами, я успеваю мельком подумать, занят ли Игорь Китаев в спектакле.
Я успела на последнюю «Трилогию». Через несколько месяцев старый театр будет сломан, на новой сцене спектакль восстановить не удастся. Мы успели с Китом поцеловаться после того спектакля, и старый роман не ушёл в небытие вместе со старым театром, с того дня наша история стала историей на двоих. Спасибо за всё, Валерий Романович.
Сейчас мне уже шестой десяток пошёл, бродя по своему Юго-Западу, я вижу их всех. Вот Виктор Васильевич идёт широким шагом от метро к театру, от него невозможно оторвать взгляд, как он хорош в своём зеленоватом костюме, который его одноклассник Сергей Романович однажды обозвал пижамой, поскольку Рыжему случалось в нём спать. А вот человек в ослепительно белых одеждах роется в мусорном контейнере. Это сам Горыныч, он ищет то, что может пригодиться вдруг для новой постановки. А вот они с Китом тащат ржавые лестницы откуда-то со стороны Салюта, это будут «лестницы в небо» в спектакле «Вальпургиева ночь». Вдохновенная тётя Боча остановилась перед столбом, на который прилеплена самодельная афиша «Урок дочкам». Красавица Ольга пьёт водку на скамейке, сидя между ВРБ и Анатолием Николаевичем Лопуховым. Дядя Дима с дядей Костей выходят на улицу покурить из их Шиномонтажа, что в 123-м доме по Вернадского. Они уже весь театр напоили шаманским, его дяде Диме подвозят в канистрах прямиком с Очаковского завода. А вот незнакомец, он из фанатов театра на Юго-Западе, как и я, я знаю про него только то, что в конце 2018-го он придёт на спектакль и уйдёт в мир иной. Он стартует туда, в небо, из тесноты зрительного зала, врачам со скорой останется лишь констатировать смерть.
Алмазный мой венец прирос к этому юго-западному ландшафту, мои алмазные видения продолжают жить своей жизнью под юго-западным солнцем и в юго-западную непогоду, время над ними не властно. Для меня, как для Валентина Катаева, нет больше времени, я в него не верю.
Мне приснился Романыч. Он махал передо мной ковриком для компьютерной мышки и говорил, что не может с этим справиться. И говорил как-то робко. Это было настолько нехарактерно для него, что я отмахнулась от сна. Мало ли что приснится на следующий день после его дня рожденья. Я вчера весь день читала, как друзья вспоминают о нём на фейсбуке.
А потом появилась идея сделать сборник наших воспоминаний о нём. У каждого из нас был свой ВРБ, если собрать воедино разные его образы, то, возможно, станет понятнее он сам.
Взяв на себя инициативу, я потом, разумеется, испугалась. Есть много людей, которые знали его лучше меня. Среди них есть много людей пишущих. А потом я вспомнила. На шестом десятке воспоминания стали приходить ко мне самопроизвольно и необычайно яркими.
ВРБ тогда ушёл в театр Станиславского. Я работала на Юго-Западе завлитом, задумала серию фотовыставок, посвящённых истории театра. Я подобрала фотографии на своё усмотрение. На тот момент это было откровенным хулиганством, потому что Романыч этим всегда занимался сам. Сам выбирал, кого брать в историю, а кого нет. ВРБ пришёл в театр, прошёлся по фойе, посмотрел выставку и сказал мне: «Но ведь это же субъективно?». Я ответила, что всё на свете субъективно. Выставку он в скором времени снял, но ругаться не стал. Да и снял не сразу. Так что будем исходить из того, что объективность и есть сумма субъективных взглядов.
А сон, с которого я начала, неожиданно срифмовался с одним моментом из моей жизни, о котором я очень жалею. Таких моментов совсем немного, и все они связаны с тем, что я чего-то не сделала. Причём делать надо было спонтанно, не раздумывая. Я знаю, что не сделала, потому что не поняла. И всё равно жалею.
Дело было в конце 90-х. Романыч был у нас в гостях. Он попросил меня научить его пользоваться компьютером. Я уже мужа своего научила к тому времени. Я ответила ВРБ, что я же так себе пользователь, и посоветовала нашего общего знакомого, который был асом в этом деле. До сих пор мне не даёт покоя мысль о том, что если бы я тогда его научила, многое могло бы пойти по-другому. А впрочем, и это в копилку того, чему научил меня ВРБ. Тебе выпадает шанс сделать что-то – делай, не думай: «Почему я?».