В кабинете Амадея Циммермана с трудом нашлось место для нас с Винсом. Комната скорее напоминала склад старых неработающих музыкальных инструментов и вышедших из строя граммофонов, чем приемную одного из самых уважаемых композиторов, историков и деятелей искусства. Тут и там бесценные коллекционные пластинки опасно нависали неустойчивыми горками, в углу рассыпана канифоль, а под ногами шуршали исчерканные нотные листы.
С тех пор как фрау Циммерман сбежала с лучшим другом нашего ректора, тот не мог написать ни единого этюда. Чудовищный непрофессионализм – вот так мешать чувства и творчество. Жаль, не нашлось никого во всей академии, чтобы сказать ему об этом. А меня от подобного комментария останавливал здравый смысл и грустный взгляд ректора. Всё же свою жену он любил действительно сильно.
– Садитесь, – рявкнул Амадей и попытался расчистить место на кресле и для себя.
Нам же с Винсентом досталась небольшая банкетка, на которой двое не поместятся так, чтобы не касаться коленями.
Скромно устроилась с краю, а вот Вестерхольт расположился чересчур фривольно, и даже ноги расставить умудрился. Я попыталась возмутиться, но смолчала. В конце концов здесь мы только по одной причине. Герр ректор обяжет Винсента извиниться за моё сорванное выступление, за издевательства, шутки и порчу смычка. Мне все ещё не хватало духу посмотреть на свой инструмент. Я увидела несколько новых отметин от зубов на дереве и с трудом сдерживала слёзы и желание продолжить нашу сорвавшуюся дуэль. Так сильно злил меня Вестерхольт.
– Думаю, вы прекрасно знаете, зачем я вас позвал.
Я нетерпеливо кивала, скорее бы они уже перешли к извинениям. Даже одним глазком посмотрела на Вестерхольта. Видок у него был ужасный. На лице нездоровая бледность, при каждом нервном глотке у парня дергался кадык. Удовлетворённо перевела взгляд на ректора и поправила подол платья, на котором остались досадные подпалины.
Винсент подал голос первым.
– Герр Циммерман, мне очень жаль. Я готов понести любое наказание, только позвольте моей команде выступить, они так ждали этого концерта. Мы много готовились, и я… Для Виви это очень важно, она тут не при чем, пусть ребята сыграют.
Звучало все это по-настоящему искренне, и я мгновенно растеряла всю свою кровожадность от этих слов. Надо же, Вестерхольт любит в этом мире кого-то сильнее, чем самого себя. То как Винс виновато опустил голову, как сжимал кулаки. Это не показное.
Амадей хмурился глядя на своего студента, и я не выдержала:
– Герр Циммерман, я готова принять извинения Винсента, более того, я считаю, что будет благородно с моей стороны позволить его команде выступить. Победы им это, конечно, не принесёт, потому что по совокупности оценок я все равно впереди даже с учётом сегодняшнего сорванного выступления.
Винсент медленно повернул ко мне голову, и во взгляде его читалось столько сожаления, что у меня зазвенело в груди.
– Ты готова принять мои извинения? – он повторил это немного не с той интонацией, на которую я рассчитывала. А ещё мне не понравилось с каким нажимом он выделил “ты”.
– Ну да. Ты помешал мне выступить, навязал дуэль, отнял мой смычок, натравил медведя, – сыпала я обвинениями, уже забыв чтобы собиралась простить ему все грехи.
– Ты оскорбила моих сокомандников, назвала нас кабачными лабухами! Герр Циммерман насколько такое приемлемо в нашей среде?
– Совершенно неприемлемые слова для юной особы в адрес коллег. Так и сказала? Лабухи?
Я прикусила язык, а Винсент продолжал:
– Ты бахвалилась, что уделаешь меня без смычка, я всего лишь помог тебе и подтолкнул к сцене, пока тебя не дисквалифицировали. Ты же чуть не опоздала на собственное выступление. Стояла за кулисами, таращилась на меня как безумная.
Амадей терпеливо перевёл на меня взгляд, ожидая, что я отвечу на это. Мне все меньше нравится этот допрос и издевательские отговорки Вестерхольта.
– Медведь! Он сыграл медведя, который чуть меня не зашиб, герр Циммерман, примите меры, против этого… этого музыканта!
– Ты серьёзно думала, что я на тебя собираюсь натравить зверя? – спросил Винсент, склонив голову на бок. А ещё он опять странно выделил “тебя”. В этот раз с каким-то надрывом.
Очевидно он имеет в виду высокое положение моего отца. Обидит меня, заимеет кучу проблем. Только я же никогда отцу не жалуюсь, он жутко занятой, да и без меня есть добрые люди, которые все ему докладывают.
– После змей я ждала чего угодно. Ты не мог не знать, как сильно я их боюсь, – сказала с неприкрытой обидой, словно Вестерхольт мне друг, который забыл о чем-то важном. Только не друзья мы.
– А вот за змей прости меня, Нана.
Меня словно молнией поразило. Не знаю от чего больше, от извинений Винсента, или от этого нежного Нана. Только один человек называл меня так, но её не стало. И с пяти лет я был кем угодно: фройляйн Адель, Елена, госпожа Елена ден Адель, дочь министра обороны. За мной зацепилось издевательское Принцесса музыки из-за моей маниакальной увлеченности и преданности искусству. Наной меня не называли очень давно.
Сжала в руках смычок, не сводя глаз с Винсента. Пальцы гладили новую крохотную отметину на древке, а сердце всё ещё сжималось от этого пронзительного “Нана”.
Не нашла в себе сил ответить ему, слишком сильно стучало в висках.
Мы слишком долго молчали, глядя друг на друга, и ректор нетерпеливо прокашлялся.
– Насколько я понимаю, на сегодня ваш запал иссяк?
Я кивнула, всё ещё пытаясь успокоить своё сердце.
– Хорошо. А теперь по существу. Вы сорвали конкурс, устроили потасовку на глазах уважаемого жюри, меценатов, преподавателей и студентов. Ваша взаимная ненависть всегда была деструктивной, но пожар? Вы устроили настоящий пожар на сцене. И после этого ты, – ректор указал на Винсента. – Хочешь, чтобы я позволил твоей группе выступить? Вот тебе моё нет. Пусть это будет уроком для тебя. С этого момента все, что ты сделаешь, будет отражаться на твоих сокомандниках.
Вестерхольт молча разглядывал свои сжатые кулаки, а у меня не было ни сил, ни желания злорадствовать. Никогда не видела его таким подавленным.
– А ты… Вы, – поправил сам себя ректор. – Фройляйн Адель, вынужден с прискорбием сообщить вам, что вы так же снимаетесь с конкурса. Если у вашего отца будут по этому поводу возражения, или претензии, пусть он выскажет их мне лично, а не через письма с угрозами. В конце концов вас обоих можно было исключить после сегодняшнего. Но я добр, чёрт возьми. Добр. Пишите объяснительную.
Амадей протянул нам по мятому листку бумаги и по сточенному донельзя карандашу.
Я скромно подняла руку.
– Да, Елена.
– А какое у нас ограничение по количеству слов?
Винсент, уже успевший расположить листок у себя на колене, громко чихнул, маскируя слово “зубрила”.
– Нет ограничений, – благосклонно ответил герр Циммерман. – Можете поплакаться, обвинить очередной раз адепта Вестерхольта. Можете даже попросить меня отменить решение о вашем исключении из числа конкурсантов.
– А это сработает? – недоверчиво поинтересовался Винсент.
– Разумеется нет. Но вы же творческие люди, проявите фантазию и удивите меня своими записками.
– А есть какая-то установленная форма? – я все ещё нерешительно смотрела на свой чистый лист. – Я просто никогда не писала объяснительных…
– Серьёзно, Нана? – не выдержал Винс, и я в очередной раз ощутила в груди что-то сладко звенящее от этого простого обращения. – Ты даже тут сымпровизировать не можешь? Теперь понятно, почему все спят на твоих выступлениях!
– Импровизация – отговорка для ленивых, – обиженно буркнула ему в ответ.
Странное чувство, но мне хотелось, чтобы он продолжил пререкаться со мной, чтобы ещё раз назвал по имени, но Вестерхольт лишь махнул рукой и продолжил писать свою объяснительную, которая больше походила на текст новой песни. Он там строчки рифмует, что ли?
– Принцесса-зубрилка решила списать? Совсем по наклонной пошла, Елена ден Адель, – Винсент прикрыл ладонью свой лист и одарил меня неприятной усмешкой.
Были ли всему виной издевки Вестерхольта, дисквалификация с конкурса, адреналин после дуэли и возможное наказание от отца, но слова вдруг стали рождаться сами собой. Я сыпала обидами и претензиями, оправдывала свою несдержанность и… страсть. Замерла, закончив писать. Посмотрела на кончики своих пальцев словно в первый раз. Они до сих пор пульсировали от чего-то неведомого. Спонтанное пиццикато, чистая неразбавленная радость игры не по листу. Хочу ещё! Но будет ли?
Амадей молча забрал наши объяснительные, быстро прочитал обе записки, а затем остановил взгляд на Винсенте.
– Смело Вестерхольт, местами даже перебор с откровенностью, но мне нравится.
– Даже не сомневался, – горделиво вскинул голову Винсент.
– Может, стоит передать твоё сообщение адресату? Это решило бы многие проблемы и разногласия в будущем, – Циммерман не расставался с объяснительной, и теперь уже мне стало интересно, что же там такое. И почему Винса похвалили, а меня нет. Я тоже вообще-то старалась.
– Делайте что хотите герр ректор, мне уже давно все равно, – пожал плечами Вестерхольт и поднялся с места: – Я свободен?
– Свободен, – задумчиво повторил Амадей, сложил вчетверо наши листы и убрал себе во внутренний карман. – Ничего тебе не все равно, Винсент…
– И я свобода?
Циммерман недовольно уставился на меня, словно я ещё чем-то его разочаровала, затем его рука взметнулась к карману с записками, но он быстро себя одернул.
– Свободны, фройляйн Адель. Но я бы попросил вас взять с собой бубен. Вернёте позже.
– Бубен? – удивленно переспросила я.
– Он очень вам пригодится сегодня. А может и завтра. Пусть Великие Музы будут к вам благосклонны, Елена.
Рановато деменция настигла нашего ректора. Ему же нет и пятидесяти! Это неразделённая любовь лишает рассудка? Как жаль.
Бубен я все же взяла, чтобы не расстраивать Амадея, и скользнула в пыльный коридор, заставленный старыми газетами, кое как перевязанными бечёвкой. Интересно, он их читал вообще? Или просто выписывает по привычке и хранит в академии? Пока я пробиралась сквозь завалы, металлические тарелочки весело позвякивали, отчего мгновенно рождалась магия и освещала мне дорогу. Может для этого её мне и дали?
У выхода темнел силуэт. На всякий случай тряхнула подарком от ректора и выхватила из мрака лицо Винсента.
– Я думала, ты уже ушёл.
Я прижала бубен к груди, надеясь, что наша дуэль не возобновиться, потому что здесь достаточно крохотной искры, чтобы старые сухие газеты вспыхнули.
Он молчал. Напряженно смотрел на меня и молчал. Искал новые колкости и оскорбления?
Стало неловко от этого взгляда, только спрятаться от него в узком коридоре было некуда. Да и не торопилась я за ту дверь, чутьё подсказывало, что мои неприятности только начинаются.
– Почему ты назвал меня Наной?
Винсент лениво поправил на плече ремень от гитары, но не собирался ни отвечать, ни уходить. Наверно мне должно было стать немного тревожно от происходящего. Вот обиженный на меня музыкант, темный коридор и подрагивающие металлические тарелочки, которые начинали опасно нагреваться.
– А тебе не нравится? – спросил Винсент так, словно ему было дело до того, что мне нравится.
– Просто странно. Никто так меня не зовёт.
Неловкость нарастала, и Вестерхольт сделал шаг мне навстречу.
– Никто? Даже этот, как же его, – Винс начал щелкать пальцами, словно пытался вспомнить что-то, и эти щелчки резонировали с металлическими тарелочками в моих руках. – Филипп, Фридрих, Франц…
– Флориан, – брякнула не подумав и тут же спрятала лицо за бубном. В этот раз от него разлетались уже красные искры.
Несколько все таки долетело до газет, но Винсент продолжал ритмично щелкать и гасить их.
– Точно-точно. Флориан Майер твой преподаватель по скрипке. Как это банально. Наставник и ученица. Герр ректор в курсе?
Как жаль, что нельзя вернуться к Амадею и переписать свою объяснительную, я бы не была столь сдержана в выражениях. Шантажировать меня решил?
– Между мной и Флорианом нет ничего такого! – ответила, проглатывая стыд.
И это было правдой. Герр Майер знал о моей давней и почти детской влюблённости, он никогда не смущал меня, не смеялся над моим чувством, был тактичен и добр. Но главное, не отказался учить меня, даже после моего наивного признания. А теперь Винсент хочет все опошлить. Не позволю!
– Все же вернусь к Циммерману и предупрежу его. Так будет правильно, – Вестерхольт тряхнул черными волосами, затем пригладил их, готовясь к очередной встрече с ректором и шагнул ко мне на встречу.
– Нет! – Я вскинула руку с бубном перегораживая ему дорогу. Тарелочки вновь мелодично зазвенели, и Винс опять начал гасить искры щелчками, не переставая улыбаться.
Осторожно встряхнула кистью и новый более мелодичный звук наполнил коридор.
– Продолжай, – командовал он, перевешивая гитару. – Думай обо мне и продолжай играть.
Что? В своем ли он уме? Мои мысли о нём тлетворны и разрушительны, а мы в двух шагах от кабинета ректора.
– Будет ещё один пожар, Вестерхольт, и тогда нас точно исключат.
– Представь другой образ, сейчас тут нет медведя с занесенной над тобой лапой.
– Зато есть ты. А ты хуже любого медведя!
Улыбается, слегка касается струн, перебирает их нежно, смотрит мне в глаза.
– Нана…
Короткое сладкое слово, пульсирующее отголосками какой-то другой жизни. Рука сама собой взмывает вверх, плавно опускается вниз, рождая мелодию, которая совершенно не соревнуется с музыкой Винса, она вплетается в неё. С тела снова падают невидимые оковы, и я движусь в такт. Свободно и просто.
– Неплохо, принцесса, – Вестерхольт возвращает меня в реальность пыльного коридора-склада. – Запомни этот урок и эмоции. Я не Флориан Майер, конечно же, – сказал с едва уловимой горечью в голосе, – но кое-что о настоящей музыке знаю. Не благодари.
– И не собиралась! – слишком резко ответила ему, прижимая предательский бубен к груди.
Ответь что-то. Продолжи эту перепалку. Почему мне так важно ругаться с тобой?
Вестерхольт молча повернулся к двери, ведущей в к главной анфиладе и пустил света в мрачное нутро ректорского жилища. Я даже поморщилась на мгновение. Вышла следом, потирая глаза, и тут же оглохла от смеси восторженных и гневных выкриков.
Радовались Винсенту, а моё имя звучало совсем с другой интонацией. С неприятным шлепками мне под ноги упали гнилые помидоры и забрызгали подол концертного платья. Попятилась обратно к двери, как следом полетело что-то уже в лицо. Не успела закрыться, а вот Винс оказался проворнее и на лету поймал пущенное в меня яйцо. Оно треснуло у него в руке, и мерзкая жижа потекла между его сжатых пальцев.
– Довольно, – рыкнул он на толпу своих поклонников, а затем недовольно повернулся ко мне. – Амадей для чего тебе этот бубен дал, сама не догадалась?
Посмотрела на инструмент в своих руках и вздохнула. Ясно, это не для музыкальных упражнений, а отражать атаки. Давненько меня уже не травили. С самой школы. Думала, в университете такого уже не будет. Ошибалась.