– Пушкин, – произносит загадочно Ваня, награждает меня своим фирменным прищуром и размещает в центре стола перевернутую картинкой карточку.
Я знаю, что такое «Имаджинариум», и даже люблю поковыряться в чужих мыслях, но подобный захватывающий интерес к настольной игре у меня определенно впервые.
Нервно сглотнув, отворачиваюсь.
Злюсь.
Мой план не замечать Соболева был провален ровно в тот момент, как мы уселись за круглый стол на террасе Соболевых.
Наши глаза оказались прямо напротив. Так что взглядам чертовски сложно было не столкнуться друг с другом.
Встречная полоса, яркий свет, отчаянный крик души – и я наглухо… Вернее, снова не могу на него не смотреть. Физически не могу. Это выше моих сил.
Вот уже тридцать минут на мужском лице нестираемая ухмылка.
Он понял.
Он все понял. Я снова ему проиграла.
Потираю пылающую щеку. Ну и ладно. Зато у меня с фантазией порядок.
В выданных мне картах, на которых нарисованы различные абстракции, нахожу максимально отдаленную ассоциацию с Пушкиным: зеленый дуб посреди желтого поля.
Вообще, «Имаджинариум» – коварная игра. Побеждает тот, кто загадывает не слишком очевидные ассоциации, но и не слишком сложные: кто-то из игроков за столом все же должен разгадать ход твоих мыслей, иначе не получишь необходимые баллы, чтобы дойти до финала.
Когда Яна Альбертовна с Сонькой выкладывают свои карты, перемешиваю все наши ассоциации и переворачиваю.
Все, кроме Соболева, широко улыбаются и незамедлительно выкладывают фишки. Они указывают именно на Ванину картинку.
– Опять? – морщится Соболев.
Он вскакивает с места.
– Я больше с вами не играю, – произносит, нахмурившись.
Я лыблюсь как сумасшедшая. Даже посмеиваться начинаю. Снова и снова окидываю взглядом широкую грудь, бицепсы, которыми могу любоваться благодаря футболке без рукавов. Соболев закидывает руки за голову. На животе появляется полоска загорелой кожи на твердом прессе.
– Ты просто не умеешь проигрывать, Ванюш, – ласково выговаривает Яна Альбертовна.
– … и фантазировать, – добавляет Сонька очевидное.
Снова потираю пылающую щеку и слизываю с губ соль от попкорна.
– Да, с этим проблемы, Вань, – соглашаюсь, убирая карты в отбой.
Это слишком очевидно. Слишком.
Но он… такой прямолинейный. Видит золотую рыбку – говорит «Пушкин», замечает откровенный взгляд – прижимает к стенке.
– Ваня бесхитростный, Тая, – сообщает хозяйка виллы.
– Мам, – сдвигает к носу широкие брови Соболев, на лбу образуется складка. – Хорош, окей? Я не тупой.
– Боже, – она округляет глаза. – Разве я так сказала? Ты выиграл всероссийскую олимпиаду по географии, – с придыханием произносит. – В десятом классе. Ты очень способный.
– Сегодня звучит неубедительно, мам, – дуется Соболев.
Мы с Сонькой переглядываемся и в момент взрываемся диким хохотом.
– Ах так, – тоже улыбается Ваня и, словно из пулемета, начинает обкидывать нас попкорном.
– Иван, – строго ахает наш мэр и… на мое удивление, хватает миску.
Дальше происходит какая-то вакханалия, в которой наконец-то одерживает победу «победитель всероссийской олимпиады по географии». А потом мы дружно убираемся. И я снова привыкаю к веселому, общительному Ване.
Прекрасному сыну и заботливому брату.
Я вообще ловлю себя на мысли, что чуть-чуть, на один вечер, становлюсь членом этой прекрасной семьи. Словно я какая-нибудь Золушка. И вместо принца и кареты мне дали семью без дур-сестер и злой мачехи. Настоящую семью, а не выдающихся хирургов…
А может, и принца дали?..
По крайней мере, когда Соболев не смолит как паровоз свои «Мальборо» и не тычется в меня причиндалами, он действительно выглядит как принц. Добрый, красивый и мужественный. А еще очень порядочный.
– Хочу поговорить с вами и посоветоваться, – напоминает Яна Альбертовна.
На террасе становится прохладнее, и мы перебираемся в гостиную. Сонька уходит в свою комнату болтать по телефону с подружкой, а я усаживаюсь на диван, стараясь держать безопасное расстояние с объектом своей юношеской любви. Когда он рядом, я всегда чуточку на взводе.
– Я уже много лет курирую кризисный центр для женщин, попавших в сложные ситуации. Он называется «Сама виновата». Может, и ты что-то слышала о нем? – обращается ко мне Ванина мама.
– Да, конечно. Когда мы готовились к конкурсу, нас возили туда и показывали все, чего вам удалось добиться для центра. Это великолепно! Просто потрясающее место.
– Спасибо, – довольно улыбается Соболева.
Посматриваю на Ваню, как бы говоря: «Вот видишь, конкурсы – это не собачьи выставки, глупенький». Он окидывает меня взглядом. Внимательным. А затем смотрит зло. Будто мысли прочитал и услышал, как я его обозвала.
Упс. Прикусив язык, отворачиваюсь.
– Осенью, я думаю в сентябре, – кивает самой себе Яна Альбертовна, – я планирую устроить праздник для деток, проживающих в центре. Но очень бы хотела, чтобы он был полезным. Поэтому прошу вашей помощи. Надо придумать что-то интересное.
– Я пас, мам, – подскакивает с места Ваня, поднимая руки. – С фантазией у меня – сама сказала…
Снова смеюсь. Какие мы обидчивые!
– А то, что в мире существуют Трансильванские Альпы, они узнают на уроках географии. Сами. – Договаривает он уже наигранно и с улыбкой.
Вся его фантазия утекла в чувство юмора и… в штаны, судя по объемам.
– Ва-а-аня, – звонко смеется Яна Альбертовна. – Ты, как и папа, знаешь, как меня повеселить. Кстати, у него скоро самолет. Давайте поторопимся, мне нужно срочно позвонить.
– Я не совсем понимаю, чем я могу помочь, – пожимая плечами, робко говорю.
К слову сказать, у нас дома я даже цвет стен в своей комнате никогда не выбирала. Поэтому то, с каким уважением мэр спрашивает моего совета, немного пугает вероятностью попасть впросак и сказать что-нибудь… глупое.
– Может, проведешь что-то типа конкурса красоты для девочек? – подсказывает она.
Задумываюсь лишь на секунду и только собираюсь ответить, как меня опережает Ваня:
– Да ну, мам, бред. Ладно эти, – стискивает он зубы и смотрит на меня. – Уже с головой на плечах, а зачем это мелким? Зачем акцентировать для детей внешнюю красоту?
– А я рассудила, что это хорошая идея, – задумчиво произносит Яна Альбертовна и смотрит на меня, ожидая, чью именно сторону я займу.
– Я согласна с Ваней, – сообщаю тихо, чувствуя на себе недоверчивый взгляд. – Но… я могла бы провести мастер-класс по сценической речи, к примеру.
– Отлично, – она соглашается. – А Иван организует тренировку по боксу.
– Конечно, организует, – пропевает Ваня, поглядывая на часы. – Без проблем, мам.
– Вот и хорошо. В таком случае я передам номер телефона Таисии своему помощнику. Вань, запиши его пока себе.
– Мам, – недовольно одергивает ее Соболев, и меня пробирают мурашки. Смутные ощущения, которые я тут же отметаю как неприятные.
Диктую телефон.
– Вань, – поднимается с места Яна Альбертовна и поправляет свободную белоснежную рубашку, заправленную в джинсы. – И проводи Таю до корпуса. На территории полно нетрезвых.
– Будет сделано, госпожа мэр.
– А вот этого не надо повторять за папой, – усмехается она и обращается ко мне: – Смеются надо мной все время, Тая.
– Думаю, они любя, – скромно улыбаясь, поглядываю на Ваню.
Мы выходим в южную темную ночь и неспешно идем по каменной дорожке. Я убираю руки в карманы комбинезона, потому что просто не знаю, куда их деть.
– Не возражаешь, если покурю?
– Нет, – мотаю головой. – Кури, Вань.
Он кивает, извлекает из кармана шорт красно-белую пачку и новую зажигалку. Первую затяжку делает нетерпеливо; отчетливо слышно шипение сигареты и то, как его губы смачно выдувают дым.
Принюхиваюсь. Мне так нравится…
– Дай попробовать, – хитро на него смотрю, вытягивая руку.
– Обойдешься, – отвечает Ваня грубовато.
Обидевшись, убираю ладонь. Жалко ему, что ли?
– Не надо тебе это, Королева, – добавляет уже добрее.
Пожимаю плечами и растираю их ладонями. Дорожка плавно перетекает в деревянный настил вокруг подсвеченных голубых бассейнов. Наши шаги разливаются эхом по территории и опять смолкают, когда каменная тропинка продолжается снова.
У моего корпуса горит свет, но мы останавливаемся чуть раньше, у бетонной колонны.
– Ну… пока? – с волнением выговариваю.
– Пока, – смотрит он на меня с вызовом.
Оставив сигарету в зубах, складывает руки на груди.
Я трусливо стреляю взглядом в пальму за его спиной и, уже разворачиваясь, с весельем вспоминаю:
– Кстати, а ты Громовым давно звонил?
– Давно, – бурчит. Зажав сигарету между большим и указательным пальцем, делает новую затяжку.
Руками пытаюсь отогнать дым, раскачиваюсь на каблуках розовых босоножек и весело переспрашиваю:
– Прям давно-давно?
Он не отвечает. А его лицо враз становится хмурым. Сердитым становится. Но я так счастлива, что будто бы не замечаю. Как машина на высокой скорости, несусь вперед.
– А я сегодня с Мией болтала. Представляешь, у них девочка будет…
– Какая еще девочка? – спрашивает он, выкидывая окурок в урну.
– Как какая? – бросаю ему в спину. – Ребенок… девочка. Рожают таких, знаешь?
Смеюсь счастливо.
Широкие плечи прямо передо мной напрягаются, а я продолжаю щебетать:
– Мия на УЗИ сходила наконец-то. Я просто поверить не могу…
– Замолчи, – произносит Ваня тихо.
– Мирон, наверное, на седьмом небе от счастья. А девочку они Таей назовут…
– Хватит.
– В честь меня, – мечтательно договариваю. – И…
– Блядь, – рычит Соболев, хватая меня за плечи и припирая к шершавой каменной колонне. – Я сказал: заткнись.
– Ва-ня, ты… – возмущенно кричу и проваливаюсь в омут теперь уже черно-зеленых глаз, в момент превращающихся в угольные.
Он… на меня так разозлился?
Мужские губы в секунду оказываются рядом с моим ртом и кусают. Это не поцелуй. Нет. Это реальный укус. Болючий и резкий. Унизительный, черт возьми.
– Соболев, – визжу и пытаюсь оттолкнуть его. – Ты сдурел?
Нижнюю губу жжет неимоверно, но внутри меня происходит затмение, потому что Ваня вдруг наклоняется. Трется колючим подбородком о пылающую кожу. И в следующую секунду бережно облизывает свой же укус.
Ранит и тут же лечит.
Его язык горячий и руки… совсем жаркие. Этот мужчина весь – одна большая огнедышащая машина.
– Вань, – шепчу ему в рот, стискивая кончиками пальцев футболку на каменных плечах.
– Что? – дышит он часто, снова нападая.
В этот раз нежнее и чувственнее. Толкается мне в рот вкусом табака и попкорна, а ладонью решительно фиксирует подбородок. Свободной рукой сжимает талию. Будто бы перебирая струны арфы, проезжается по ребрам.
– Да… Все на месте, – хрипит.
– Что? – ахаю.
Он морщится и снова сладко целует. Сдвигает ладонь ниже, захватывает ягодицу и соединяет наши тела в районе бедер. Мою промежность обжигает твердая прямолинейность Соболева.
– Ваня, – пугаюсь, когда он в крайнем возбуждении пытается пробраться под шорты, к стрингам. – Я… не хочу… так.
Черт. То есть как-то все-таки хочу?
Мысли путаются. Соболев отстраняется. Трудно дышит, уперевшись в колонну рядом с моим ухом. Понуро опускает голову и мотает ей, ругаясь.
А потом смотрит на меня непонимающе, снова и снова фокусируя взгляд. Делает шаг назад и растирает лицо.
– Спокойной ночи, Тая, – кивает на окна корпуса.
– Спокойной… ночи, – проговариваю, привыкая к отсутствию его губ на моих губах.
И как я жила почти двадцать лет?
Соболев снова кивает, на этот раз в пустоту, и размашистыми движениями потирает затылок. Путает пальцами короткий светлый ежик.
Изумленно наблюдаю, как мощная грудная клетка задерживает дыхание, а квадратная челюсть сжимается, словно от боли.
– Все в порядке, Вань? – бросаю в быстро удаляющуюся спину.
– Да. Прости. Я… позвоню.