Глава 14

Настя


Кисть и запястье человека состоят из двадцати семи костей. У меня были сломаны двадцать две из них. Иными словами, моя рука – своего рода чудо. В ней полно пластин и шурупов, и даже после нескольких операций она по-прежнему выглядит немного иначе. Зато функционирует лучше, чем предполагалось. Нельзя сказать, что ею невозможно ничего выполнить: просто она не способна на то единственное, что я хочу. На то, что сделало меня такой, какая я есть.

* * *

У меня никогда, даже в прошлом, не было нормальной личной жизни. Все свое время после школы я проводила либо в музыкальной лаборатории, либо на частных уроках музыки, а по субботам играла на фортепиано на свадьбах. Бывало, в разгар свадебного сезона я умудрялась посетить три свадьбы за день. Выбегала из одной церкви, запрыгивала в машину, где меня ждала мама, и мчалась на другую церемонию. Порой от такой занятости можно было сойти с ума, мне редко выпадали свободные выходные. Но при минимальных усилиях и затраченном времени я получала отличные деньги.

Обычно организаторы и невесты не отличались особой оригинальностью. Мне приходилось исполнять всего пять произведений, которые я чередовала между собой: те самые традиционные мелодии, что можно услышать на каждой свадьбе. Я считала само собой разумеющимся, что могла, не задумываясь, исполнить их наизусть. У меня было три платья, которые я меняла так же, как и эти произведения: все сплошь скромные, девчачьи, разного рода торжественности в зависимости от самой свадьбы. Даже интересно, что бы они сказали сейчас, явись я в одном из своих нынешних нарядов?

Если я не играла на свадьбах, то выступала в престижных торговых центрах и ресторанах. Поначалу считалась маленькой диковинкой. Всеобщей любимицей. Вряд ли меня вообще тогда знали по имени, в основном называли пианисткой из Брайтона, но я не обижалась: ведь я и была пианисткой. Со временем к моему появлению на различных мероприятиях уже все привыкли, однако в самом начале моей музыкальной карьеры, в возрасте восьми лет, на меня смотрели с удивлением. Я носила платьица с рюшами и оборками, мои волосы всегда были убраны назад и перевязаны лентой в тон платью. Я улыбалась и играла Баха, Моцарта или любое другое заезженное произведение, которое меня просили исполнить. Меня повсюду узнавали, по окончании выступления неизменно аплодировали, а при встрече здоровались. Я наслаждалась каждым мгновением своей славы.

К тому времени, когда я была вынуждена закончить свои выступления, у меня уже накопилась немалая сумма. Я откладывала деньги на летние курсы в музыкальной консерватории Нью-Йорка, куда ужасно хотела попасть последние три года. В пятнадцать лет меня наконец приняли. Родители сказали: если я хочу там учиться, то должна работать. Но это была шутка, потому что под работой подразумевалась игра на фортепиано, а игру на фортепиано никак нельзя считать работой. Все мои дни были насыщены школой, частными уроками и концертами, и времени на личную жизнь совсем не оставалось, но это была малая жертва. А если честно, вообще не жертва. На вечеринки я не ходила, да и за руль садиться мне было рано. Из мальчиков мне нравился только Ник Керриган, но в основном мы просто смотрели друг на друга, а чаще всего отводили глаза.

У меня не было подруг для походов по магазинам, большинство вещей покупала мне мама. Даже в свои пятнадцать я выглядела гораздо младше. Мой облик составлял элегантный стиль ученицы воскресной школы. Те несколько подруг, с кем я общалась, были такими же, как я. Все свободное время мы репетировали, потому что каждая из нас была связана с музыкой. Пианистки. Скрипачки. Флейтистки. Такой образ жизни для нас считался нормальным. Я не могла похвастаться отличными оценками, в школе не пользовалась популярностью, даже наоборот, но меня это устраивало. Лучше так, чем быть нормальной. Нормальность никогда меня не привлекала. Я хотела быть уникальной.

У нормальных людей есть друзья. У меня была музыка. Я ни в чем не нуждалась.

Сегодня же я лишена всего. Музыка преследует меня – я слышу ее, но больше не могу играть. Мелодии издеваются надо мной, ноты насмехаются уже одним своим существованием.

У меня по-прежнему остаются деньги, отложенные на консерваторию. Их более чем достаточно, но мне они так и не пригодились. То лето я провела в больницах: лечилась, проходила физиотерапию, училась брать монетки со стола, пока психотерапевты объясняли мне причину моего гнева.

Сейчас я добилась достаточной уверенности в руке и даже смогу, если постараюсь, отбарабанить что-нибудь на пианино, но как было прежде – как должно быть – уже не будет. Музыка должна литься, чтобы нельзя было понять, где заканчивается одна нота и начинается другая; в музыке должна быть грация, а в моей руке ее не осталось. Там только металлические шурупы, поврежденные нервы, сломанные кости и никакой грации.

Сегодня воскресенье и мне некуда спешить. Обычно в эти дни не бывало свадеб, но по утрам я, если это требовалось, подменяла музыканта в лютеранской церкви. Нет, я не религиозна, просто оказывала услугу одной из маминых подруг. Днем я играла за большим роялем на верхнем этаже торгового центра, возле магазина «Нордсторм». А уже по вечерам исполняла настоящую музыку. И время от времени делала домашнюю работу.

Теперь домашняя работа – практически единственное, чем мне нужно заниматься в эти дни, поэтому я, как ни удивительно, ее делаю. Хотя по-прежнему не особо успешно.

Марго же весь день проводит возле бассейна до тех пор, пока ей не нужно собираться на работу. Мне загорать нельзя: для такой бледной кожи, как у меня, это вредно, да и я не люблю сидеть без дела на одном месте. Поэтому иногда обмазываюсь солнцезащитным кремом, заплетаю волосы в косу и плаваю в бассейне до одурения, пока руки уже не перестают шевелиться. Днем бегать я не могу, так что плавание – отличная альтернатива бегу.

Я как раз наворачиваю только двадцать пятый круг, когда поднимаю голову из воды и вижу стоящую у края бассейна Марго, а рядом с ней – Дрю Лейтона с вечной ухмылкой на лице. Я тут же потрясенно замираю – откуда он узнал, где я живу, – и только потом вспоминаю, что он заезжал за мной на прошлой неделе, чтобы отвезти на ту злополучную вечеринку.

Я разглядываю себя в толще воды и понимаю, что выбраться отсюда мне удастся нескоро. Не стану же я вылезать из бассейна, чтобы предстать перед ним мокрой и почти голой? В школу-то я, может, и хожу полураздетая, но почти голая и полураздетая – две разные вещи, и я не собираюсь доказывать ему эту разницу своим крошечным бикини. Вдобавок ко всему я без макияжа, но теперь ничего не поделаешь, остается смириться. Хватаю оставленные на бортике солнечные очки и отплываю, держась от Дрю как можно дальше.

– Я – тетя Насти, – представляется Марго, обращаясь к Дрю. – А вы двое, полагаю, уже знакомы. – Она поворачивается ко мне и многозначительно улыбается. С первого дня моей учебы здесь она твердит, чтобы я завела друзей и старалась больше развлекаться, так что все происходящее теперь вызывает у нее неподдельный восторг. Дрю пускает в ход все свое юношеское очарование, которое наверняка сразило наповал не одну подозрительную мамашу. Вот только с Марго ему придется потрудиться. Она моложе и хитрее многих мамаш, к тому же привыкла, что с ней флиртуют. Она сразу раскусывает его. Тем не менее ее подозрительность смягчается желанием, чтобы я больше общалась. Поэтому Марго оставляет нас с Дрю наедине – уходит к своему лежаку и журналу «Космополитан». Но меня не проведешь. Я-то знаю, что она прислушивается, стараясь уловить каждое слово.

Если бы из-за своей степени оголенности тела я не была вынуждена сидеть в бассейне, то могла бы в большей мере насладиться этой ситуацией. Поскольку мы здесь не одни, Дрю не прибегает к своему излюбленному арсеналу двусмысленных намеков. Он скидывает ботинки, садится на бортик и опускает ноги в воду.

– Мне кажется, я достаточно наказан. Пора бы уже меня простить.

Я смотрю на него, не меняясь в лице. Ему придется приложить больше усилий, чтобы заслужить от меня какую-нибудь другую реакцию.

– За целую неделю ты ни разу не взглянула на меня. Это губит мою репутацию.

Что-то мне подсказывает, что даже ядерная бомба не сумеет уничтожить его репутацию, не говоря уже о недельном безразличии с моей стороны, но мне приятен его комплимент.

– Позволь мне загладить вину. Приходи ко мне домой на ужин. Сегодня.

Его предложение мгновенно будит во мне подозрение – уверена, это не скрывается от его глаз. Невинность не характерна для Дрю. Она нисколько не сочетается с откровенной сексуальностью, сочащейся из каждой его поры. Я встречаюсь с ним глазами в ожидании подвоха.

– Тебе даже не придется быть со мной наедине. На ужине будет вся моя семья.

Он думает, этого аргумента более чем достаточно. Но это не так. Я не против чужих родителей. В прошлом даже неплохо с ними ладила. Сейчас, скорее всего, понравлюсь им меньше, но не родители меня беспокоят. А его сестра, к которой я на пушечный выстрел не подойду. Я и так у нее под прицелом. Она заприметила меня еще до непрошеного героизма Джоша Беннетта на школьном дворе, так что я не стану снова бросаться в эпицентр этой бури, придя к ним на семейный ужин с ее братцем под руку. Ни за что. Никогда. Это исключено.

– Не сомневаюсь, она с радостью к вам придет, – раздается из-за журнала мелодичный голосок Марго. Значит, не подслушивает, да? Мое открыто демонстрируемое осуждение терпит крах в считаные секунды. – Все равно я уйду на работу. Незачем тебе ужинать в одиночестве. – Вот уж спасибо, Марго. Я награждаю ее улыбкой, которую приберегаю для своих смертельных врагов. Она смотрит на меня – сама невинность, в глазах пляшет озорной огонек. Знает же, что загнала меня в угол. Будь проклят этот добровольный мутизм. Такое слово вообще есть? Не важно. Я качаю головой, но не могу отказаться вслух, тем более причины у меня нет, хотя наверняка можно было с легкостью придумать какую-то правдоподобную отговорку: домашняя работа, вынос суден в местном доме престарелых, холера. Увы, все они застревают у меня в горле. Остается только беспомощно наблюдать за тем, как судьба моего вечера решается моей назойливой тетушкой и самоуверенным мальцом. Марго известно, что дел на вечер у меня нет, а Дрю не позволит мне так просто отвертеться. В мгновение ока он вскакивает на ноги и уже бежит на выход, пока планы не изменились.

– Ужин в шесть. Я заеду за тобой в пять сорок пять. Оденься поприличней. Моя мама любит раз в неделю поиграть в высшее общество. – Он заговорщицки улыбается Марго. Понимает, что теперь обязан ей. Ни для кого не секрет: будь у меня выбор, я бы ни за что не согласилась. На себя я злюсь еще больше. Сама же вырыла себе яму. Решая перестать говорить, ты добровольно отказываешься от свободной воли. Интересно, что бы сказала Марго, узнай она правду о Дрю Лейтоне – сексуальном вулкане, в жертву которому меня только что принесла?

– Не вставайте. Выход я найду. Приятно было с вами познакомиться. – Он поворачивается ко мне: – Увидимся позже.

Эти слова звучат как угроза.

* * *

Если бы только Марго не услышала звонок в дверь, я бы проводила этот вечер в блаженном уютном одиночестве, как и задумывала изначально. И не оказалась бы сейчас, в пять часов дня, в неприятном положении, глядя на свой гардероб и стараясь сообразить, что же можно надеть на воскресный ужин дома у своего не-парня. Днем я то и дело откладывала это решение либо всячески пыталась придумать травму, которая позволит мне не идти на ужин.

Наконец, смирившись со своей судьбой, я отправилась на кухню, где до вечера пекла и покрывала глазурью трехслойный шоколадный торт. У мамы непременно нашлась бы парочка ласковых для меня, явись я в гости с пустыми руками, а кроме десертов, я больше ничего готовить не умею. Я откладывала неизбежный выбор так долго, как только могла. Но если я не хочу пойти завернутой в полотенце, мне все-таки придется подобрать себе наряд. Время поджимает.

Дрю, сдержав свое слово, стучится в дверь ровно в пять сорок пять. Я даже удивлена, что он просто не посигналил из машины, ожидая, когда я выбегу из дома. Ладно, на самом деле не удивлена. Как ни противно это признавать, но он обладает поразительно хорошими манерами. Видимо, они помогают ему быстрее забраться девчонке под юбку. С ним надо держать ухо востро.

Загрузка...