Следующим утром я долго сплю. Ближе к полудню папа предлагает мне сходить в магазин.
– Я даже не знаю, где здесь магазин.
Папа смеётся и разводит руками, словно хочет меня успокоить:
– Надо же, какой энтузиазм! Он тут недалеко, рядом с главной улицей. Мимо точно не пройдёшь.
Я огибаю картонные коробки, заполонившие гостиную, и выхожу из дома.
Солнце шпарит, и приходится прикрыть глаза рукой, чтобы рассмотреть все соседние дома. Живёт ли на Лодочной улице кто-нибудь из моих ровесников? Они такие же, как я? Может быть, у них тоже впереди целое лето и они не знают, чем заняться? Я сгораю от нетерпения. Только представьте: мы переехали сюда, к этому маленькому фьорду на этом маленьком острове.
Переезд на новое место – это начало чего-то нового.
В последние недели такая мысль много раз приходила мне в голову. Если уж на то пошло, то здесь никто обо мне ничего не знает. Правда, и в старой школе мало кто знал. Я вдруг вспоминаю последний день в своём бывшем классе, и меня наполняет пустота. Никто мне ничего не сказал. Никто не сказал: «Мы будем скучать по тебе, Хенрик. Мы будем скучать по твоим шуточкам. Мы будем скучать по твоему смеху. Удачи на новом месте!» Никто ни хрена не сказал, хотя мы столько лет проучились в одном классе. Даже учителя забыли, что я собираюсь переезжать: им не было до меня дела.
Но здесь я могу стать кем захочу.
В голове появляется яркая картина: я представляю, как вхожу в свою новую школу в Ботсвике в первый день после летних каникул. Я вижу, как толкаю двери двумя руками, будто ковбой в вестерне. Голова у меня поднята, спина прямая, как линейка. Я не тащусь по коридору медленными короткими шажками, а иду длинными уверенными шажищами, и каждый проносит меня на метр вперёд. Фантазия не унимается, и я позволяю ей разгуляться: я чувствую себя уверенно – чёрт, я так уверен в себе! – и тут замечаю стайку девчонок у шкафчиков. Они разглядывают меня, мои коричневые скейтерские кеды, мою толстовку и зачёсанные на левый пробор волосы. Девчонки быстро отворачиваются, краснеют и начинают шушукаться. «Кто это? – наверное, говорят они и, скорее всего, хихикают. – Кто этот новый парень в нашей школе?»
Меня вдохновляют такие мысли, вдохновляют фантазии о лучшей версии меня. О том человеке, который не теряется в толпе, а выделяется из неё.
Я иду по Лодочной улице в своей реальной жизни и вижу, как две маленькие девочки играют во что-то вроде пятнашек. Заметив меня, они замирают, отходят к краю дороги и таращатся во все глаза. Я прохожу мимо, глядя себе под ноги, и краснею от их внимания.
«Ты полный ноль, – слышу я голос в своей голове. – Ты не тот высокий темноволосый самоуверенный киногерой. Ты ноль, который никому не интересен. А если ты становишься кому-то интересен, то наверняка по не слишком приятному поводу».
Мне кажется, что девчонки смеются надо мной и моей бейсболкой, что они корчатся от смеха и ржут так сильно, что чуть не описываются. Я снимаю бейсболку и остаток пути несу её в руке.
Магазин находится в конце улицы на другой её стороне. Я читаю вывеску на стене.
Лавка Леннарта.
Сердцем с Ботсвиком с 1939
Я открываю дверь и вхожу, над головой звякает колокольчик, а из глубины помещения доносится мужской голос:
– Привет.
Я не отвечаю и направляюсь к холодильникам, достаю пакет молока и пару йогуртов – один для себя, другой для Гарда. Меньше всего мне хочется расстраивать маму отсутствием внимания к младшему брату. Потом подхожу к полкам с хлебом.
– Возьми этот. – Глухой голос раздаётся так неожиданно, что я вздрагиваю. Я поворачиваюсь и вижу пожилого мужчину, который протягивает мне зерновой хлеб. – Я пеку его сам, – объясняет он. – Во всём Ботсвике лучше не сыщешь!
Мужчина старый, но у него широкие плечи, здоровенные руки, а густые седые волосы торчат во все стороны – может даже показаться, что у него на голове шапка.
– Совсем свежий, – добавляет он с улыбкой, после чего вроде бы теряет ко мне интерес. Он разочарованно кладёт буханку обратно на полку и собирается повернуться ко мне спиной.
– Я в-возьму его.
Старик замирает на полдороге.
– Очень хорошо, – говорит он и с любопытством поглядывает на меня, пробивая товары на кассе. – Турист? Я тебя раньше не видел.
– Нет. Мы вчера переехали сюда.
– Переехали? – старик вскидывает брови. – Вы переехали в Ботсвик?
– Да, мы вчера в-въехали в наш дом.
– Понятно, – говорит он, продолжая изучать меня. – Видишь ли, люди переезжают сюда не часто. Мы не очень привыкли принимать новых соседей.
– Да?
– Да, – кивает он. – После закрытия фабрики в этом городе больше пустых домов, чем живых людей, а это говорит само за себя. Но добро пожаловать в Ботсвик, где лето – это лучший день в году, – он посмеивается над своей шуткой. – А в каком доме вы живёте?
– Здесь рядом, – отвечаю я. – Папа отсюда родом. Он вырос в Б-Б-Ботсвике.
– Да что ты говоришь!
Что-то есть в этом старике. Большие ручищи, добрые мягкие глаза… Мы стоим и болтаем, и внезапно я понимаю, что рассказываю ему о папе, которого зовут Гуннар, о том, что он будет учителем в школе, и о маме, которую зовут Маргарет, и о том, что она пишет картины и выставляет их в Осло, Тронхейме и Бергене. Слова потоком льются из меня, из какого-то места в моей голове.
Старик молчит. Он кивает и улыбается уголками губ. Судя по всему, ему нравится разговаривать со мной. И мне это не кажется.
– Значит, Гуннар наконец вернулся? – спрашивает он. – Ты похож на него, тебе говорили об этом? У тебя его глаза.
– Вы знаете моего папу?!
– Ооо, я прекрасно его знаю, хотя не видел много лет. Я его дядя.
Я озадаченно смотрю на старика. Мой рот открывается, но из него не вылетает ни звука.
– Я брат твоей бабушки. Ну, один из братьев: в нашей семье, знаешь ли, было десять детей.
– Но т-тогда вы мой…
– …двоюродный дедушка, – заканчивает он. – Точно. Неужели мир такой маленький? – Он улыбается, а я вспоминаю табличку у двери.
– Это в-вы Леннарт?
– Нет. Леннартом звали моего отца… – Он замолкает и задумывается. – Твоего прадедушку, вот кем он тебе приходится. Он держал этот магазин сорок два года, а я стал им заниматься, когда отец отправился в лучший мир. Меня зовут Улаф. – Улаф протягивает мне руку через прилавок.
Моя ладонь тонет в ней:
– Хенрик.
– Очень приятно, Хенрик! А вот теперь я сгораю от любопытства: какой же дом выбрал Гуннар для своего великого возвращения?
– Дом на вершине холма, вон там, – я указываю рукой, как будто у Улафа лазеры вместо глаз и он может видеть сквозь стену.
Улаф замолкает и поворачивается к окну. Он долго смотрит на улицу, а потом спрашивает меня:
– Который?
– Белый. На самой вершине. Лодочная улица, тридцать семь.
Улаф кладёт пакет молока в мешок в полном молчании. Его рука едва заметно дрожит.
– Вы знаете, где это?
Он протягивает мне мешок через прилавок.
– Да, да, – медленно отвечает он. – Я знаю каждый дом на этом острове. Я прожил здесь всю свою жизнь. – Радостное выражение уходит с его лица, он больше не смотрит мне в глаза. – Дом, который вы купили, старый.
– Насколько с-старый?
– Как сказать, – пожимает он плечами. – Старше меня, а мне семьдесят два. Конечно, с ним многое произошло с тех пор, как я был маленьким – его ремонтировали и всё такое, – но дом всё тот же. – Голос его грубеет. – Дом выглядит точно так же, как и всегда.
– А кто там ж-жил до нас?
– Разве ты не знаешь? – тихо спрашивает Улаф, и глаза его распахиваются. Потом он машет рукой: – Эх, да много кто. – Голос его вновь смягчается, а я хмурюсь. Он чего-то не договаривает? – Люди въезжают в этот дом – и выезжают, вот в чём дело, – говорит он. – Неожиданно появляется грузовая машина, и жильцы начинают бегать туда-сюда с чемоданами в руках. Так происходит со всеми домами в Ботсвике. Когда становишься старым, как я, весь этот город превращается в жалкие воспоминания. Он уже просто место с пустыми домами, через которое надо проехать, чтобы попасть куда-нибудь ещё.