Во дворце Грегора встретили со всеми почестями, которые только можно оказать человеку его положения – что, разумеется, было приятно. И все-таки Грегор порадовался бы больше, прими его король Карлонии по упрощенному протоколу, то есть без парадного строя придворных, без пушечного салюта и без поднесения хлеба с солью. Увы, в этот раз поднос держала не прелестная юная леди, а дородная пожилая дама с крупным, прямо-таки мужским носом и заметными усиками. Подставив щеку для поцелуя, дама застенчиво потупилась и вздохнула так глубоко, что ее мощная грудь, обтянутая роскошным платьем, заколыхалась, неприятно напомнив хо-ло-дьец. Коснувшись губами мягкой щеки дамы, Грегор отломил положенный кусочек хлеба, прожевал и уже привычно произнес все положенные при этом слова, подумав, что доскональное соблюдение этикета – удивительно утомительное занятие!
Его величество Якуб Четвертый, ожидавший гостей в тронном зале, был уже немолод, примерно лет шестидесяти с небольшим, и походил на медведя даже больше, чем Войцеховичи, притом на медведя матерого, нагулявшего жирка по щедрому лету, а потому раздобревшего, неуклюжего и с виду безобидного, что могло обмануть лишь тех, кто совершенно ничего не знал о медведях. Седой, круглолицый и краснощекий, на троне он сидел грузно, тяжело опираясь руками на широкие подлокотники и выпятив живот, обтянутый долгополым одеянием из золотой парчи. Разумеется, одеяние было так расшито драгоценностями, что от разноцветного сверкания рябило в глазах, а увиденные Грегором до этого местные щеголи показались блеклыми и простоватыми.
«Князю Григорию» король обрадовался как родному и, едва прозвучали этикетные славословия, поднялся с трона, распахнув объятия. В толпе придворных восторженно и удивленно зашумели – похоже, такую честь карлонский монарх оказывал нечасто. Незаметно вздохнув, Грегор покорно вытерпел королевское благоволение – и радушные объятия, от которых у него едва не затрещали кости, и громогласный рык по-карлонски, раздавшийся над самым ухом.
Майсенеш тут же негромко перевел, что его величество счастлив видеть столь достойного гостя и дарует князю титул Друга Карлонии. Судя по новому аханью придворных – весьма почетный.
На этом, к счастью, официальная часть встречи закончилась, и церемониймейстер объявил, что король приглашает избранное общество к столу. Грегор, едва пришедший в себя после вчерашнего, незаметно содрогнулся от ужаса и решил, что будет крайне умерен и воздержан решительно во всем – и в еде, и в употреблении вина! По дороге в зал для пиршества король в знак особой милости взял его под руку и на хорошем дорвенантском языке принялся расспрашивать, понравилась ли князю карлонская столица. Старательно примеряясь к неспешному, но широкому королевскому шагу, Грегор похвалил местную архитектуру и даже припомнил неприличный фонтан с хвостатыми девами. Его величество Якуб от этого пришел в полный восторг и спросил, правда ли, что один из придворных короля Аластора тоже построил перед дворцом какой-то необыкновенный фонтан в честь королевского подвига?
– Королевского? – поморщился Грегор. – Если бы! Лорд Фарелл изволил увековечить собственные заслуги, причем в свойственной ему манере – шутливой на грани непристойности. Этот фонтан изображает демона, которому разрывает пасть стоящий на задних лапах кот.
– Кот?! – поразился король. – Почему же кот?!
– Так лорда Фарелла прозвали при дворе, – сухо пояснил Грегор. – Итлийский кот короля… Скульптор изобразил кота в сапогах и в берете, так что образ весьма узнаваем. Как по мне…
Договорить он не успел, потому что король разразился хохотом, остановился посреди очередного зала и, бросив руку Грегора, хлопнул себя по животу, приговаривая:
– Кот! Ну надо же, кот в сапогах! А этот парень – отменный шутник! Мне говорили, что там фонтан с котом, но про сапоги рассказать не догадались! Что, неужели и вправду настоящий кот? И под хвостом все как положено?
– Не могу сказать, ваше величество, – процедил Грегор, изнывая от тоскливого позора за весь Дорвенант. – Как-то не пришло в голову туда заглядывать.
– Эх, ну что же вы, князь! – простодушно огорчился король, и Грегор окатило ужасом – он вдруг представил, как его сейчас попросят немедленно вернуться в Дорвенант и уточнить столь необходимые подробности.
А потом при всем карлонском дворе придется эти сведения предоставлять!
– Осмелюсь доложить, ваше величество, – почтительно подал голос Майсенеш, – у кота все как надо. Лорд Фарелл в походе к Разлому был верным спутником и оруженосцем его величества, потому и кот изображен в таком виде. Не только в берете и сапогах, но еще с рапирой на поясе и лютней за плечом, а под задранным хвостом все мужские признаки. С кошкой никак не перепутать!
– Небось еще и мастеру приплатил, чтобы тот его на всю столицу прославил! – хохотнул король, поворачиваясь к боевику. – А ты, молодец, кто таков? Что-то мне твоя физиономия знакома…
– Ласло Майсенеш, ваше величество. – Тот четко поклонился и тут же выпрямился, щелкнув каблуками и вытянувшись в струнку. – Воеводы Майсенеша третий сын. Сопровождаю милорда Великого Магистра!
– В ближниках у князя, значит, – понимающе кивнул король. – Вижу, парень бравый. Вернуться в родные края не думаешь? Братья твои у меня в милости, так и тебе, боярич, место при мне найдется. Брата старшего не любишь, так я вас королевским словом помирю. Дом подарю, невесту сам тебе посватаю. Чай, королю служить не хуже, чем князю?
– Прошу прощения, ваше величество! – Майсенеш смотрел ясно и прямо. – Я служу не князю, а его величеству Аластору и Ордену. Негоже присягой бросаться, мне в том не будет чести, а вам прибыли. Зачем вашему величеству ближник, не умеющий клятву держать?
Толпа придворных, и без того притихшая, смолкла окончательно. Король насупился, и в зале, полном людей, как будто разлилась предгрозовая духота – жаркая, тяжелая, пугающая. Грегор увидел, как поморщился Войцехович, как двое-трое нарядных карлонцев, стоящих к Майсенешу ближе всего, потихоньку отступают, словно стремясь оказаться подальше от высокого дерева, в которое вот-вот ударит молния монаршего гнева.
Похоже, нрав у карлонского короля переменчивый и пылкий, с тем же простодушием, с каким Якуб Четвертый недавно смеялся над котом в сапогах, он способен разгневаться на бывшего подданного, слишком легко отвергающего королевскую милость. Конечно, Майсенеша Грегор понимал и всецело одобрял его преданность Ордену. Но можно ведь было не так дерзко?! Уж историю семьи Ладецки Майсенеш знает лучше самого Грегора!
– Твоя правда, боярич, – отозвался вдруг Якуб. – Если кто одному королю изменит, значит, и другому верности не сохранит. Хорошо тебя отец воспитал, хвалю. Ну, служи тогда моему брату Аластору, если служится. А это тебе на память, воеводин сын! Не каждый день мне так отказывают, чтобы я еще и порадовался.
Он стянул с пухлого пальца перстень, махнул рукой, подзывая Майсенеша ближе. Боевик отчеканил три шага, опустился на колено, и король отечески потрепал его по голове, взлохматив светлые волосы, а потом протянул перстень, который Майсенеш почтительно принял обоими руками.
– Благодарю, ваше величество, – сказал он так же громко и ясно, поднимаясь. – Всегда буду помнить вашу доброту!
– Вот так и живем, князь, – повернулся Якуб к Грегору. – Людей-то вокруг много, да мало хороших среди них. То честные дураки, то умные, но жадные слишком. А умных и притом верных еще щенками разбирают! Ох, тяжко мне, князь. Очень уж страна у меня молодая, резвая, будто жеребенок. Без присмотра и узды ей сложно, а одному мне разве все успеть? Потому я таких, как Ласло Войцехович, у самого сердца держу, что им лишнего и говорить не надо, они сами видят, чем пользу Карлонии принести.
На пару мгновений Грегору показалось, что светлые, будто выцветшие глаза карлонского короля смотрят с намеком, но Якуб Четвертый тут же отвел взгляд и махнул рукой в сторону призывно раскрытых дверей пиршественного зала…
…Возвращались из дворца уже хорошо за полдень. Войцеховичу, на пиру перебравшему медовухи, вместо лошади подали небольшую открытую карету, которую здесь называли возком. Слуги застелили возок мягким ковром и набросали подушек, так что немолодой стихийник устроился со всем удобством и вскоре уснул. Грегору тоже предложили возок, но он, едва представив, как трясет карету на неровной карлонской мостовой, наотрез отказался. Зато лорд Ставор тоже предпочитал верховую езду и по дороге любезно рассказал о некоторых традициях карлонского двора.
Оказывается, титул Друга Карлонии и вправду был довольно почетен. Он означал, что Грегору позволяется первым заговаривать с королем, не дожидаясь прямо обращенного к нему вопроса или приказа, писать его величеству без посредников, пользоваться многими другими привилегиями, а главное – купить в Карлонии дом или поместье, не будучи карлонским подданным!
– Немалая честь вам оказана, князь, – учтиво сообщил Ставор, пока они неторопливо ехали по залитым солнцем столичным улицам. – Меня вот, к примеру, его величество таковой до сих пор не удостоил, а вас при первой же встрече одарил.
– Его величество был очень милостив, – согласился Грегор, подумав, что поместье в Карлонии ему решительно ни к чему, но если придется часто приезжать сюда по делам Ордена, то собственный дом это и вправду удобно. – Признаться, я удивлен такому благоволению.
– К чему же удивляться? – чуть приподнял брови влашский некромант. – Заслуги ваши широко известны, а если вы своему королю столь верно и славно послужили, значит, человек вы поистине достойный и короне Карлонии тоже немалую пользу принести можете. Если пожелаете, конечно! Его величество Якуб славится щедростью и упорно собирает у своего трона всех, кто готов служить великой Карлонии.
– Но я не из числа его слуг, – возразил Грегор. – Я урожденный дворянин Дорвенанта и подданный короля Аластора.
«Короля, которому ты не нужен, – возникло в мыслях само собой. – Которому, если быть откровенным, ты глубоко противен. Ты напоминаешь ему о родном отце, имя которого при дворе покрыто непристойным и неблагодарным забвением. И о позоре, пережитом в юности, который он якобы простил, но разве мог забыть на самом деле? Ты хотел спасти Дорвенант ценой его жизни и едва не преуспел. И ты, наконец, неудобный супруг женщины, которую он хотел бы видеть то ли своей любовницей, то ли доверенной наперсницей, а ты мешаешь ему в этом… Неудивительно, что при дворе короля Аластора тебе, так много сделавшему для Дорвенанта, не положено даже тени радушия, которым готов одарить гостя король Якуб – ни за что, просто из надежды, что ты, возможно, окажешь услугу будущей Карлонской академии. Конечно, ведь ты же не итлиец, всегда готовый развлекать короля и бегать по его поручениям, словно паж! Ты не строишь ему неприличных фонтанов, не делишь с ним продажных девок, не варишь ему шамьет… Ну и зачем ты ему нужен?! Только для того, чтобы в очередной раз оскорбить? Забрать у тебя сына и жену, опозорив род Бастельеро?!»
– Жизнь переменчива. – Лорд Ставор пожал плечами и, обернувшись, глянул на эскорт Грегора, дисциплинированно держащийся в нескольких шагах позади. – Иногда люди рождаются в одной стране, но счастье и благоденствие находят в другой. Вон молодой Майсенеш родился карлонцем, но дал присягу королю Аластору и, кажется, вполне доволен своей судьбой. А этот юноша, который построил забавный фонтан… Он, кажется, итлиец? Я слышал, его величество Аластор вообще благоволит южанам? Его ближайший советник то ли из Фраганы, то ли из Арлезы…
– Его личный фехтмейстер, – сухо уточнил Грегор. – Бывший фраганский офицер.
«А Роверстан – наполовину арлезиец, – опять непрошено всплыло в памяти. – И вправду, сплошные южане! Разве что канцлер с командором пока что из Трех Дюжин, но как знать, надолго ли?»
– Наверное, очень достойные люди, раз попали в такую милость, – с равнодушной учтивостью отозвался Ставор, даже не подозревая, с какой безжалостной точностью каждое его слово ранит Грегора. – Его величество Аластор вырос в простоте, вот и соратников подбирает себе под стать, невзирая на древность рода и заслуги предков. Опять же, молодость, пылкость! Сами знаете, как оно бывает, кажется, что старики ничего-то не смыслят, незачем и совета у них спрашивать. – Ставор усмехнулся с неожиданным добродушием, и его суровое темное лицо словно осветилось изнутри. – Я вот своих сыновей учу-учу, чтобы слушали старших, а они ведь тоже, бывает, брыкаются, словно жеребята! Простите, князь, не знаю, сколько у вас детей…
– Только сын, – с удивившей его самого тоской ответил Грегор. – Всего полгода как родился… – И добавил, намеренно и с огромным удовольствием отбросив ненавистные имена: – Стефан Малкольм…
– Штефан? Доброе имя! – обрадовался лорд Ставор, лишь чуть-чуть исказив правильное произношение. – У нас так тоже детей называют! А что один, так не беда, какие ваши годы, князь! Сыновей непременно нужно много иметь! А то ведь не дай боги, как у короля Малкольма вышло, пусть ему тепло будет в Садах. Было трое, а остался один…
«И тот бастард, – молча продолжил Грегор. – Единственный, не знавший отца… Разве мог Малкольм предположить, что его корона достанется не принцу, а… конюху?! „Вырос в простоте“? Ставор удивительно деликатен в суждениях! В навозе – было бы куда точнее! Ничего удивительного, что в ближайших друзьях у него наемник-итлиец, у которого чести и гордости… как у кота под хвостом!»
Внезапно заболела голова, Грегор поморщился и потер лоб свободной от повода рукой. Определенно, третий кубок медовухи был все-таки лишним… Пьется это странное вино легко и приятно, а потом тело тяжелеет, мысли же вроде бы остаются ясными, но несутся вскачь, обгоняя одна другую, а из глубин души поднимается все, что скрывал даже от самого себя. Давние обиды, накопившаяся злость, болезненная застарелая тоска по какой-то другой жизни, светлой и теплой, полной любви, которую не придется покупать или вымаливать…
Неужели он не заслужил простого человеческого счастья? Уважения окружающих, почтения в собственной семье? Вот как Ставор, который тоже некромант, Избранный, аристократ… Решительно во всем подобный Грегору, ничуть не лучше! Но у него есть верные друзья – тот же Войцехович. Дети… И если он говорит о них с такой радостью, значит, его дети этого достойны! Он станет одним из основателей Карлонской академии, оставив свое имя навсегда известным каждому, кто будет в ней учиться… Это ли не прекрасная судьба, достойная и правильная? И почему?! Почему все это досталось не Грегору?! Вместо темного ледяного дома, где его никто не ждет? Вместо коллег по Ордену, которые его предали? Как и жена, и отец…
– Я смотрю, вы устали, князь, – прервал его мысли сочувственный голос Ставора. – Признаться, и сам сплошные пиры не люблю. Ничего, скоро делом займемся! Я вас о многом расспросить хотел, что нашего искусства касается. Мы, Ставоры, больше по кладбищенскому мастерству, а вы, говорят, проклятийник знатный?
– Да, смею надеяться, – отозвался Грегор, искренне благодарный за перемену темы. – Меня учил дед, а он был мастером проклятий. Но у нас в роду имелись некроманты и других направлений. Ритуалисты, мастера призраков… Сам я больше всего практиковал проклятия, но в обоих аспектах, и наложение, и снятие…
Говорить о некромантии с глубоко образованным и понимающим собеседником было удивительно приятно, а интерес лорда Ставора вызывал в Грегоре нечто давно забытое и очень дорогое. Пожалуй, так его слушали Вороны, когда… Впрочем, неважно. В Карлонии будут адепты, способные по достоинству оценить уникальное мастерство наставника!..
«Чужие адепты, – напомнил он себе, сам удивившись этой простой и правильной, но отчего-то нехорошо царапнувшей мысли. – Ученики лорда Ставора и других мастеров, которых ты даже не знаешь! А тебя ждет Орден и твоя собственная Академия. Но твоя ли? И нужен ли ты ей?..»
Он снова потер ноющие виски и на этот раз решил твердо, что больше не позволит себе ни единого кубка этой Барготом придуманной медовухи. Глупо тратить время и без того короткого визита на хмельное забытье и нелепую жалость к самому себе, у него здесь найдется множество более интересных и достойных дел!
Несмотря на разговор со Ставором, во двор поместья Войцеховича Грегор въезжал уставшим и раздраженным. Тяжелое одурение от хмельного напитка и сытной еды никуда не делось, голову ломило болью, а перед глазами плавали темные мошки. Однако стоило конюхам подбежать, чтобы помочь господам спешиться, Грегор вскинулся, не поверив собственным глазам. Среди прислуги оказалось умертвие!
Сбросив усталость, Грегор изумленно вгляделся в нежить, бегло проверил ауру и внешние признаки. Смерть насильственная, но никаких повреждений, то ли яд, то ли проклятие… Умертвие смотрело мимо него равнодушно и тупо, кинуться не пыталось, а значит, с ним умело поработали. Да и вообще позаботились, надо признать. Высокий плечистый мужчина лет двадцати пяти, черноволосый и смуглый, был чисто вымыт, аккуратно причесан и одет в яркий, как у всех здешних жителей, наряд, разве что не расшитый золотом и без фазаньих перьев, зато с неизменно красными сапогами. Он даже прижизненную смазливость сохранил! Свежее, значит, умертвие, недавно поднятое.
Будь сознание Грегора не так затуманено, он швырнул бы в нежить Могильной Плитой раньше, чем присмотрелся, но теперь это показалось неуместным. Раз умертвие свободно ходит по двору, значит, хозяевам поместья виднее… А через несколько мгновений он увидел, как спешившийся Ставор небрежно швырнул умертвию поводья своего коня.
– Так это ваше?! – с облегчением выдохнул Грегор. – Но позвольте узнать: зачем?!
– Практикуюсь, – равнодушно пожал плечами влашский некромант и кивнул на умертвие не без некоторого самодовольства. – Хорош, а? Третий месяц по моей воле гуляет, ни пятнышка, ни запаха! Я его свежей кровью кормлю, ее на скотном дворе всегда вдоволь.
– Прекрасная работа, – уважительно подтвердил Грегор и осмотрел умертвие еще раз, внимательнее. – Отчего он умер? Проклятие? Погодите-ка… «Темный огонь»?
– Острый взгляд у вас, князь, – так же довольно подтвердил Ставор. – Оно самое. Покойник этот, изволите знать, при жизни себе изрядно лишнего позволил. За дочерью моей ухаживал, Радославой. Да что ухаживал, то не беда, по ней много кто сохнет. Плохо, что отказов не понимал. Первый раз ему Радка сказала, что не люб он ей, потом второй… А после третьего раза его за живое взяло, наболтал своим дружкам-приятелям, что дочь князя Ставора его полюбила, да так, что из юбки выпрыгнуть готова, только отца боится. Ну, тут уж я не стерпел…
– Вас… можно понять, – отозвался Грегор, продолжая разглядывать получившуюся нежить, которая так и держала поводья коня. – Порочить репутацию девицы – отвратительный поступок! Но погодите… Так он дворянин?! А как же его семья? Неужели она не возмутилась?
– Родные-то? Еще как! Самому королю писали, жаловались, – усмехнулся Ставор. – А что король? Неужели он мне запретит честь дочери защищать? Или княжна Ставор – порченая девка, чтоб о ней грязным языком болтать? Что я этого поганца убил – так в своем праве был. А что посмертием его распорядился, это другим наука. Хочет семья его забрать и похоронить как положено – пусть забирают. Отдам, если поклонятся мне так, чтобы я простил и смилостивился. А не смогут или не захотят, будет их сынок служить мне, пока не сгниет. Но я и скелет к чему-нибудь приспособлю.
Он поднял руку и повел пальцами – нежить послушно дернулась, повинуясь незримой связи. Взгляд умертвия, в котором не отражалось ни тени мысли или чувства, был устремлен куда-то вдаль. Кукла, пустая оболочка. Душа, разумеется, давно в Садах, но тело ходит и повинуется воле некроманта, служа отвратительным и ужасным напоминанием, что не стоит оскорблять Избранного Претемной Госпожи.
На миг Грегор представил, что сотворил бы подобное в Дорвенанте с кем-то из собственных врагов. Немыслимо! Весь Орден встал бы на дыбы, как норовистый конь, начались бы вопли о достоинстве мага, о милосердии, приличиях… «А вот Стефан Черный Глаз оценил бы… – мелькнула мысль. – И даже сказал бы, что убить за оскорбление всего одного человека – довольно милостиво. Ведь кто-то воспитал этого болвана способным оскорбить благородную девушку?..»
– «Темный огонь» для подобного лучше не использовать, – сказал он вслух, напоследок отметив для себя характерные следы на ауре умертвия. – Смерть от него мгновенная, но вторичные последствия таковы, что пораженная мускулатура постепенно выгорает изнутри, а затем структура проклятия перекидывается на кости. Для обычного трупа, лежащего в могиле, это уже не имеет никакого значения, а вот умертвие, поднятое после «Темного огня», продержится меньше обычного – иссохнет и рассыплется пеплом. Живая кровь, конечно, этот процесс несколько замедлит, но еще два-три месяца, и ходить он не сможет, а через полгода у вас, милорд, и скелета не останется.
– Вот как? – огорчился лорд Ставор. – Ну, может, оно и к лучшему. За полгода он мне точно глаза намозолит, видеть не захочу. Так что как ходить перестанет, спалю к Барготовой бабушке, а пепел родным его верну, пусть помнят мою доброту. Эй, тварь, веди Упыря в конюшню, чего стоишь? Да вычисти как следует!
Он щелкнул пальцами, нежить покорно кивнула и потянула за повод. Темно-серый жеребец князя пошел за умертвием спокойно, даже пританцовывая и ничуть не переживая, что рядом с ним существо, которого кони обычно боятся.
– Упыря? – не понял Грегор. – Простите, кто кого?..
– Упырь – это конь мой, – снова усмехнулся лорд Ставор. – Красавец, верно? Лучший приплод от Мороя и Босорки, во всей Влахии резвее коня не найдешь!
– У него несколько… необычное имя, – осторожно уронил Грегор, не желая обидеть Ставора, но тот лишь заулыбался еще шире и пояснил:
– Прапрадед мой, Владислав Ставор, славным истребителем упырей был. Магом уродился сильным, а уж до чего охоту любил! Так любил, что даже коня своего назвал Штригой, а замок родовой, что при нем достроили, Упыриным Гнездом. Мы предков почитаем, а уж славного князя Владислава и вовсе, вот в его честь коней всякой нежитью и зовем. Да и замку имя славно пристало. Нам веселье, а хлопы пусть боятся!
Грегор окончательно растерялся. Упыриное Гнездо! Что ж… Странные понятия о забавном, но истинно благородный человек определенно имеет право на небольшие странности. По крайней мере, этот упырь не веселый… Проклятье, так вот как назывался тот трактир! Веселый Упырь!
– Что, княже? – переспросил Ставор, и Грегор спохватился, поняв, что произнес последнюю фразу вслух.
– Я как-то видел трактир с таким названием, – поспешно объяснил он, и, к его удивлению, Ставор от души расхохотался.
Нет, все-таки у достойнейшего лорда Бу-ди-мира очень странное понимание смешного!
– Я теперь, пожалуй, передохнуть пойду, – сообщил лорд Будимир, отсмеявшись. – После королевского застолья самое милое дело – вздремнуть немного. Вон Ласло еще в дороге начал, его из возка так на ковре и унесли прямо в покои. А ты, князь, чем заняться изволишь?
Грегор на миг задумался, не прилечь ли и ему, но почти сразу же решительно отверг эту мысль. Нет уж! Лучше еще раз как следует обдумать все, что касается будущей Карлонской академии. К примеру, Устав ее пока представлялся в самых общих чертах, и это следует исправить как можно быстрее. Самое время поразмыслить, пока любезные хозяева не отдохнули как следует и снова не взялись развлекать гостя. Разумеется, благодарного, но сколько же можно!
– Прогуляюсь в саду, – решительно ответил он вслух, и Ставор тут же согласился:
– И то верно! Сад у Войцеховичей знатный, разве что у короля лучше. Ну да сами увидите. Вот по этой дорожке ступайте, как за малые ворота выйдете, тут в сад и попадете.
И, указав для верности направление рукой, кивком распрощался и направился в дом.
Малые ворота, которые Грегор без труда нашел, больше походили на украшение, чем на преграду. Ажурное полотно, сплетенное из медных стеблей с листьями и розами, отделяло буйную зелень сада от прочего двора. Никакого запора на них не имелось, и Грегор, толкнув створку рукой, прошел в сад, сделал несколько шагов по дорожке, аккуратно засыпанной песком…
И почти сразу понял, что обдумать Устав будет решительно невозможно! Среди густой зелени мелькнуло нежно-голубое платье, и сердце Грегора дрогнуло, затем на миг замерло, а потом забилось невозможно быстро…
Что ж, не поприветствовать дочь хозяина дома – верх неучтивости!
Еще через несколько мгновений он понял, что платье среди кустов мелькает не одно, а это значит, что леди Любава гуляет с подругой или камеристкой, но это как раз ожидаемо и правильно. Незамужняя девица не может оставаться без присмотра, если в доме гостят чужие мужчины.
Он поспешил по дорожке, сам удивляясь, куда исчезли усталость после пира, сонливость и раздражение.
…Сад боярина был совершенно не похож ни на сад особняка Бастельеро, ни на другие дорвенантские сады. Здесь росло куда больше деревьев, чем цветов, а дорожки для прогулок там, где на них не хватило песка, поросли короткой мягкой травой. Пожалуй, у себя дома Грегор счел бы это непростительным безобразием, но не указывать же хозяевам, как им обустраивать сад? К тому же прямо сейчас, рядом с милой леди Любавой, Грегору нравилось все. И посаженные без всякого плана и порядка деревья, и никогда не знавшие ножниц кусты, и неровные дорожки… И даже трава казалась пышным восточным ковром. Или вовсе озером, по которому дочь Войцеховича плыла, как лебедь, так что складки ее платья почти не шевелились.
Не то что леди Ставор, твердости походки которой могли бы позавидовать иные армейские магессы. Притом, в отличие от прелестно кроткой подруги, леди Ставор сочла нужным развлечь гостя беседой, и Грегору не менее четверти часа пришлось рассказывать об устройстве Академии Дорвенанта. Следовало признать, тему леди Радослава выбрала действительно интересную, однако совершенно не подходящую для девицы-профанки. Да и для светской беседы в целом.
Беседовать он предпочел бы с леди Любавой, но она лишь в самом начале прогулки тихо спросила, красив ли Дорвенант?
– Верно, красив, – добавила она, зардевшись. – Ведь там везде магия, и земля, должно быть, расцветает, как Сады Всеблагой Матушки?
Умилившись такой учтивости, Грегор заверил, что хотя Дорвенант и красив, все же самое прекрасное, виденное им в жизни, он встретил в Карлонии. Пожалуй, комплимент получился излишне пылким, потому что леди Любава вспыхнула, опустив глаза, и с восхитительной скромностью предоставила дальше вести разговор подруге.
– А что, князь, – спросила эта самая подруга, и Грегор мысленно поморщился. Вот уж у этой девицы скромности столько же, сколько миролюбия в упыре! Хотя князь Ставор, конечно же, достойнейший человек. – Правда ли, что в вашей Академии и девицам можно учиться?
– Правда, миледи, – учтиво ответил Грегор, стараясь не выдать раздражения. Вряд ли милой леди Любаве понравится, если он будет недостаточно любезен с ее подругой. – Однако не могу сказать, что это идет им на пользу, – добавил он с досадой.
– Отчего же, князь? – нежно прозвенел голосок леди Любавы, и Грегор вздохнул.
Ну не рассказывать же ей об академической свободе нравов? Которую, если уж говорить честно, давно следовало бы несколько урезать, все равно вреда от нее гораздо больше, чем пользы.
Достаточно вспомнить девиц-адепток и сравнить их с леди Любавой, чтобы в этом увериться!
Какое счастье, что есть и другой ответ, куда более пристойный.
– Магия – это, несомненно, великий дар богов, миледи, – сказал он со всей мягкостью, на которую был способен. – Но за иные дары приходится отдариваться, причем очень дорого. Чуть больше года назад в Академии случился прорыв мировой ткани, так что в наш мир попало множество демонов Бездны. Адепты сражались отважно, и многие погибли… Но юноши, по крайней мере, должны сражаться, проливать кровь и умирать доблестно, если это потребуется! А девицы… Их божественное предназначение – хранить и дарить жизни, а не отдавать свои! Тогда погибла моя кузина, – добавил он, вдруг вспомнив Аделин Мэрли, лежащую рядом с Ирвингом. – И другие девушки… Были и те, кто выжил, но навсегда остался калекой…
– А сколько жизней они при этом спасли? – раздался резкий голос леди Ставор. – Сколько юношей погибло бы, если б не эти девицы? Может, куда больше, князь?
– Может, и так, – холодно ответил Грегор, снова уверившись, что леди Радослава – поразительно неприятная особа. – Но, уверяю вас, леди, ни один из этих юношей не согласился бы выкупить свою жизнь жизнью девицы. А если бы такой нашелся, то его следовало бы отчислить и предать позору!
– Значит, – протянула леди Радослава, как показалось Грегору, с немалым разочарованием, – и у вас место девицы – в тереме, за пяльцами, да на кухне, да у колыбели?
– Не совсем так, – терпеливо возразил Грегор, потому что леди Любава внимательно прислушивалась к разговору. – Магессам Дорвенанта позволено многое. Но посудите сами, миледи, разве патрулировать ночные кладбища или чистить маточники упырей, скитаться по трактам, останавливаясь на ночлег в нищих деревнях, или терпеть армейскую муштру лучше, чем заниматься домом? Встречать со службы милого сердцу супруга? Даже печь пирожные?! – вырвалось у него вдруг, стоило только вспомнить счастливое лицо Райнгартена, когда тот говорил о своей драгоценной Мэнди. – Неужели кто-то из вас предпочел бы скорой свадьбе с возлюбленным сначала двенадцать лет учебы, а потом – тяжелую опасную службу?
Леди Радослава поджала губы, явно оставшись при своем мнении. Леди Любава же залилась краской так, что Грегор встревожился, не сказал ли он чего-то непристойного по местным меркам.
– У нас в Карлонии возлюбленных нет, – прошептала леди Любава. – Любить жене мужа после алтаря пристало, а девица замуж идет, за кого батюшка прикажет.
Небывалая нежность, граничащая с благоговением, озарила Грегора изнутри. Эта девушка – сама чистота и прелесть! Невинная, трепетная, не знающая о самой возможности порока! Наградит же Всеблагая Матушка этим чудом какого-то счастливца! Вот кто способен принести мужчине блаженство! Вот кто будет безупречно хранить верность и оценит по достоинству любовь и заботу, которой избранник леди Любавы окружит свою жену!
«Как же долго я шел к этой встрече, не зная, куда на самом деле держу путь. Как долго не знал и не смел надеяться, что Всеблагая пошлет мне единственную возможность соединиться с родственной душой! Найти ее, безупречный идеал, достойный восхищения… нет, преклонения! И при этом – живую, милую, добрую и ласковую… Какое блаженство – смотреть в ее глаза, ловить аромат ее дыхания, такого же чистого, как все в ней… Любава… Само ее имя означает любовь, это ли не знак?!»
– Я уверен, миледи, – сказал Грегор дрогнувшим голосом, – ваш батюшка найдет вам самого лучшего супруга, единственно достойного вас. Можно лишь позавидовать тому, кого благая судьба и воля боярина Войцеховича одарят этим счастьем.