На консультации Ирина рассказывает историю взаимоотношений со своими детьми, она понимает, что ей грозит: ее муж затеял развод и решил ограничить ее в родительских правах, якобы за насилие над детьми, но Ирина считает это просто нервными срывами. Она прошла обследование в какой-то частной клинике, и доктора нашли, что у нее в организме не хватает микроэлемента – лития. По ее мнению, это и есть причина агрессивности и эмоциональных срывов. Но у мужа есть более серьезные доказательства для суда: конечно же, «купленные» свидетели. «Нет, я не бью детей, просто в сердцах один раз схватила за шею. Что тут такого страшного? Меня били в детстве, и ничего. Всех так воспитывают. За что меня ограничивать в родительских правах? Я не хуже других», – оправдывается Ирина. Муж нанимал нескольких психотерапевтов, которые зафиксировали у Ирины пограничное расстройство личности. Но она с этим диагнозом не согласна. Вся проблема в литии, которого ее организму не хватает. Она знает, что сможет быть хорошей мамой. Она готова лечиться от своих срывов и сделать все, чтобы сохранить родительские права, не потерять мужа и детей. Она же не применяет физических наказаний, подобных тем, какими воспитывали ее саму в детстве, а если и кричит на них, так только из-за мужа. Именно он доводит ее до нервных срывов, не беспокоясь о том, что потом это отразится на детях. Так Ирина объясняет психологу свое поведение, перекладывая ответственность за свои эмоции на мужа.
– Скажите, разве нормально лишать мать детей только за то, что она пару раз схватила маленького за руку и остались следы пальцев? Он все снимает, фотографирует. Но при этом упускает те моменты, когда я обнимаю детей и ласкова с ними. Разве кого-то из нас не шлепали в детстве? На всех родители срываются, кричат и шлепают! Это нормально! – возмущается поведением мужа Ирина.
– Из-за этого мы вырастаем несчастливыми и впоследствии передаем свое несчастье детям в виде повторения всего того, что случилось с нами в детстве, – спокойно отвечает психолог.
После небольшой паузы Елена Евгеньевна продолжает:
– Я понимаю, насколько вам трудно сейчас признавать свои психологические травмы.
– Да нет у меня никаких травм, – уходит в защитный протест Ирина.
– Тогда почему вы здесь? – задает каверзный вопрос психолог.
– Я готова лечиться от своих срывов, чтобы вернуть моих детей и… мужа, – Ирина застегивает молнию на курточке до подбородка – верный признак закрытости и нежелания выслушивать мнение, которое расходится с ее представлениями о себе и о воспитании детей.
– Вам не нужно так защищаться от меня. Здесь вас никто не обвиняет и не осуждает, наоборот, дайте мне возможность помочь вам, – предлагает Елена Евгеньевна.
– Хорошо, – почти шепотом говорит Ирина.
Она сидит перед психологом в застегнутой наглухо куртке, похожая на маленькую девочку, беззащитная в своей напускной агрессивности и обесценивании всего, что исходит от психолога.
– Расскажите мне немножко о своем детстве, – мягко просит Елена Евгеньевна.
Ирина многое пережила в детстве: эмоциональное и физическое насилие родителей вперемежку с любовью. Поцелуй и шлепок сменяли друг друга в течение минуты. Мать постоянно манипулировала на чувстве вины, страхе, что она бросит дочь; по сути, Ирине самой пришлось в какой-то момент заменить ей маму. Отец пил и пьет до сих пор, и периодически между ними случаются драки, ведущие к госпитализации мамы, но они не расходятся. Когда Ире было десять лет, ее забрала к себе бабушка, которая была еще более жестким манипулятором: родители не справлялись со своими обязанностями папы и мамы. Ирина очень скучала по родителям, но они редко навещали ее. Она чувствовала себя покинутой и ненужной; в десять лет у нее впервые появились суицидальные мысли.
Бабушка часто ругала и била девочку чем придется. Чтобы вернуть любовь родителей, Ирина, когда выросла, пыталась заботиться о них: покупала им путевки в дорогой санаторий на те деньги, которые ей давал муж, дарила дорогие подарки. Она пыталась стать значимой для матери и отца, но все ее попытки приблизиться к ним заканчивались их обесцениванием, манипуляциями и недовольством. Внутри Ирину разрывали сильные чувства к родителям: то любовь, то ненависть. Справиться с этими эмоциональными качелями она не могла и в своей семье устраивала те же самые «эмоциональные горки». Ирина не знала, как можно по-другому строить отношения. Она пользовалась тем опытом, который был получен ею в детстве.
1. Непредсказуемая, внезапная, нестабильная.
2. Склонная к аффективным состояниям. Гневливая.
3. Сегодня за что-то похвалит, завтра за это же накажет, послезавтра то же самое проигнорирует. Периодически относится к детям попустительски.
4. Манипулирует на чувстве вины и страхе потери: «Я такая, потому что ты меня сделал такой», «Если ты не сделаешь так, как я требую, я лишу тебя своей любви», «Я могу заболеть и умереть в любой момент, поэтому не смей меня расстраивать».
5. Дает надежду, что она когда-нибудь исправится и станет хорошей мамой, но никогда не оправдывает эти надежды ребенка. Ласка сменяется ненавистью.
6. Обещает и не выполняет (часто).
7. Быстро впадает в гнев и быстро отходит. Забывает, что вела себя жестоко.
8. Наговорит оскорблений, потом может извиниться, но быстро всё забывает и повторяет то же самое. Поэтому в ее извинения поверить сложно.
9. Кажется неискренней. Часто лжет.
10. Отрицает очевидные факты, часто извращает события.
Ребенок пытается предугадать действия матери, но из-за ее непредсказуемости он постоянно находится в ожидании каких-то происшествий. Эту тревогу он впитывает в себя и вступает во взрослую жизнь с постоянным страхом неопределенности, нестабильности. Такой человек ищет надежность в других людях и не находит ее. Мама совершенно непоследовательно реагирует на поступки ребенка и сегодня может за что-то ругать, а завтра за подобные же действия похвалить или не обратить никакого внимания. От строгости до полного попустительства в воспитании у такой матери один миг. Все зависит от ее настроения, и ребенок вырабатывает высокую чувствительность к настроению матери: он по малейшему движению мускула ее лица пытается определить ее состояние и берет на себя ответственность за ее эмоциональные срывы. Ведь это он, ребенок, должен был обеспечить мамино хорошее настроение, угодить ей, быть для нее удобным. Но предугадать момент, когда в доме начнется скандал, ему так и не удается, и он вырастает с ощущением того, что внезапно почва может уйти из-под ног, произойдет что-то страшное, с чем он будет не в силах справиться.
Подобная модель взаимоотношений с матерью создает в близких отношениях эффект эмоциональных горок. Ребенок вырастает, и его восприятие жизни сужается до полярных понятий «любовь-ненависть», «черное-белое». Именно по этой причине он, став взрослым, не сможет создать хорошие отношения с партнером. У такого ребенка не формируется базовое доверие к миру, так как мать кажется ребенку ненадежной и нестабильной. Он отчаянно будет пытаться найти во взрослой жизни партнера, на которого «можно опереться». Или же попробует контролировать всё и всех, кто окажется в сфере его интересов, и ведущие ощущения «жизнь опасна» и «нельзя никому верить» не дадут ему расслабиться ни на секунду. Сопутствующее чувство вины породит склонность к постоянным оправданиям и (или) обвинениям. Как правило, такие люди становятся зависимыми и созависимыми, а в некоторых случаях идут по пути насилия. Жизнь ребенка рядом с такой матерью похожа на «бои без правил».
«В любой момент может случиться что угодно. Тебе не стоит на меня опираться. В жизни нет ничего стабильного и надежного. Ответственность за мои реакции – дело твое. Ты должен очень стараться, чтобы не испортить наши отношения».
Чувства, которые эксплуатируются такой матерью: боязнь жизни, страх потери и вина.
– Так что же мне теперь со всем этим делать? – спрашивает Ирина. Во время рассказа об ужасных вещах, которые случились с ней в детстве, она не проронила ни слезинки. Наоборот, в те моменты, когда она говорила о насилии, на ее лице появлялась какая-то неестественная, будто приклеенная к щекам улыбка.
– С детскими травмами ничего сделать нельзя. Они уже случились. Но есть возможность их осознать и не отыгрывать на детях, не передавать их, как жуткое наследие, последующим поколениям.
– В тот момент, когда я срываюсь на детях, я понимаю, что делаю им плохо, но остановиться не могу. Я сильно зла на мужа, и он знает, что, когда он меня доведет, детям будет плохо. Но его это не останавливает.
– Ира, ваш муж не несет ответственность за ваше отношение к детям. Какой бы он ни был плохой человек, давление на детей все-таки оказываете вы.
– Да, но после того, как он провоцирует меня! – еще более раздраженно звучит голос Ирины.
– Как он вас провоцирует?
– Например, я жду его к обеду, а он на полчаса опаздывает и при этом не отвечает на звонки.
Было очевидно, что Ирине сложно взять ответственность за свои действия на себя. Внутри нее «кричал и возмущался» ее собственный внутренний раненый ребенок, оказавшийся совсем не готовым к взрослой жизни. Ей все еще нужна была внешняя опора, ощущение которой она не получила от родителей в детстве. В страхе утратить мужа как опору Ирина пытается контролировать его. Сопротивление мужа она воспринимает как провокацию ее на агрессию.
– Вы не понимаете меня, – раздраженно ответила Ирина.
– Я вас, как никто, способна хорошо понять, – Елена Евгеньевна мягко прикасается к руке Ирины. Плечи Ирины вздрогнули, из груди прорвались всхлипы. Холодная защита от чувств была сломана. Ирина прикрыла лицо руками и заплакала.