Мальчик с татуировкой бабочки - читать онлайн

Глава 3. Бедная Лиза

Возможно, прохладное отношение к девицам у меня врожденное. Так пишут в научных статьях. Но как говаривал отец психоанализа, домашние тоже не прошли мимо, участливо отсыпав отборнейших детских травм. Лет до трех, пока меня, наконец, не отвели в детский сад, я думал, что все дети носят платья и не стригут волосы. Но тут понеслось. Меня привели в подобающий вид под настойчивым нажимом воспитателя, и начались бесконечные упреки: почему ты не девочка, какой ты противный, смотри, какие девочки аккуратные, чистенькие, милые, умные и прочее, а ты такой-сякой… Ясное дело, я возненавидел всех этих девочек за то, что они отобрали у меня любовь родителей. В некотором возрасте мне было дико любопытно, как в первые три года родители представляли меня другим родственникам и знакомым. Но я так и не решился спросить, а потом потерял интерес. Ну их всех в баню! В баню, кстати, отец меня никогда не брал с собой. Мать, слава богу, тоже. Они никак не могли смириться, что я не их долгожданная дочка.

Позже из разрозненных разговоров я случайно узнал – просто сложил два плюс два, – всю подоплеку событий. Оказалось, отец уже был женат раньше и нажил себе дочь в первом браке. Но потом гульнул на стороне, и тут появился я. Со скандалом отец развелся, с дочерью не мог общаться, но алименты исправно платил по решению суда. Мутная и неприятная история, в которой я оказался досадным недоразумением.

Вообще-то, мать права: в школе я был слабовольным трусом. Для всех хотел быть милым и хорошим, хотел, чтобы со мной дружили и все меня любили, и чтобы мальчики звали в свою компанию, и чтобы учителя приводили в пример. Я хотел всем без разбору угодить и не мог никому сказать нет. Но, конечно, меня любили не все. Во мне не было ничего интересного и привлекательного, но, как известно, кошки лезут на колени к тому, кто в последнюю очередь желает их внимания. Вот и девочки так. Постоянно просили меня помочь, дать списать, объяснить задачу, потанцевать на школьной дискотеке, украсить класс перед праздником, сыграть в спектакле и тому подобное. Они наперебой лезли из кожи вон, чтобы остаться со мной наедине, чтобы создать какую-нибудь романтическую ситуацию. Я молча выполнял все их просьбы, без энтузиазма и не спеша, просто потому, что домой идти не хотелось. Я видел все их уловки, но притворялся толстокожим кретином и ждал, что будет дальше. Наверно, представлялся им невероятно загадочным типом. А я увиливал, как только мог. Просто хотел, чтобы все жили дружно и мирно. Я чувствовал себя жалким и ничтожным. Казалось, все вокруг намного сильнее меня, а самые могущественные и страшные – мои родители.

Однажды, вернувшись домой из школы, я, как обычно, скинул портфель и уже собрался идти в подвал к Густавсону, но из кухни выглянула красная небритая рожа отца. По душному уксусному запаху и недоброму взгляду я понял, что он уже успел как следует набраться. В то время это случалось довольно часто. Отца выперли с завода, и он целыми днями валялся дома, не зная, куда себя деть. Потом приходила с работы мать и поднимала визг, а отец сопел, раздувая конопатые ноздри и вращая глазищами, будто старые говорящие куклы.

Как обычно, разговор начался практически с того, что какого хрена это я родился не девочкой. И хотя проблема даже рядом не лежала, отец расширял алкоголем кровеносные каналы в мозгу так сильно, что они пережимали серое вещество, поэтому он не задумывался, как его увольнение связано с тем, что я мальчик. Вновь под каким-то надуманным предлогом, который я даже не запомнил, отец вырулил на эту тему. Но на сей раз он пошел дальше. Вдруг сказав, что из меня вышла бы неплохая девочка, он полез в стенной шкаф. Невесть откуда – и как в таком состоянии он вообще его нашел? – отец достал платье на девочку лет пяти-семи и, расправив его, принялся теснить меня в угол.

– Оденься, посмотрю, какой красивой была бы моя дочь, – сипло бубнил он.

Я, конечно же, наотрез отказался переодеваться в платье. Он принялся меня уговаривать. Сложно предугадать, в какую сторону повернет мысль пьяного человека. После одного из циклов, когда он приказывал переодеться, а я сопротивлялся, он с размаху залепил мне пощечину. Дверь добрых семейных отношений была снесена с петель. Отец впервые побил меня. Молча, насупившись, выдавал удар за ударом, пока на платье не брызнула кровь из носа. Тогда он коротко бросил: «Постирай».

С тех пор мы не разговаривали. Однако это вовсе не означало, что отец перестал принуждать меня переодеваться в женское платье. Как только я закрывал входную дверь, он высовывал в коридор насупленную рожу и уже похрустывал кулачищами. Лет в двенадцать я задумал сбежать из дома, но тут случилось непредвиденное. Мать забеременела, и они оба мгновенно переключились на другие вопросы, а я просто закрывался в своей комнате. Когда у них родилась девочка, она осчастливила всех, особенно меня. Наконец-то, думал я, родители отстанут навсегда, и никто больше не будет бить меня и унижать. Впрочем, радость была недолгой.

Зачем я поступил на филологический факультет? Почему не пошел учиться на инженера, например? Ведь среди технарей юношей гораздо больше, чем на филфаке. Да, возможно. А теперь откройте свои детские книжки со стишками и картинками. Вы увидите там женщин в костюмах сталеваров, с метлами и гаечными ключами размером со шпалу, на худой конец – с поварешками и кастрюлями, пузатыми, как отопительные котлы. Пробегитесь взглядом по корешкам книг на полках: много женских имен вы там найдете? Я был искренне уверен, что среди писателей женщин нет, а значит, филфак – это просто райское место. Я уже не говорю о разочаровании номер два: оказалось, большинство известных писателей не учились на филолога.

О том, чтобы вернуться в родительский дом, и речи не шло. Но и в общаге всю жизнь ютиться не станешь, если, конечно, имеешь дерзкое намерение коптить небо после выхода на пенсию. Сотруднику института место в общаге еще выделят, но как только он получит свою трудовую книжку, все четыре стороны света для него открыты. Вот почему мне обязательно нужно было обзавестись хоть каким-то жильем.

Возможно, Лиза Лаптева, чудесным образом переместившаяся из аудиторий, где мы студентами слушали лекции, на мой этаж в общаге, думала в том же направлении. Во всяком случае, когда мы с дипломами филфака в руках читали объявления работодателей на стендах и добрались до неизменного приглашения от WacDonalds, над которым раньше смеялись, наши взгляды встретились, и в них сквозила одинаковая безысходная тоска. Будь я глупым прыщавым подростком, готовым лопнуть от феромонов, я бы, наверно, подумал, что Лиза тоскует от неразделенной любви и ждет, что хотя бы в последнюю минуту я передумаю, прежде чем мы расстанемся навсегда. Но нет, меня не проведешь! Тоска от осознания несоответствия желаний и возможностей, бездна между ожиданиями и реальностью – вот о чем говорил ее взгляд. Ее подружки оказались либо безнадежно глухи и тупы так пробка, либо уж слишком проницательны для их возраста. Они предложили Лизе отметить выпуск, напиться в хлам и гулять до утра по улицам города. На том мы и расстались.

В тот пасмурный день за окном пролетали, несмотря на начало весны, колючие мелкие шарики снега. Они сыпались белыми астероидами на тонкий лед нашей планеты, который затянул первые лужи и не растаял даже в полдень. Сквозь щели окон в лекционную аудиторию сквозил ветер и лез под толстовку, будто это озябшие призраки искали место, где можно погреться. Некоторое время я тщетно прикидывался спящим, но в уши мне упорно лез ее противный писклявый голос.

Лиза поступила в институт из какой-то глубинки, я уже не помню, откуда именно. Как и все девушки, перебравшиеся из захудалого городишки в общагу вуза, она четко следовала модели поведения такого сорта девиц. Одну девушку из их общажной компании отчислили в конце первого семестра, потому что никто ни разу не видел ее в институте. Я даже в лицо ее не знал. Кстати, забыл сказать: я оказался единственным юношей в группе. На курсе училось еще несколько ребят, но их тоже успели отчислить после первого и второго семестров.

Всю свою стипендию наши девушки тратили на косметику и женские журналы, а потому постоянно «сидели на диете». Общее наблюдение, как отличить первокурсницу от девушки с пятого курса: чем старше, тем меньше грима на лице. О чем кудахтали эти курицы, можете и сами представить: шмотки, шмотки и еще раз шмотки, кафе, магазины, кому какая стрижка и цвет волос пойдет, какие каблуки самые модные этой осенью, как развести парня на что угодно, кроме секса, как сделать парня рабом своих прихотей, где водятся парни побогаче… Мне их треп настолько набил оскомину, что даже сейчас от воспоминаний вкус горькой лимонной корки во рту. Как ни старался я их избегать, они всегда трепались где-то поблизости, обсуждая однокурсниц, новую тушь, длину юбки в этом сезоне и прочее. Какие же они были горластые! А навязчивый шлейф их духов преследовал меня по всему институту. Они как будто ограбили парфюмерный магазин и второпях вылили большую часть на себя.

По своему обыкновению Лиза и в тот раз вещала о новых способах заиметь себе раба мужского пола. Очевидно, в ее глазах я не удостоился даже статуса раба, если мне позволялось все это слушать. А потом их милость, неожиданно обратив на меня внимание, спросила, почему это я не поздравляю девчонок с 8 Марта. Я чуть не лопнул от возмущения. «Пожалуй, подарю им кляп в следующий раз», – решил я про себя.

Когда я немного отдышался, Лиза уже почти утратила интерес к светской беседе, но я все равно ответил, что в таком случае почему они не скинулись мне на «Роллс Ройс».

– Слишком жирно тебе будет, – загоготала она и накинула мне капюшон на голову.

Все это казалось безобидным троллингом между одногруппниками, ничего личного. Но каждый раз после общения с ними оставался скрипучий налет на зубах, вроде как ты с разбегу влетел в детскую песочницу, где маленькие собачки закапывают какашки в мягкий песочек. И вот теперь специфический привкус не сходит с языка, а назойливое ощущение пренебрежения тобой не выходит из головы.

Препод на лекции, как обычно, перебирал слова, перетасовывал, переставлял их местами, но никак не мог дойти до мысли. А я чиркал в тетради и размышлял, чего бы им такого «подарить» на этот дурацкий надуманный праздник? Решил, что для дамы нет подарка лучше, чем поэзия в ее честь. Но как ее преподнести? Никаких планов на этот вечер у меня не было – впрочем, как и планов на любой другой из вечеров. Я дождался, когда все уйдут, и нацарапал на партах и без того несвежего вида свои «шедевры» – именно там, где обычно садились эти профурсетки.

Тот случай я запомнил хорошо. Уже на следующий день преподаватель заметил мое новое дизайнерское решение. Просто так он это не оставил и прямо на занятии устроил допрос. И вот тогда Лиза явила чудо мыслительной деятельности, а заодно и женскую мерзотность характера: она публично указала на меня. Взбучка в деканате показалась мне ерундой по сравнению с хохотом всего потока, когда я красный стоял перед разгневанным преподом, а он зачитывал мои стихи однокурсникам. Лиза гоготала громче всех.

Прошли мои студенческие годы, и я оказался в аспирантуре нашего филологического факультета. Вместе со мной аспиранткой стала и Лиза. Как произошел слом ее мировосприятия – этого я никогда не узнаю, поскольку вообще с ней не общался. Очевидный повод подумать номер раз: шесть лет учебы пролетели незаметно, а принц на белом коне проскакал мимо. Так бывает, причем всегда. Зато появился Петр Мороз, уже упомянутый перспективный ученый, на тот момент еще с карьерой, идущей в гору. Наверняка он прожужжал Лизе все уши, что наука в стране сейчас ценится и что, занимаясь наукой, можно чуть ли не в золоте купаться. Ну, уж по крайней мере в Сочи каждый год ездить.

Тогда она проявила скрытую ранее настойчивость, и та потащила ее в пропасть, застилая глаза пеленой. Лиза сдала экзамены в аспирантуру. При этом даже выбранная ею тема «Влияние выделения мягкого знака в самостоятельную букву на становление славянского национального сознания» звучала как нечто сверхважное для национальной идеи и развития науки в целом. В первый же год Лиза подала заявку на грант какого-то фонда. Казалось, здесь бы и наступить просветлению. Но заявки у нас читают между строк, ведь гранты выдают не сами меценаты, а нанятые менеджеры, а они в этой самой науке вообще ничего не понимают. Просто есть курс у государства на поддержку молодежи, значит, тему молодой аспирантки надо поддержать. Да и, в общем-то, тридцать тысяч рублей грантодателю не жалко, он в секунду столько зарабатывает.

А дальше началось непредвиденное. На конференциях к ней никто не подходил. Статьи, отправленные в научные журналы, возвращались вместе с письмом от редактора: «Этот бред мы публиковать не будем». Может, я преувеличиваю, но смысл примерно такой. К тому же, добыть информацию по теме оказалось сложно, потому что до Лизы ее даже близко никто не затрагивал. А еще эта история с Петром Морозом, его переезд в комнату Лизы, дружба с «зеленым змием»…

И вот бывшая молодая задорная телочка с апломбом теперь уже сварливая баба с выпивохой сожителем в общаге и застирывает колготки. На стипендию аспиранта, зарплату молодого научного сотрудника и руководителя местечкового гранта шикарно не поживешь. А еще надо писать диссертацию на тему, которая то ли нашему государству очень нужна, то ли хрен его знает.

Причина, по которой я не хотел идти домой и почему на мне никогда не заживали побои; причина чувства безысходности, отчаяния, гнева, бесправия, унижения, омерзения и бесконечного одиночества; причина, по которой на меня орали учителя; причина постоянного ощущения, будто у меня заноза в заднице, – это моя младшая сестра. За всю свою короткую жизнь я ни к кому не испытывал больше такой жгучей ненависти, как к этому чудовищу в белобрысых кудряшках.

Сначала она с неподдельной радостью разрисовывала какашками полы и стены, опрокидывала мне на колени тарелки с едой и гнусно хихикала, зараза. Потом с маниакальной настойчивостью рвала все мои тетради и учебники, пока я не перестал носить их домой вообще. Потом она выставляла меня из комнаты во время своих бесконечных переодеваний – ведь никто не подумал, что нам нужны разные комнаты. Когда ей требовалось принимать ванну, меня, намыленного, вытаскивали за ухо из душа, а она потом часами натирала скрабами и маслами свои окорока. Я не считался в семье за человека, это было ясно как божий день. Я был бесполым и бесправным рабом, молча сносящим все унижения. Позже я понял, что в нашей стране вообще нет людей, за исключением зарвавшейся кучки самозванцев, которые пользуются теми же привилегиями, что и моя сестра в нашей маленькой ячейке большого социума.